Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Этот же мотив избиения встречается в одном из исполнений песни «У меня было сорок фамилий…»: «И всегда меня бьют, меня ранят — / Вероятно, такая судь-ба»298; в песне «Зэка Васильев и Петров зэка», где полковник «от радости всё бил по морде нас»; и в песне «Вот главный вход…»: «И кулаками покарав, и оскорбив меня ногами, / Мне присудили крупный штраф, / Как будто я нахулиганил».

И если предположить, что роскошная квартира, в которой происходит все действо в «Путешествии в прошлое», олицетворяет собой владения высокопоставленных чиновников, устроивших у себя пир и пригласивших лирического героя с гитарой, чтобы он развлекал гостей (такая же ситуация возникнет позднее в «Смотринах» и в «Сказочной истории»), то становится понятным, что антиобщественное поведение лирического героя — это форма его «несогласия и бунта» (кстати, в «Смотринах» его также подвергнут насилию: «Меня схватили за бока / Два здоровенных паренька: / “Играй, паскуда, пой, пока / Не удавили!”»).

Я, как раненный зверь,

Напоследок чудил,

Выбил окна и дверь

И балкон уронил. [523]

В «Смотринах» он тоже устроил скандал: «И посредине этого разгула / Я прошептал на ухо жениху, / И жениха как будто ветром сдуло, — / Невеста вся рыдает наверху».

А то, что лирический герой, выпив, начинает «буйствовать», подтверждает он сам в черновиках стихотворения «Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…» (1971), а также в стихотворении «Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”» (1968): «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!” / Когда я трезв, меня стращают: “Не скули!”» /3; 310/, «Я и буйствовать могу — полезно нам» /2; 570/. Как говорит Михаил Шемякин: «Все его нагрузки по накалу точно совпадали — он безумствовал, когда он пьянствовал..» [524] ^{[525] [526] [527]} .

523

Именно таким «зверем» представал сам Высоцким, когда запивал: «Когда он пил, а у него время от времени наступали запойные периоды, в нем просыпалось чудовище, какой-то дикий, самопожираю-щий зверь. Такого саморазрушительства, которое носил в себе Высоцкий, я еще не встречал» (Оль-брыхскийД. Высоцкий, каким я его знал / Перевел Ю. Цветов // Родник. Минск. 1989. № 1. С. 12 — 13). Причем выбил окна и дверь он также три года спустя, но уже в своей собственной квартире. 16 марта 1970 года Валерий Золотухин записал следующие слова Высоцкого: «У меня такая трагедия… Я ее [Марину] вчера чуть не задушил. У меня в доме побиты окна, сорвана дверь… Что она мне устроила… Как живая осталась…» (Золотухин В. Секрет Высоцкого: Дневниковая повесть. М.: Алгоритм, 2000. С. 85).

524

Шемякин М.: «Я уговаривал его не умирал….» / Беседовал В. Перевозчиков // Работница. М., 1989. № 8. С. 28.

525

Москва, трест «Стальконструкция», 16.02.1972; Москва, ДК им. А. Луначарского, 14.12.1972 и др.

526

Кохановский И. Письма друга // Коллекция Караван историй. 2014. № 11 (нояб.). С. 71.

527

Белорусские страницы-129. Марина Влади. Владимир, или Прерванный полет (без ретуши) / Перевод Н.К. Кулаковой. Минск, 2013. С. 18.

А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,

Говорил, будто все меня продали,

И гостям, говорят, не давал продыхнуть — Донимал их блатными аккордами.

Целый ряд мотивов из этой строфы находит отражение в других произведении-ях, также объединенных образом лирического героя, хотя и выступающего порой в маске ролевого:

1) «А потом рвал рубаху…» = «Разорву рубаху на груди!» («Катерина, Катя, Катерина…», 1965), «Душу и рубаху — эх! — растерзаю в клочья» («Камнем грусть висит на мне…», 1968), «Но рванул я кольцо на одном вдохновенье, / Как рубаху от ворота или чеку» («Затяжной прыжок», 1972), «Взвыл я, ворот разрывая: / “Вывози меня, Кривая!”» («Две судьбы», 1977), «Ах, душа моя — тельняшка, / В сорок полос, семь прорех!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976).

2) «Говорил, будто все меня продали» = «А товарищ продал, падла, и за всё сказал» («Правда ведь, обидно», 1962), «А он назавтра продал всех подряд» («Песня про стукача», 1964), «Христа Иуда продал в тридцать три, / Ну а меня продали в восемнадцать» («На мой на юный возраст не смотри…», 1965), «Ты ж сама по дури продала меня!» («Банька по-черному», 1971), «Продал меня в рабство за ломаный грош» («Песня попугая», 1973), «Если продан ты кому-то / С потрохами ни за грош» («Баллада о вольных стрелках», 1975).

3) «Донимал их блатными аккордами» — прямое указание на автобиографичность главного героя песни (это же касается и слов «будто песни орал»).

Кроме того, в 1972 году на нескольких фонограммах исполнения «Путешествия в прошлое» звучал такой вариант: «И откуда взялось / Столько силы в зубах?!»^¹, - явно напомнающий написанную через год песню «Приговоренные к жизни»: «А может быть, нам цепь не по зубам?» (в первом случае лирический герой связан веревкой, а во втором — лирическое мы сковано цепью).

С основной идеей «Путешествия» перекликаются набросок к песне «Лечь на дно» (1965): «Ох, как мне худо, ох, нашумел я, / Ох, натворил я, дров наломал\» /1; 442/, - и письмо к И. Кохановскому: «Дел я наделал, Васечек, подумать страшно»302. Точно так же он сожалеет о своих буйствах в концовке «Путешествия»: «Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть, — / Остается одно — / Только лечь-помереть». Об этом состоянии Высоцкого подробно писала Марина Влади: «Ты это называл угрызениями совести. Физически ты уже больше не страдал, но тебя мучила совесть. Это иногда было ужасно. Спектакли отменялись, гнев Любимова, безденежье, потерянная или подаренная кому-то одежда, тело, покрытое царапинами и синяками…»³03.

Тематически к «Путешествию» примыкает «Зарисовка о Ленинграде»: «В Ленинграде-городе, у Пяти углов, / Получил по морде Саня Соколов. / Пел немузыкально, скандалил. / Ну и, значит, правильно, что дали».

Согласно воспоминаниям С. Говорухина, в январе 1967 года они с Высоцким находились в Ленинграде на озвучании и досъемках фильма «Вертикаль» и однажды, возвращаясь около полуночи из «Ленфильма» в гостиницу «Выборгская», долго не могли поймать такси. А на улице — лютый мороз: «Ног, обутых в полуботиночки, уже не чувствуем. Часа через полтора нас подобрал какой-то грузовик». На следующее утро Высоцкий пришел к Говорухину в номер и сказал: «Слушай»: «В Ленинграде-городе — / Как везде, такси, / Но не остановите — / Даже не проси!» [528] ^{[529] [530] [531] [532] [533]} .

528

Говорухин С. Черная кошка. Книга 1. Заметки режиссера. М.: ACT: Зебра Е, 2009. С. 179; Он же. Вертикаль. Место встречи изменить нельзя. М.: Изд-во «Э», 2016. С. 166 — 167.

529

«Пять углов — обиходное название перекрестка, образованного пересечением Загородного проспекта и улиц Ломоносова, Рубинштейна и Разъезжей» (Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград: Энцикл. справочник. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1992. С. 531).

530

Румянцев В. Фрагменты беседы с Людмилой Абрамовой (Ленинград, 11 декабря 1990 г.) // В поисках Высоцкого. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2016. № 24 (июль). С. 104 — 105.

531

Перевозчиков В. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005. С. 83 — 86.

532

Макаренков Г. У Пяти углов… // Белорусские страницы-4. Воспоминания. Архивные материалы. Минск, 2001. С. 20–21.

533

Корман Я.И. Владимир Высоцкий: ключ к подтексту. Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. С. 23.

Свою версию написания песни приводит Людмила Абрамова, согласно которой первые наброски к ней появились… в ноябре 1961 года! Вот что она рассказала в одном из интервью (1990): «Мы поехали втроем с Каменноостровского [проспекта] в “Асторию”, потому что в “Астории” жил Костя Худяков… Поехали туда, забрали Костю и поехали втроем на Васильевский остров к кому-то, у кого-то, где можно было хорошо поесть и что-то послушать, и о чем-то поговорить. Короче говоря, мы поехали в гости, проторчали там долгое время. Выходим — на чем свет ругаемся, что не поймать машину! Холодно, идет снег. И Костя перед этим подрался еще на Исаакиевской площади и уронил часы в сугроб. Они в сугробе утонули, он наклонился — а ему еще сзади кто-то ногой стукнул. И вот мы это всё перебираем, с хохотом рассказываем — вдруг подъезжает такси и останавливается! Мы, стуча зубами, падаем в это такси! <.. > И вот мы сели в это такси, трясясь от холода, а шофер говорит: “Ну что, домой вас везти?”. Костя говорит: “Мы, да..”<…> Оказывается, это тот самый, который нас сюда вез. <.. >

И как раз Володя с ним выяснял, с этим шофером, — что такое “Пять углов”305. В Москве тоже есть какое-то место, где пять углов, — как раз там, где Каретный выходит на Садовое, ближе к Маяковской, вот где-то в районе Оружейной башни, что ли? Какое-то неправильное количество углов тоже есть такое. И вот Володя поэтому с ним выяснял, что, дескать, в Москве Пять углов лучше, чем в Ленинграде. И вот состряпал эту заготовку. И там только и было, что “…у Пяти углов получил по морде Саня Соколов”. И поскольку Володя любил точность, он говорит: “Какого-то Саню Соколова здесь… Может, какой-то знакомый срифмуется…”. Да, и вот насчет такси, которое не остановить, — оно тоже сюда попало. И эта заготовка отлеживалась очень долго. А потом так же долго отлеживались три заготовки, из которых Володя всё старался скомпоновать одну песню <.. > Что это было? “Я попал в этот пыльный, прокуренный город без людей”, “Дайте собакам мяса” и первые, по-моему, восемь строчек “Гололед”. И он всё хотел вот это “в один скелет” свинтить, а оно не получа-лось…»306

Когда-то автор этих строк предположил, что прототипом главного героя «Зарисовки о Ленинграде» являются либо тренер по самбо Александр Соколов307, либо боксер Владимир Соколов308, с которыми поэт был знаком3°⁹. Но, как выяснилось из рассказа Абрамовой, в песне фигурирует незнакомый Высоцкому человек, названный им «какой-то Саня Соколов» (а за основу сюжета взят случай с будущим актером и режиссером Константином Худяковым в 1961 году), но ставший фактически авторской маской, поскольку он очень близок лирическому герою Высоцкого из «Путешествия в прошлое». Вот как в «Путешествии» реализованы слова «пел немузыкально, скандалил»: «А наутро я встал — мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал, всех хотел застращать, / Будто голым скакал, будто песни орал, / А отец, говорил, у меня — генерал! / А потом рвал рубаху и бил себя в грудь, / Говорил, будто все меня продали, / И гостям, говорят, не давал продыхнуть — / Донимал их блатными аккордами».

Причем все это ему рассказали наутро. Таким образом, события подаются с официальной точки зрения, а не так, как на это смотрит сам герой (отсюда — слово «будто»). То же самое — в «Зарисовке о Ленинграде»: «Пел немузыкально, скандалил. / Ну и, значит, правильно, что дали».

Здесь явно прослеживается авторская ирония. Чужое слово — негативная информация о герое (равно как и фрагмент про «тишь и благодать») — в форме несобственно-прямой речи входят в рассказ автора-повествователя, стоящего на стороне героя, — хотя бы потому, что он называет его по-дружески Саня.