Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Из перекличек с другими произведениями следует отметить, в первую очередь, мотив протокола; во-вторых — образ милиции как олицетворение власти; и, наконец, — типичную для творчества Высоцкого ситуацию: герой и его друг — против врагов и в том числе представителей власти. Такая ситуация встречалась, например, в «Песне летчика-истребителя» (1968). Наблюдается даже совпадение в отношении имени друга героя: «Сережа, держись! Нам не светит с тобою» ~ «Вы не глядите, что Сережа всё кивает».

Кроме того, повторяется мотив несвободы из раннего стихотворения «Я не пил, не воровал…»: «Я прошу Верховный суд, / Чтоб освободиться. — / Ведь жена и дети ждут / Своего кормильца!..» = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки» — а также из песен «Весна еще в начале…» и «Серебряные струны» (все — 1962): «Я так тогда просил у старшины: / “Не уводите меня из Весны!”» = «Так отпустите, товарищ старшина, вам же легче будет <…> Не запирайте, люди…»392; «Но не забирайте серебряные струны!» /1; 358/ = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки». Позднее мотив не забирайте будет принимать противоположный вид: «Я не боюсь — всё заберите» («В лабиринте», 1972; АР-2-32), «Я всё отдам — берите без доплаты / Трехкомнатную камеру мою»393 («Мой черный человек в костюме сером!…», 1979). Сравним еще в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969): «Двести тыщ тому, кто меня вызволит <.. > Поделюсь хоть всеми папиросами…».

Более того, в стихотворении «Я не пил, не воровал…» и в «Милицейском протоколе» используется одинаковый прием: «Ну и я решил податься / К торгашам, клянусь. / Честный я — чего бояться! — / Я и не боюсь» = «Не вру, ей-бога. — скажи, Серега!»; «Я не пил, не воровал» = «Считай по-нашему, мы выпили немного».

В раннем тексте герой уверяет: «Ни по старой я не знал, / Ни по новой фене», — и тут же следом употребляет «феню»: «Запишите мне по глазу, / Если я соврал. / Падла буду — я ни разу / Грош не своровал». А в «Милицейском протоколе» он также пытается убедить милиционеров: «Но это вряд ли, я вообще не ругаюсь никогда, скажи, Cepera!», — и далее ругается: «Ему же в Химки, бля, а мне аж вон в Медведки» [618] ^{[619] [620]} .

618

Ленинград, у Г. Толмачева, 26.06.1972.

619

Кишинев, Зеленый театр, 24.04.1972.

620

Вспомним на эту же тему песню Юза Алешковского «Белые чайнички» (1967): «Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг. / Я свалился в коляску, а рядом — мой друг… / “В отделенье!”…». Причем «отделенье» упоминается и в рукописи «Милицейского протокола»: «А что упал — так то от помутненья, / Нашло затменье до отделенья» (Добра! 2012. С. 177).

Вообще же в «Милицейском протоколе» лирический герой не только оправдывается, но и доказывает необходимость своего освобождения на языке общепринятых формул советской жизни: «…Теперь дозвольте пару слов без протокола. / Чему нас учит семья и школа? — / Что жизнь сама таких накажет строго! / Тут мы согласны — скажи, Cepera! / Вот он проснется утром — он, конечно, скажет: / “Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!” / Так отпустите — вам же легче будет! / Чего возиться, раз жизнь осудит!».

Так, прикрываясь маской ролевого персонажа, поэт выразил свое отношение к советским штампам, спародировав и высмеяв их.

Примечательно, что и в «Милицейском протоколе», и в «Путешествии в прошлое» лирический герой по пьяни начинает всех ругать, но потом, когда ему об этом рассказывают, — с трудом в это верит: «И, ой, разошелся, и, ой, расходился!» («Милицейский протокол»; вариант исполнения3⁹⁵) = «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!» («Путешествие в прошлое»); «Если я кого ругал — карайте строго, / Но это вряд ли…» = «.. Мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал <.. > Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть…». Впервые же мотив «ругани по пьянке» встретился в песне «Про попутчика» (1965): «Мой язык, как шнурок, развязался — / Я кого-то ругал, оплакивал».

Надо сказать, что герои «Милицейского протокола» — отнюдь не алкоголики, а обыкновенные рабочие люди (маска пролетария), уставшие после работы и решившие «расслабиться»: «Я пил из горлышка, с устатку и не евши». Сравним с написанным в том же году стихотворением «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Засосу я кваску / Иногда в перерыв, / И обратно — к станку, / Даже не покурив», «До без четверти пять / У станка мне стоять». И теперь после тяжелого трудового дня милиция (власть) хочет лишить их свободы…

Строки «Да все равно автобусы не ходют, / Метро закрыто, в такси не содют» напоминают более раннюю «Зарисовку о Ленинграде» (1967): «В Ленинграде-городе, как везде, — такси, / Но не остановите — даже не проси». А концовка этой песни — «Если сильно водку пьешь по пьянке, / Не захочешь, а дойдешь к стоянке» — также будет реализована в «Милицейском протоколе»: герой и его друг пили самогон («И если б водку гнать не из опилок — / То что б нам было с пяти бутылок!..») и потом были доставлены в отделение: «А уж когда коляска подкатила, / Тогда в нас было — семьсот на рыло»396. Впервые подобная ситуация встретилась в стихотворении «Есть у всех у дураков…» (1965), где герои также выпивали и были арестованы, после чего обратились к своим ангелам-хранителям, которые, по их мнению, тоже выпивают: «Но вчера патруль накрыл / И меня, и Коленьку. <…> Вот в тюрьме и ожидай: / Вдруг вы протрезвеете?» (АР-5-36).

Если же взять заключительные строки «Милицейского протокола» («И все же, брат, трудна у нас дорога…»), то, оставив в стороне их ироническую окрашенность, можно обнаружить повторение мотива из черновиков «Вратаря» и из стихотворения «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» (все — 1971): «Я голкипер с очень трудной судьбой» /3; 63/, «Да, тяжелая доля моя…» /3; 101/. Позднее этот мотив встретится в посвящении «Не зря театру в юбилей…» (1974), где речь пойдет о Таганке: «…Театру, трудная судьба чья / Была воистину собачья»; в песне «Солдат и привидение» (1974): «Ах, ты долюшка несчастливая, — / Воля царская — несправедливая!”»; в черновиках «Аэрофлота» (1978): «Ох! Участь наша многотрудная» (АР-7136) (последняя цитата буквально повторяет «Песню про второе “я”»: «О! Участь беспокойная моя!»; АР-4-138; а о «многотрудной участи» советского народа пойдет речь также в «Лекции о международном положении»: «Война нас пропорола сильно и Гулаг, / А то б могли историю открыть» /5; 546/).

Впервые же данный мотив появился в лагерной песне «Так оно и есть…» (1964), где, как и в «Милицейском протоколе», говорится о лишении свободы: «Так зачем проклинал свою горькую долю? / Видно зря, видно зря» (источником этих строк послужила тюремная песня «Жестокий закон для народа создали…»: «И ты проклянешь свою горькую долю / За то, что в Советском Союзе живешь»).

Еще одна перекличка связана с мотивом дебоша, который устраивают в «Милицейском протоколе» герой и его друг: «Товарищ первый нам сказал, что вы уймитесь, / Что не буяньте, что разойдитесь. / На “разойтись” я сразу согласился, / И разошелся, то есть расходился».

Этот мотив знаком нам по «Путешествию в прошлое» («Я, как раненый зверь, напоследок чудил: / Выбил окна и дверь, и балкон уронил»), по «Дворянской песне» («И вот пришлось затеять мне / Дебош и потасовку. / О да, я выпил целый штоф / И сразу вышел червой…»), и по черновикам песни «Я был слесарь шестого разряда…»: «Завелся грош, и — хошь не хошь! — / Идешь и с товарищем пьешь. / Завелся грош, и — хошь не хошь! — / По пьянке устроишь дебош» /1; 409/.

Похожая ситуация возникнет в стихотворении «Что брюхо-то поджалось-то…» (1975), где герой и его друг, выпив и снова «устроив дебош», предстанут перед судом: «Пусть вертит нам судья вола / Логично, делово: / Де, пьянь — она “от дьявола”, / А трезвь — от Самого» (АР-3-102).

Еще в одном позднем стихотворении читаем: «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель» («Муру на блюде доедаю подчистую…», 1976; АР-2-52). А у «Милицейского протокола» имеется следующий вариант названия: «Разговор в вытрезвителе» [621] . И еще одна параллель между этими текстами: «Не запирайте, люди...» = «Глядите, люди, как я смело протестую!».

Сам же Высоцкий неоднократно попадал в вытрезвители и даже упоминал об этом в стихах: «Мне всё это знакомо: я бывал в вытрезвителе — / Там рисуют похожее, только там — на ногах» («К 50-летию Ю.П. Любимова», 1967).

621

Москвв, Театрна Таггнке,00.12.1997.

***

Теперь вернемся немного назад по хронологии и рассмотрим «Пародию на плохой детектив» (ноябрь-декабрь 1966 /1; 249/).

Само название этой песни («.. .плохой детектив») сближает ее с целым рядом «антисказок», написанных в период с 1966 по 1967 год в форме пародий на различные сказочные и литературные сюжеты.

Сюжет «Пародии» сводится к следующему. Главный герой — «несоветский человек» — фиксирует на фотопленку все отрицательные стороны советского общества и «компрометирует» его. Далее он ищет себе напарника и сталкивается с неким «гражданином Епифаном», но тот оказывается чекистом, и героя сажают в тюрьму. Этим и заканчивается «плохой детектив». А начинается он так: «Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской, / Под английским псевдонимом “мистер Джон Ланкастер Пек”, / Вечно в кожаных перчатках — чтоб не делать отпечатков — / Жил в гостинице “Советской” несоветский человек».