Энни с острова принца Эдуарда

– О, спасибо вам огромное! – воскликнула Энни, в восторге прижимая к груди письма.

– И это все, что мы нашли в доме, – объяснила хозяйка. – Всю мебель продали, чтобы заплатить докторам, а жена Томаса забрала всю одежду вашей матушки и ее безделушки. Думаю, вскоре до них добрались эти маленькие сорванцы – ее детки. Насколько я их помню, они, как настоящие вандалы, крушили все вокруг себя. Эдакие жеребцы!

– У меня не было ни одной вещи, принадлежавшей моей матери, – в волнении произнесла Энни. – Я никогда, никогда не смогу отблагодарить вас за эти письма!

– Ну что вы! Да, а глаза ваши – в точности как у матери! Такие выразительные, говорящие… А отец ваш внешне особо ничем не выделялся, но человек он был прекрасный. Помню, о ваших родителях говорили, что они безумно любят друг друга. Бедняжки, недолго же они прожили вместе на белом свете! Но зато на их долю выпало редкое счастье – так любить! Они получили свое в этой жизни.

Энни поспешила домой. Ей не терпелось прочесть эти драгоценные письма. Но прежде она совершила еще одно паломничество. Расставшись с Фил, девушка посетила тот зеленый уголок старого Болинброкского кладбища, где покоились ее родители. Энни положила на их могилу белоснежные цветы, которые принесла с собой. Затем она вернулась в Маунт Холл и закрылась у себя в комнате, чтобы никто не помешал ей прикоснуться к страницам прошлого…

Примерно половина этих писем была написана ее отцом, а другая половина – матерью. Всего их было не много – не больше дюжины, – ибо Уолтер и Берта Ширли почти никогда не разлучались. Время не пощадило пожелтевшие, покрытые пылью страницы. Нет, они не мудрствовали лукаво, доверяя свои мысли и чувства бумаге! Каждая строчка в их посланиях дышала любовью и преданностью. Казалось, чувства этих двух влюбленных, которых давным-давно приняла в себя сырая земля, вдруг воскресли на страницах старых, полуистлевших писем.

Берта Ширли обладала особым талантом писать письма; мысли свои она облекала в изящные, отточенные фразы, и по ним, сохранившим очарование тех времен, можно было судить об утонченности натуры и ярко выраженной индивидуальности этой женщины. Письма были очень нежными, интимными, сокровенными… Но больше всего Энни растрогало одно письмо. В нем Берта Ширли сообщала мужу, который ненадолго уехал, что роды прошли удачно, и на свет появилась малышка – умнейшее, красивейшее, нежнейшее существо, – словом, одна такая на тысячу младенцев. Как молодая мать гордилась новорожденной, с какой нежностью она писала о ней!

«Наша девочка прекрасна, когда она спит, но она еще прекраснее, когда открывает свои глазки», – приписала в постскриптуме счастливая мать. Возможно, это была последняя строчка, которую она написала в этой жизни, ведь жить ей оставалось совсем недолго!

– Никогда не забуду этот чудесный день, – сказала Энни Фил, когда они встретились вечером. – Я ведь нашла своих родителей! Они ожили для меня в этих старых письмах! И я больше не сирота! У меня такое же чувство, как если бы между страниц старого фолианта я обнаружила душистые розы… минувших дней.

Глава 22. Весна и Энни возвращаются в Грин Гейблз

В кухне Грин Гейблз потрескивал огонь, и неровные тени плясали на стенах. Еще было слишком прохладно этими весенними вечерами. Через открытое окно, выходившее на восток, врывался целый мир звуков. Где-то вдали раздавались чуть приглушенные голоса. Марилла сидела у камина, по крайней мере, тело ее было здесь, но в мыслях она странствовала по дорогам прошлого, легкая и быстрая, как когда-то в молодые годы. Она поймала себя на том, что уже целый час предается воспоминаниям вместо того, чтобы продолжать вязать всякую всячину близнецам.

– Старею, – пожаловалась она вслух.

Марилла ничуть не изменилась за последние девять лет, разве что еще больше высохла, и все «углы» ее тела выступили сильнее.

А еще добавилось седины в волосах, которые она по-прежнему зачесывала вверх и скручивала на затылке в тугой пучок, воткнув в него две шпильки – быть может, все те же самые, что и раньше. Но выражение ее лица стало совершенно другим. В прежние времена ее губы готовы были раздвинуться в улыбке, – но Марилла почти всегда держала их сомкнутыми. Теперь же она улыбалась часто и искренне.

Марилла размышляла о своей прожитой жизни – о трудном, но счастливом детстве, о девических грёзах и неоправдавших себя надеждах и о нескончаемо долгих, сереньких и однообразных годах её заурядного существования. Их озарило появление Энни – живой, одарённой богатым воображением, импульсивной девочки; открывая людям мир своих фантазий и любви, она вместе с тем преображала повседневную жизнь, внося в неё столько душевного тепла, света и добра, что всё вокруг расцветало, подобно царице цветов – розе.

Марилла подумала, что из шестидесяти лет своей жизни она по-настоящему прожила только последние девять, – когда у неё появилась Энни. И завтра вечером она возвращается домой!

Кухонная дверь распахнулась. Марилла подняла глаза, ожидая увидеть миссис Линд. Но на пороге стояла… Энни! Высокая, с сияющими глазами, она держала в руках букет ранних весенних цветов, в котором ландыши соседствовали с фиалками.

– Энни! – воскликнула Марилла, и впервые в жизни не смогла скрыть своего изумления. Она заключила девушку в объятья, прямо вместе с цветами прижав её к груди, и принялась с чувством целовать огненные волосы и милое, родное лицо…

– Но я ждала, что вы вернетесь только завтра вечером! Как же вы добрались из Кармоди?

– На своих – на двоих, дражайшая из всех Марилл! Я же не раз уже это делала во время праздников в честь королевы. Завтра почтальон доставит сюда мой багаж. Просто, я соскучилась по дому и примчалась сюда на день раньше! И, знаете, я так дивно прогулялась этим майским вечером, пока шла со станции! Я остановилась на пустоши, чтобы собрать немного ландышей, а потом спустилась в Фиалковую Долину. Она сейчас напоминает гигантскую чашу, полную нежных фиалок небесного цвета! Вдохните их аромат, Марилла, утолите им свою жажду, пейте его!

Марилла с готовностью понюхала цветы, но куда больше, чем фиалки, её сейчас интересовала сама Энни.

– Садитесь, дитя моё. Устали, должно быть! Пойду, приготовлю что-нибудь к ужину.

– Марилла, сейчас над холмами взошла такая луна! А каким стройным хором приветствовали меня лягушки, когда я шла домой из Кармоди! Люблю их пение в ночи. Оно навевает старые воспоминания о счастливых, весёлых вечерах, проведённых в Грин Гейблз. А ещё я вспоминаю тот вечер, когда впервые приехала сюда… Вы помните его, Марилла?