Эоган О'Салливан

Фаха, деревня из двух десятков разбросанных ферм, ещё принадлежала клану Мак Карти, когда все земли вокруг давно уже заселили какие-то выскочки. Принадлежа Мак Карти, Фаха не облагалась налогом и оттого могла бросить кое-какие деньги на содержание академии. Преподавали там всё те же бродячие учёные, которые охотно стекались на огонёк и, засучив рукава, закладывали в юные умы премудрость добротными средневековыми методами. Эоган, правда, иной раз спасал свою шкуру тем, что, опоздав безбожно на урок, застывал в дверях и, кинув отчаянный взгляд по сторонам, выдавал поэму о том, в какую небывалую рань он вышел сегодня из дому, изнывая от жажды знаний, и какими терниями был усеян его путь, по сравнению с которым плаванье аргонавтов - просто приключение детского кораблика в луже. И зная, что Эоган ещё со школьной скамьи прослыл недюжинным сочинителем, мы можем только догадываться, насколько часто ему приходилось это проделывать.

По обе стороны реки жители увлекались поэзией, причём восточный и западный берега реки соревновались между собой в стихосложении, а уж послать соседу записку ямбическим триметром считалось просто хорошим тоном. Эоган принадлежал восточному берегу, так как речушка О'Кря протекала к западу от Минтогс - места его рождения, и отстаивал честь восточного берега в стихах, танцах и хоккее на траве с жаром, свойственным его натуре. В роду О'Рахилли, О'Салливанов и О'Сканнелов каждый второй писал стихи, и каждый третий - очень недурные. Лучшие вещи, если им удалось благополучно проскочить придирчивое и ехидное обсуждение, торжественно записывались в огромную амбарную книгу. В книгу мало что попадало, книга заполнялась медленно и лежала на почётном месте. Зимой все собирались и смотрели, что добавилось в книгу за лето.

В те времена классическое образование открывало перед ирландским школяром широчайшие перспективы: получив его, человек откладывал в сторонку Гомера с Овидием, не теряя времени хорошенько затачивал свою лопату и отправлялся рыть торф за шесть пенсов в день на старые деньги, и широкие перспективы открывались перед ним всякий раз, когда он взбирался в пути на гребень очередного холма.

Учёные мужи говорят, что родись Эоган в другое время, не омрачённое английским законодательством, уж он дал бы всем пороху, он написал бы и то, и это, и до икоты удивил бы весь мыслящий мир. Кто спорит: будь Эоган наследным принцем, или родись он подальше от Ирландии, или будь у него чернил в чернильнице побольше, или будь у него голова покрепче, он бы намного больше всего написал. Но сырой и промозглый воздух Ирландии тоже может пойти на пользу: нигде так не били морду за плохие стихи, как в классической академии в Фахе!

* * *

В раннем возрасте к Рыжему Эогану пришло понимание того, какую силу имеет поэтическое слово, и в расцвете юности он уже пользовался этим напропалую.

– Бриди, я помру, если ты не ответишь мне взаимностью, - сказал как-то Эоган, окуная палец в сметану.
– Я выброшусь в окно.

– Легко тебе выброситься в окно, Эоган, - отвечала Бриди, обтирая полотенцем кувшин.
– Оно в двух ярдах от земли.

– Я брошусь в море со стены старого форта, - поправлялся Эоган, облизывая палец.
– Будь добра, налей мне сидра.

– Вот когда бросишься, тогда и поговорим, - флегматично отвечала Бриди, размышляя, как бы турнуть с лавки этого оборванца без гроша в кармане.

– Бриди, ты пожалеешь.

– Ничуть, с чего это вдруг?

– Раньше, чем идти к форту, я напишу такие стихи, что ты вовек не докажешь, что они не про тебя.

Бриди некоторое время разглядывала Эогана в упор, потом вздохнула, закинула полотенце на плечо, и, разразившись громкой бранью, поманила нашего героя за собой в кладовку.

"Ей-богу, пошутил, - тем же вечером говорил себе, оправдываясь, Эоган.

– Но раз уж Мегги, хочу сказать, Пегги, то есть Бриди, настолько увлеклась моей скромной особой - никогда бы не подумал!
– то неловко было сопротивляться, да и недостойно это мужчины - сопротивляться, когда тебя тащат в кладовку. Кладовка - это не то место, где нужно показывать характер".

Последнюю мысль Эоган не додумал, так как опрокинулся назад на свою постель, как был, без сил даже взбить подушку, и ему приснился кошмарный сон.

* * *

Поэтическое состязание - любимое развлечение жителей Керри. При том, что во всём Керри живёт, на первый взгляд, полтора человека, стоит пришлому поэту встретиться с местным и затеять поэтический спор, послушать их откуда-то сбегается громадная толпа. Что до поэтов, то они делают вид, будто вовсе не замечают наплыва народа, так как находятся в более высоких сферах, и задают друг другу поэтические головоломки до тех пор, пока окончательно не установят, кто же из них лучше. И если, скажем, Анагиллимор побьёт в этом деле Минтогс, это будет не менее позорно, чем проиграть всей деревней в хоккей на траве, и даже, пожалуй, хуже, так как в хоккей ещё можно отыграться, тогда как тут уж ничего не попишешь. Уклониться от такого состязания невозможно; не владея даром импровизации, в него лучше не ввязываться; раз проиграв на нём, не отмыться уже никогда. Словом, когда Эоган в свои неполные двадцать вызвал на состязание знаменитого О'Рахилли и назначил ему встречу в последнюю неделю июня на конской ярмарке в Трали, все так и думали, что парнишка спятил, сердечный.

Эоган опаздывал на место состязания вместе со своим другом Доннхой. Друг тащил Эогана под локоть, а тот поминутно оглядывался и стрелял глазами по сторонам, в надежде заглянуть хоть под какую-нибудь юбку.

– У тебя сейчас состязание с О'Рахилли, - напоминал Доннха, но Эоган и бровью не вёл.
– О'Рахилли - величайший поэт в Ирландии.

– Ему сто пятнадцать лет, у него уже ум за разум заходит.

– Ничего подобного. Ему только сорок.

– Я это и говорю, - сказал Эоган.

– Он выиграл уйму таких состязаний.

– Так там меня не было.

С этими словами они достигли назначенного места, где уже стоял О'Рахилли в окружении свиты, в чёрной шляпе и чёрном с серебром камзоле, устало опершись о коновязь, и лицо его было насмешливо. Завидев Эогана, толпа расступилась. О'Рахилли, как тот, кто был вызван, имел право начинать первым и выбирать размер. Он удивлённо поднял одну бровь при виде Эогана и, не меняя расслабленной позы и стряхивая щелчком пылинку с полей шляпы, сказал:

Да здравствует резвая юность, когда в голове у нас ветер,

Когда наш наряд неопрятен, а взгляд безрассуден и светел,

Да славится бурная юность, подобная яблони цвету,

Когда житейская мудрость бывает в тягость поэту,

Когда словесной стряпнёю мы злим Минерву и Феба,

Когда океан по колено и ярдов двадцать до неба,

Когда при виде красотки язык прилипает к гортани,

Когда в голове ни шиша, и ещё того меньше в кармане!

Эоган, ничуть не смущаясь, не двигаясь с места и не думая ни одной секунды, сказал:

Я же хвалу воспою многоопытной щуке в Лох Гарман:

Много застряло острог в спине её твёрдой, как камень,

Сотня-другая крюков, гарпун О'Нейла из Армы

И обломки багров в ракушках позеленелых, -

Всё, чем в прежние дни пытались её потревожить.