Эпизод

– Вот я и думаю, Николаха, с собою тебя взять... Поедешь?

– А N-ск как?

– А без тебя там некому?

– Да кто и был - поарестованы...

– Да-а...
– Кошкин задумался.
– А хорошо бы буржуев там поворошить... Выходит, что надо тебе вертаться. Только ведь узнают, парень, про порох минтом повесят.

– Так сразу? Обождут! Кто отсюда проедет? Вы же заслон поставили.

– Который тебя-то сцапал?

Все засмеялись.

– Поди-ка, Ваня, насчет лошадей скомандуй. Ему - в город.

Партизан вышел.

Заботливо обдумывая, Кошкин доканчивал:

– Через него, значит, и связь со мной иметь будешь. А я здесь базу налажу. Отряд формировать начнем.

– Базу! У тебя же оружия нет? А если из города нагрянут?

– Хватил. Они у себя-то со страху опупели... Где тут нагрянуть! Тут, брат, мы дома. Как в санях покойны...

* * *

Уже полчаса, как Решетилов сидел в кабинете Малинина, к которому прежде всего поехал с визитом, как только устроился в N-ске. Малинин чувствовал себя превосходно. Во-первых, он славно выспался после обеда, а догадливый гость приехал как раз в то

время, когда Ивану Николаевичу было нечего делать. Во-вторых, его самолюбие было польщено тем, что приезжий с первым визитом явился к нему, а в-третьих... в-третьих, сам гость, положительно, нравился Ивану Николаевичу.

Хитроватой смекалкой Малинин решил, что дела могут быть небезвыгодные. А при той легкости, с которой новый уполномоченный отдавался его советам, все становилось особенно интересным. Глубоко погрузнув в мягкое кресло, хозяин чмокал сигару и ласково щурил на гостя заплывшие глазки.

– Та-ак-с, милейший Сергей Павлович, вас отправили, значит, вроде как в ссылку, к нам в N-ск?

– Ну!
– вежливо возмутился Решетилов.
– В таких провинциальных городах иногда встречаешься с удивительно милым и приятным обществом. Вы - городской голова... а помните пословицу: каков поп, таков и приход? Вот я и не унываю.

– Постараемся вас развлечь, - расплылся Малинин и похохотал учтиво сочным нутряным хохотком.
– Прошу прощенья, - встал он большой и грузный, я на минутку.

Решетилов один. Перед ним письменный стол. Счета, бумаги, коробка с крошеной махоркой и сияющий золотом портсигар с тремя гаваннами. На бревенчатых стенах две олеографии. Битая дичь. Сверкает рамой портрет хозяина. В углу солдатская винтовка. У дивана массивный несгораемый шкаф. Все очень деловито...

– Вот и я, - вернулся Малинин и будто прихватил из соседней комнаты новую мысль, сильно его оживившую.
– Вы говорили, почтеннейший Сергей Павлович, что вам предстоят заготовки... Ну, а что именно?

"Ага, - подумал Решетилов, - или клюет, или... подозревает!"

И большой игры стоило потушить загоревшиеся глаза.

– Видите, Иван Николаевич, - скромно начал он, - я, собственно, не решался с первого разу утруждать вас делами... Но, по правде говоря, зная, что вы раньше были председателем военно-промышленного комитета, я решил сразу же обратиться к вам за содействием.

– Я... чем могу, - лепетал обольщенный Малинин и вдруг вспомнил, неожиданно помрачнел, даже красные щеки его обвисли.

– Но...
– боязливым шопотом нагнулся к гостю, - а все, что происходит? Отступление, банды... До нас это не дойдет?

"Не почуял!" - торжествовал Решетилов.

Сделал очень сочувственный, немного даже таинственный вид и, как бы секунду поколебавшись, открыл:

– Видите ли, Иван Николаевич, на западные наши силы я еще в начале кампании очень мало рассчитывал... Но, благодарение богу, кроме запада у нас... и другие части света есть!
– дипломатически закончил он.

– Восток...
– засиял Малинин, - Япония?

И с мечтательным вожделением:

– Если бы?

– Будет, будет, - с глубокой убежденностью изрекал Решетилов.
– Войска атамана Семенова уже продвинулись к Слюдянке. Есть уже полный контакт с командованием нашего округа... Но, Иван Николаевич, - спохватился он, - я очень прошу, чтобы этот разговор был между нами...

– Полноте, - даже обиделся Малинин, - не беспокойтесь. Да у нас все военные только и ждут, что Семенова... Начгар наш... ну, правда, он колчаковец, но приличный человек... и настоящий боевой офицер...

* * *

Волки воют на таежном пустоплесье, голодные, тощие, свирепые.

Визгливая вьюга хватает обрывки волчьей песни и холодным клубом поземки скатывается вниз, в равнину, распыляется снежным бураном и на крыльях метели летит к городам и железной дороге. Туда, к ковыляющим вереницам обмерзших, разбитых, тифозных людей, во имя жизни ползущих навстречу смерти.

Волочит зима пуховый саван, заметает страшные язвы людского страдания, и горсточка пухлого молодого снежка засыпает черный рот трупа.

Не палач буран, не убийца.

Сам неживой, сиротливый бродяга, прилетел хоронить мертвецов.

Он - могильщик.

И разгромленная армия сотнями гусениц-колонн вползает в туман сибирской вьюги.

Летит рысак по застывшей реке, отворачивается Полянский от бьющего снега, отворачивается от черных мыслей.

Рядом жена. Хорошенькая Мария Николаевна. Она - жизнь, она действительность, она - все для Полянского.

И стоит ли думать о том холодном, зловещем кошмаре, который еще там, за какой далекой гранью, когда рядом - радость теплая, другим на зависть, себе на удовольствие?

Разве живое мирится со смертью?

А то, что идет, - смерть для Полянского, для подобных ему.

Но он не мальчик в золоченых погонах: старый, военный волк. Он знает, что выхода нет. Удержать ту жизнь, которая с 1914 года начала шататься, нельзя. Рухнет - все равно.

К чорту, к чорту!..

– Милая Мэри...
– улыбается он, забирается в муфту и жмет там маленькую горячую руку.

Приехали - дом Малинина.

* * *

Торопится Мария Николаевна. Нервно смотрится в зеркало, поправляет прическу. Знает уже о новом госте у Малинина...