Эпизод

По трое в ряд. Руки скручены за спиною.

Мерно шагают, идут - куда?

Как гроба заколоченные дома - отклика не дождешься.

Предали их ночной пустыне, от живых еще отрешились люди, позабыли.

Уже умерли они для тех, кто, связанных, передал их конвою смертников.

Вывели в расход, и дела о них, вероятно, складываются сейчас в архиве. Осталась пустая формальность - расстрел...

Баландин шагал во втором ряду с краю. Около путался в длинной шинели, оступался в снегу и шашкой звенел конвойный. Или палач?

Бесконечно высоко, бесконечно чуждо искрились в бархате неба прекрасные, безучастные звезды. Жестко и больно схватила запястья грубая веревка - на расстрел идущего вязали, - не все ли равно?

И эта саднящая боль и широко раздавший грудь морозный, вольный воздух после спертой тюремной вони, - странно заслонили почти физическую осязаемость грядущей казни. И это тихое ночное шествие развеяло кошмар пережитых часов. Сосед Баландина шатался, старался не отстать и что-то глухо бормотал все время.

– Гляди, горит...
– внезапно выговорил он ясно.

Баландин оторвался от бездумной путаницы мыслей. Со всех углов в его мозгу слетались мысли, куда-то устремлялись и,

натыкаясь на какой-то выросший заслон, бессильно падали и путались перед его стеною.

И оттого, хоть мозг работал страшно, - было полное бездумье.

С трудом приподнял голову. На черном горизонте восходило небывалое светило, пламенным багровым глазом моргавшее издали...

– Сворачивай налево!

И, замедляя шаг, процессия влилась в ущелье переулка, кончавшегося лесом. Раздвинулись в ухабах и сугробах, точно пьяные избушки, как кладбище разбитых кораблей. Пахнуло издали родным, сосновым бором...

А шедший впереди Баландина вдруг спотыкнулся и упал. И все остановились.

Конвойцы подбежали подымать.

Мучительная, смертная тоска змеиными глазами поглядела на Баландина.

Он стиснул зубы. Крепче-крепче.

И знал, что если чуть поколебаться, малость приослабнуть - и сразу распадется все и онемеют ноги.

– Пошел, пошел!
– заторопили сзади.

Как тяжело, как неохотно шевельнулось тело, приходя в движенье...

И, совершенно неожиданно, как будто сверху, звенящий крик:

– Товарищи, ложись!..

Мысль - молния: - Решетилов!

Слепо бросился в снег и, в тот же миг, над ним из-за сугробов хлобыстнул огнистый залп...

Прыжками, через городьбу сбегались люди, совались на колено и гулко разрывали пламенной иглою темноту.

– Сдавайся, суки!..

Некому сдаваться, кто может - убегает.

К Баландину вплотную подскочил солдат, штык близко, - беспощадная стремительность замаха... Удержался:

– Лежи, товарищ, сейчас развяжем...

Кричит Решетилов:

– Баландин тут?..

Душа взорвана радостью звериной, с земли кричит, отзывается:

– Здесь, здесь!..

Кругом смеются, выкликают, истерически рыдают вырванные от расстрела люди.

– Да стой, чорт!
– ворчит Решетилов, - стой, Николаха, дай руки-то развязать...

А за домами рос пожар волнистой буйной гривой. Послышалась далекая стрельба...

И вдруг - глаза Баландина радостно схватили бегущую к ним из переулка, спотыкающуюся по сугробам женскую фигуру в белом платке и знакомо-родном жакете...