Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Великом
Шрифт:
______________________
Говоря так об отношении Септимия Севера к христианству и его указе 202 года, мы, однако, не думаем утверждать, что время правления этого римского императора было счастливым временем для христиан. Гонение со стороны язычников часто нарушало спокойствие христиан в царствование Септимия, но оно происходило не везде: несомненно, оно было в Египте и Африке, но было ли в других странах — трудно сказать, а если где и было (например, в Малой Азии), то было очень слабо, притом же ни из чего не видно, что гонение происходило по определению центральной власти, по воле самого Септимия или вследствие строгостей известного его указа; оно происходило, вероятнее всего, по случайным причинам, по воле и распоряжению проконсулов, которые могли действовать по прежним законам, объявлявшим преследование христиан и не отмененным*. Верховная власть и законодательство были благосклоннее самого общества римского к христианам в царствование Септимия Севера — вот результат, к которому, по всем правам, может приходить историк при изучении правления первого из Северов.
______________________
* Факты, касающиеся гонения на христиан и имевшие место во времена Септимия, старательно собраны и освещены как Герресом (Op. cit. S. 301 u. s. w.), так и Обэ (Op. cit. Chap. III — V).
______________________
Вся первая половина III века доказывала, что языческий Рим уже близок был к печальному для него разрешению вопроса, который задает ему христианство: быть или не быть? Первая половина этого века есть время возвышения христианства и в сознании его последователей, и в сознании самих язычников.
Его уже не столько гонят, сколько приучаются к мирному общению с ним. Около середины III века было двое столь благосклонных к христианству императоров, что сложилось даже предание, что они были христианами, — говорим об Александре Севере (222–235 гг.) и Филиппе Аравитянине (244–249 гг.). В лице Александра Севера язычество сдружалось с христианством. В характере, религиозно–умственном направлении этого государя было много такого, что делало его весьма благосклонным к христианству. Он не был римлянином по происхождению — он родился в Сирии, а потому принадлежал к числу тех императоров, которые очень мало заботились о сохранении и утверждении римских религиозно–политических порядков, и не думал употреблять силу на защиту религиозных древнеримских идеалов. По характеру своему он был мягок, добр, был"другом всех людей", как выражается Обэ*. Эти качества государя были полезны и для христиан. О религиозно–умственном направлении Александра сообщает интересные сведения его биограф Лампридий. Он дает понять, что Александр был воспитан на известном идеалисте Платоне, которым Александр положительно зачитывался**, и что, напротив, ко всему римскому он оставался более чем равнодушен***. Тот же биограф аттестует с самой лучшей стороны его характер, указывает на его"образцовую жизнь и добрые нравы"; его называли"благочестивым и даже святым"****. Его душа не была
______________________
* Les Chretiens dans l'empire Rom. P. 284.
** Lampridius. Alex. Severus, cap. 30 (B Histor. Augusta).
*** Ibid., cap. 3.
**** Lampridius. Op. cit. Cap. 24.
***** Aube. Op. cit. P. 284.
****** Lampridius. Op. cit. Cap. 29.
******* Ibid., 43.
******** Christianos esse passus est. Ibid., cap. 22.
********* Ibid., cap. 49.
********** Lampridius. Op. cit. Cap. 45.
______________________
С другой стороны, за достоверное выдается, что он приказал на стенах дворца и на других публичных монументах начертать слова Евангелия:"Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними"(Лк. 6, 31)*. Мать Александра, Юлия Маммея, тоже знала христианство и была расположена к нему. Когда повсюду разнеслась слава о знаменитом Оригене и достигла слуха Маммеи, она пожелала видеть этого христианского ученого и для этого вызвала его нарочно в Антиохию, назначив для его сопровождения почетную стражу**. Ничего не известно об этом свидании царственной особы с Оригеном, но и сам по себе факт очень примечателен. Двор Александра был наполнен лицами христианского исповедания***. Итак, само правительство III века во многом уже поучается у христианства; оно забывает свою ненависть к нему. Таков же, как и Александр Север, был в отношениях к христианам и император Филипп Аравитянин. Предание, передаваемое Евсевием, ставит его в числе христиан;**** так много благосклонности показывал он христианам. Филипп находился в переписке с Оригеном*****. Переписка императора с Оригеном, переписка властителя вселенной, повелителя гордого Рима со смиренным александрийским учителем, тратившим лишь по несколько оболов в день, служит знаком, что языческий мир уже чувствовал, что христианство — это сила, перед которой нужно преклоняться, но которую уже нельзя преклонить. В той мере, как языческое общество начинает все более и более ценить силу и значение христианства во второй половине III века, в той же мере возрастает и вера христиан в могущество своего дела. Справедливо замечает Обэ, что с началом III века"христиане, будучи исполнены смирения каждый в отдельности, в то же время как целое общество очень живо чувствовали свою силу, сознавали свои высокие жребии"******. Теперь уже не страшны стали для христиан те гнусные клеветы, какими прежде языческое общество осыпало христианское; христиане спокойно рассматривают подобные явления, как отошедшие в область истории."Подозрение христиан, — говорит писатель этого времени Ориген, — в гнусных преступлениях, при всей своей нелепости, имевшее прежде большую силу в умах язычников, теперь остается только у весьма немногих, и гонения на христиан (из-за них) приостановились уже давно"*******. Ориген исполнен самого живого сознания, что успех христианства ничуть более не зависит от людей и их желаний."Так как Бог восхотел, — пишет он, — чтобы учение Христа одержало победу над всеми, то всякие человеческие умыслы против христиан напрасны"********. Так уже созрела христианская мысль о несокрушимости силы христианства, о неминуемой победе этой силы над силами, противными ей.
______________________
* Ibid., cap. 51.
** Евсев. VI, 21; Аиbё полагает, что свидание происходило в 232 или 233 году (Р. 308).
*** Евсев. VI, 28.
**** Рассказ Евсевия (VI, 34) заключается в следующем:"Носится слух, что, будучи христианином, Филипп захотел однажды (не сказано где) вместе с народом участвовать в молитвах во время всенощного бдения на Пасху, но епископ той церкви (не названо имя епископа) не допустил его, сказав, что не может допустить ему входа в церковь, пока он не очистит себя покаянием от своих преступлений (а таких преступлений было много у Филиппа, он не раз запятнал себя вероломством и убийством), и император согласился подвергнуться такому покаянию и заявил себя потом добрыми делами". Достоверно ли это предание? Мнения ученых расходятся по этому вопросу. Прежде большая часть ученых отрицала сказание Евсевия (Neander. Allg. Geschichte. В. I. S. 69–70; Чельцов. История Хр. Церкви. С. 177–179); но в настоящее время двое очень солидных писателей взялись доказывать достоверность разбираемого предания (Аиbё. Les cretiens dans l'empire Romain. P. 467–488; Uhlhorn. Herzog. Encykl. Leipz., 1883. Bd. XI. S. 613–615). Впрочем, и в настоящее время можно встретить ученых, не признающих достоверности Евсевиева рассказа (например, Chastel. Hist, de christianisme. Paris, 1881. Т. I. P. 66). Следовательно, наука не дает определенного решения вопроса. Вопрос считается открытым. Кажется, будет правильнее считать предание, записанное Евсевием, не выдерживающим критики. Во–первых, Евсевий, как сознается, взял это предание со слухов ( `o), во–вторых, говорит о событии очень неопределенно, не указывая, где происходило оно и какой епископ принимал участие в нем. Правда, тот же рассказ можно найти у Златоуста в его"Похвальной речи св. Вавиле, епископу Антиохийскому"(Слова и беседы на разные случаи. С. — Пб., 1864. Т. I. С. 148–184). В этой беседе Златоуст указывает, что местом происшествия была Антиохия, а действующим лицом в нем св. Вавила (имя императора не названо). Но нет оснований беседу Златоуста считать источником, независимым от истории Евсевия. Кто прочтет рассказ Евсевия и беседу Златоуста, тот найдет, что беседа не дает ничего нового в сравнении с историей Евсевия. Златоуст, очевидно, пользовался Евсевием при составлении своей беседы. Правда, у Златоуста к тому, что говорит Евсевий, еще прибавляется, что царь не только не раскаялся вследствие обличений епископа, но сильно ожесточился: приказал епископа ввергнуть в темницу и потом предать смерти. Но эти новые сведения, новые по сравнению с Евсевием, чужды исторической точности, так как несомненно известно, что св. Вавила пострадал при Децие (см. III главу нашего исследования — о гонении Деция), а не при Филиппе. Таким образом, Евсевий остается единственным источником сведений о происшествии (о позднейших писателях мы не говорим, потому что их авторитет не имеет особенного значения), но Евсевий, как мы сказали, берет свой рассказ со слухов и повествует очень неопределенно (не указывает ни того, где произошло событие, ни того, какой епископ является действующим). Чтобы рассказ Евсевия приобрел должную авторитетность, нужно подтверждение для рассказа у писателей, живших до Евсевия и современных Филиппу. Такими писателями были св. Киприан, Ориген, св. Дионисий Александрийский, но у первых двух нет никаких указаний на случай, хотя от второго и можно было бы ожидать противного, так как он был в переписке с Филиппом и написал в это время сочинение"Против Цельса", дошедшее до нас в полном виде. У Дионисия же находим лишь очень неопределенное указание, но идущее к делу. Этот епископ в послании к Эрмаммону (Евсев. VII, 10) замечает, что были такие императоры, о которых"носилась молва , что они были явно (`o) христианами". В этом месте послания Дионисий мог разуметь никого других, кроме Александра Севера и Филиппа Аравитянина. Но достаточно ли это свидетельство для того, чтобы подтвердить Евсевия? Едва ли. Во–первых, Дионисий говорит только о христианстве Филиппа и ничего о случае в Антиохии: если бы с Филиппом произошел тот случай, о каком говорит Евсевий, случай всенародный, исключительный, имевший место в обширнейшем из городов, то почему случившегося не знал (и не рассказал) Дионисий? Во–вторых, и о христианстве Филиппа Дионисий знал не с полной достоверностью:"носится молва". В–третьих, христианство Филиппа он уравнивает с христианством Александра Севера, а так как Александр не был действительным христианином, а лишь сочувственно относился к христианству, ценил его добрые стороны, то естественнее всего предположить, что и христианство Филиппа было одного и того же рода и свойства, как и христианство Александра. Итак, Дионисий дает очень мало даже и для того, чтобы утверждать как факт самую принадлежность Филиппа к Церкви. Тем, кто с большей или меньшей настойчивостью утверждает мысль о том, что Филипп был христианином, следует наперед с возможной обстоятельностью и твердостью решить следующие возражения: если Филипп был христианином, то почему он ничего не сделал в пользу христианства, решительно ничего? Почему его образ действий был вполне языческим, почему, например, он принял такое деятельное участие, от всей души и всего сердца, в языческом празднике тысячелетия Рима, который совершался в его время? Почему эмблемы на его монетах не обличают его приверженности к христианству, а обличают, напротив, тяготение к язычеству? Почему современная Филиппу литература не записала факта обращения его к христианству? В частности, по отношению к случаю в Антиохии, если таковой был: можно ли допустить, чтобы Филипп скромно подчинился той епитимий, какую налагает на него епископ, — Филипп, характеризуя которого, Златоуст называет"тираном, злодеем, человекоубийцей, зверем"? Не естественнее ли ожидать от него, что за сопротивление он наказал епископа так, как говорит об этом Златоуст (что, однако же, исторически неверно)? Часть этих вопросов разрешается исследователями (Обэ, Ульгорном), но едва ли удовлетворительно. Если обращение Филиппа и принадлежность его к христианству сомнительны, то спрашивается: каким образом могло возникнуть и сложиться предание об известном случае в Антиохии? Неандер и за ним проф. Чельцов указывают некоторые нити, руководясь которыми можно дойти до разъяснения вопроса, но все же этого недостаточно. Нельзя ли предположить, что, интересуясь христианством и ценя его высокое достоинство, государь, будучи в Антиохии, хотел действительно посетить редкостное зрелище — празднование христианами Пасхи, и в самом деле пришел в храм, но, узнав от епископа, что язычникам не позволяется быть в христианском храме, безмолвно оставил богослужебное место христиан? А отсюда, конечно, могли возникнуть слухи о том, что император желал молиться вместе с христианами, но должен был отказаться от этого намерения как человек, недостойный по своим преступлениям участвовать вместе с лицами высоких нравственных требований — христианами.
***** Евсев. VI, 36. Письма Оригена к Филиппу до нас не сохранились, но их еще читали в V веке, как свидетельствует об этом Викентий Лиринский, который замечает, что они написаны были"достойно христианского учителя"(Christian! magisterii auctoritate. См.: Vinzentii Commonitorium. P. 343. Edit. Valusii).
****** Aube. Les Chretiens. P. 238.
******* Contra Celsum. Lib. VI, cap. 28. Фирмилиан около 256 года говорит о longa pax (длительном мире). — Inter epp. Cypriani, 75. Edit. Marani. Ср.: Евсев. V, 16 ad fin.
******** Ibid. Lib. VIII, cap. 70.
______________________
Итак, первая половина III века есть время значительных уступок христианству со стороны языческого мира. Первейшей из этих уступок, как мы сказали выше, был указ Септимия Севера, хотя и не по воле, но все же признававший за христианским, сложившимся до 202 года, обществом права на гражданство. Это был значительная уступка, повлекшая за собой другие уступки, которые выразились, как мы видели, то в признании за христианством величия и значения (при Александре Севере), то в содружестве императоров с христианскими учителями (при Филиппе). Все это ободрительно действовало на дух христианского общества: оно ясно чувствовало то, что смутно сознавало и само язычество, — христианство чувствовало, что язычество обессиливает в борьбе с новой религией. В таком положении оставалось течение дел до самой середины III столетия. Здесь гонения — разумеем гонения Деция и Валериана — достигают высшего напряжения, но это была лишь гроза, за которой должна была последовать ясная погода. Правительство невольно чувствовало, что гонения были уже мало надежным средством подавить христианство. Поэтому-то сын гонителя христиан, Валериана, Галлиен (260–268 гг.), с наступлением второй половины III века издает такой закон в пользу христиан, который мог успокоительно и благотворно подействовать на последователей новой религии. О Галлиене история мало знает. Это была личность, нисколько не выдающаяся в ряду других многочисленных римских императоров, а потому мало обращавшая на себя внимание как у современных писателей, так и позднейших. Что побудило Галлиена сделать вышеуказанный шаг — заявить себя милостями в отношении к христианам, — сказать с определенностью нелегко. Приходится удовлетвориться тем объяснением, что
Галлиен был ревностный приверженец модной тогда философии — неоплатонической. Он сам и жена его, Салонина, были в самых близких отношениях с тогдашним корифеем неоплатонизма*. Известно, что неоплатонизм если и имел тенденцию, неблагоприятную для успехов христианства, но в то же время и приготовлял сердца своих последователей к благосклонному отношению к христианству. История знает несколько лиц, обратившихся от уроков неоплатонизма к христианству; она знает, что Синезий и Августин оценили значение христианства под влиянием того религиозного настроения, какое создалось у них в школе неоплатоников. Очень возможно, что нечто подобное было и с Галлиеном. Ведь неоплатоники верили, что во всякой религии есть большая или меньшая доля истины; во имя этого неоплатонического принципа Галлиен мог дать свое снисхождение и религии христианской.______________________
* Harnack A. Gallienus: Herzog. Encykl., Bd. IV. S. 736.
______________________
Закон, изданный Галлиеном, в точном виде до нас не дошел. О нем сохранил известие Евсевий, передавая — неизвестно, с какой точностью — содержание рассматриваемого законодательного акта. Евсевию был известен один список с императорской грамоты, посланный в Египет на имя тамошних предстоятелей Церкви. Эта грамота, впрочем, предполагает, что существовал общий закон касательно христиан, изданный прежде. Евсевий видел список грамоты, адресованный в Египет, а Египет некоторое время находился под властью узурпатора. Когда же и Египет перешел под власть Галлиена, тогда и послана была та грамота, которую знал Евсевий*. К сожалению, помещенный Евсевием в его"Истории"рескрипт носит какой-то отрывочный характер. Приведение текста рескрипта Евсевий сопровождает следующим пояснительным замечанием:"Своими указами Галлиен тотчас по вступлении на престол прекратил поднятое на нас гонение и предоставил престоятелям веры безопасно совершать обычные действия". Затем Евсевий сообщает самый рескрипт, обращенный к Дионисию Александрийскому и другим епископам Египта. В нем говорилось:"Благодеяние моего дара я приказал распространить на весь мир. Места богослужебных собраний (ваших) пусть будут неприкосновенны (передаем так не совсем вразумительные слова подлинника: `o ). А вас самих пусть никто не беспокоит . Это определено мною уже задолго перед сим". Вот и все содержание грамоты. Евсевий, наконец, глухо упоминает, что и другим епископам император рассылал подобные же грамоты. Не приводя текста их, он замечает только, что ими возвращались предстоятелям Церкви так называемые кимитирии (усыпальницы) (Евсев. VII, 13). Очевидно, эти грамоты поясняют для нас, что следует разуметь под местами богослужебных собраний, о которых говорится выше, так как кимитирии служили довольно обыкновенным местом для христианского богослужения; и во всяком случае нет оснований допускать, чтобы эти грамоты отличались по содержанию от того рескрипта Галлиена, который текстуально приведен Евсевием.
______________________
* Грамота в Египет послана в 261 году, а сам закон о христианах появился в 260 году.
______________________
Если кроме текста указа примем во внимание еще и то замечание, которым Евсевий предваряет передачу указа, то смысл последнего будет такой: христианам, по приказанию Галлиена, возвращались места для совершения богослужений, какими в особенности были кимитирии ; лицам духовным позволялось невозбранно совершать богослужебные действия; всем христианам обещалось спокойствие и мир. Как смотреть на это распоряжение Галлиена? Объявил ли он изданием вышеуказанных грамот полную терпимость касательно христианства, признал ли это последнее религией позволенной (religio licita) в империи? Или же он даровал нечто другое, менее важное, менее ценное, например, какого-либо рода веротерпимость с ограниченным значением? Ученые нашего времени отвечают на этот вопрос неодинаково. Существует два научных мнения, из которых одним приписывается грамотам Галлиена чрезвычайно важное значение, какого, пожалуй, не имел ни один указ других императоров, относившихся более или менее благосклонно к христианам в эпоху гонений; а другим (мнением) отнимается почти всякое толерантное значение указа и придается ему лишь значение частной, благоприятной для христиан, меры, вызванной условиями времени; указу дается ограниченный смысл. Первое мнение принадлежит немецкому ученому Герресу, второе такому же ученому — А. Гарнаку. Не считая себя вправе присоединиться ни к тому, ни к другому мнению, находим необходимыми подвергнуть их критическому рассмотрению.
Геррес, согласно с некоторыми прежними учеными — Неандером и Доллингером, — утверждает, что Галлиен законодательным путем доставил христианству положение в полном смысле позволенной религии (religio licita) и что с этих пор это узаконение получило полную юридическую силу в Империи. Он находит, что благодетельное для христиан законоположение Галлиена одушевлено намерением доставить христианству все права religionis licitae. Доказательства правильности такого воззрения Геррес прежде всего находит в содержании самого указа: указ, говорит он, обращен к иерархии, и этим дается знать, что иерархия принимается под особое покровительство государства, — это, по мнению Герреса, имеет тем больше значение, чем сильнее в эпоху гонений было раздражение язычников главным образом против епископов и клира; далее, по суждению этого ученого, Галлиен дарует христианам безусловную терпимость; наконец, по его суждению, обращает на себя внимание в указе особенная заботливость законодателя о том, чтобы религиозная свобода сделалась достоянием решительно всех христианских жителей Империи . Геррес, настаивая на своем толковании законодательной меры Галлиена, указывает с особенным ударением на тот факт, что после Галлиена в Церкви водворился сорокалетний мир — результат будто бы безусловно толерантного указа рассматриваемого царствования*. Из всей этой аргументации Герреса бесспорным остается лишь одно, а именно, что после Галлиена наступил для Церкви мир, продолжавшийся 40 лет. Что касается до прочих аргументов немецкого ученого, то они не заслуживают особенного внимания, потому что на тексте того же эдикта Галлиена другие ученые основывают совершенно противоположное воззрение, ограничивающее значение эдикта до минимума. И следовательно, текст сам по себе может в данном отношении доказывать и очень мало, и очень много — смотря по вкусу толкователя его, и решительно ничего нельзя строить на этом фундаменте по вопросу: в какой мере Галлиен приблизил христианство к положению религии, дозволенной в собственном смысле? Против Герреса должны быть выставлены не аргументы, основанные на тексте эдикта, а соображения, опирающиеся на исторические факты. Важным историческим фактом, опровергающим оптимистическое мнение Герреса о законодательной мере Галлиена, служит одно ясное известие о мученической кончине некоего Марина в Кесарии в Палестине в царствование Галлиена. Вот рассказ Евсевия (Церк. ист. VII, 15): между тем, как водворился общий мир (при Галлиене), в Кесарии Палестинской обезглавлен за исповедание христианства Марин, один из почетных военных лиц, человек знаменитый по своему происхождению и богатству. Причина была следующая: у римлян в числе военных отличий была и виноградная ветвь. Удостоенный ее становился центурионом. Марину следовало получить это отличие. Он уже и приготовился получить его. Но некто из язычников явился перед судом и объявил, что Марин, как христианин, отказывающийся приносить жертвы в честь государя, не может по древним законам получать римские отличия. Судья не оставил без внимания доноса, он вызвал Марина на суд для объяснения и разбирательства: Марин объявил себя христианином. Судья дал ему три часа на размышление: хочет ли он остаться христианином или отречься от христианства? Марин, встреченный местными епископами и укрепленный в вере, по истечении трехчасового срока снова явился на суд и заявил, что он есть и будет христианином. Судья приговорил его к смертной казни. Спрашивается, каким образом был бы возможен подобный факт в царствование Галлиена, если бы этот государь объявил христианство позволенной религией и даровал ему полную веротерпимость? Судья не отказывается судить Марина за христианство, когда сделан донос на это лицо; он судит по каким-то древним законам, касающимся христианства . Очевидно, здесь разумеется старинный закон Траяна, позволявший доносы на христиан, лишь бы они были не анонимными. И очевидно, законодательными мерами Галлиена не устранены все прежде изданные против христиан указы. После этого едва ли можно утверждать вместе с Герресом, что Галлиен доставил христианству положение religionis licitae. Галлиеном дано христианам что-то другое, не столь важное и не делающее в собственном смысле эпохи. Правда, Геррес думает, что рассказанный случай действительно произошел при Галлиене, но в такой стране и тогда, где и когда признавалась власть соперника Галлиенова по престолу, Макриана, но такое объяснение считается безосновательным. В самом деле, Евсевий подробно и обстоятельно говорит о смерти Макрина, но не сообщает того, что эта смерть произошла во время узурпации Макриана, следовательно, прежде чем возымел силу указ Галлиена, а напротив, прямо говорит, что рассказанное им произошло во время общего мира (т. е. при Галлиене); да и нельзя утверждать, что Палестина была во власти Макриана, — в его власти, по несомненному свидетельству, был Иллирик**. В опровержение воззрений Герреса на значение законодательной меры Галлиена следует указать и то, что если бы в самом деле Галлиен признал христианство религией дозволенной, то, без сомнения, Евсевий отметил бы это замечательное дело более резкими чертами в"Истории", чем как он отметил законодательную меру Галлиена; да и повествуя о гонении Диоклетиана, он, Евсевий, и другие писатели, без сомнения, в доказательство жестокой тирании этого государя, не преминули бы заметить о противозаконности гонения на религию, признанную дозволенной в Империи одним из предшественников Диоклетиана. Наконец, при разборе мнения Герреса будет уместным заметить еще, что если Галлиен действительно одарил христианство полной толерантностью, то непонятно, почему писатели позднейшего времени, каковы Лактанций и Евсевий, с таким неподдельным восторгом говорят о веротерпимых указах Галерия и затем Константина (эдикты 312 года), коль скоро и раньше существовал толерантный указ — именно указ Галлиена? Восторг писателей в указанном случае можно объяснить лишь тогда, когда отнимем (и совершенно основательно) у Галлиенова законодательного мероприятия значение в полном смысле толерантного указа.
______________________
* Gorres. Die Toleranzedicte des Kaisers Gallienus // Jahrbiicher fur protest. Theologie, 1877. S. 617–620.
** Он имел в своих руках Иллирик и соседнюю Фракию и, вероятно, Египет, но имел ли в своем распоряжении Сирию с Палестиной, не видно. См.: Trebeltius Pollio. In XXX tyrannis, cap. 12 (В Hist. Augusta).
______________________
Иначе смотрит на законодательную меру Галлиена А. Гарнак*. Этот писатель низводит законодательную меру Галлиена до минимума. Эдикт, по его воззрению, отнюдь не дает христианству прав позволенной религии, так как он о христианстве как религии ничего не говорит. Он, указ, касается лишь епископов и имеет целью прекратить действие тех мер преследования христианства, какие были пущены в действие при отце Галлиена, Валериане. Указ заключал, по взгляду Гарнака, лишь два отрицательных определения: 1) христианских епископов не следует разыскивать и употреблять против них каких-либо мер; 2) правительственные лица–язычники не должны посягать впредь на те места, которые служат христианам для богослужебных целей. С этим христиане, добавляет Гарнак, остались в том же незавидном положении, в каком они были и до времен Деция и Валериана. Ни из чего не видно, чтобы христианству усвоены были права, принадлежавшие религиозным корпорациям. Словом, Галлиен не дал христианам ничего нового. Можно ли соглашаться с мнением Гарнака, что грамоты Галлиена заключают в себе лишь несколько"отрицательных"постановлений касательно христианства, не давая ничего положительного христианам? Что будто Галлиен не внес ничего нового в благоприятном смысле для христиан в римское законодательство? Что он, Галлиен, не усвоил христианам никаких прав, принадлежащих другим религиозным корпорациям в Империи? Гарнак со своим воззрением составляет крайнюю противоположность воззрению Герреса; но и он также не прав, как и последний. Как ни кратко известие Евсевия о Галлиеновом законодательном мероприятии касательно христиан, как ни отрывочен рескрипт Галлиена, дошедший до нас благодаря тому же Евсевию, однако же всего этого довольно для того, чтобы находить, что законоположение Галлиена составляет в некотором отношении эпоху в истории развития толерантного законодательства римских императоров в отношении к христианам. При обсуждении занимающего нас вопроса прежде всего следует обратить внимание на ту небольшую заметку, какую делает Евсевий касательно грамот, разосланных при Галлиене прочим епископам, кроме египетских. Этими грамотами приказывалось, чтобы возвращаемы были предстоятелям церквей участки земли, занятые так называемыми кимитириями . Существенный это пункт законодательства или нет? Гарнак полагает, что, по всей вероятности, повеление возвратить христианам кимитирии составляло сущность того общегосударственного закона (das Reichsedict) Галлиена касательно христиан, которого до нас не дошло**. Если так, то законодательство Галлиена, приказывая возвратить христианам места, на которых помещались христианские кимитирии, тем самым отныне считает такое владение Церкви кимитириями неотъемлемым правом христианского общества. Из этого узаконения сами собою вытекали и другие постановления того же Галлиена. Известно, что места погребения христиан, кимитирии, в то же время служили местами богослужения христиан***, поэтому, узаконив права собственности христианского общества касательно усыпальниц, император, естественно, дозволяет беспрепятственно совершать христианам и богослужение. Эта мысль ясно выражена в том рескрипте, текст которого сохранил Евсевий (ибо язычникам приказано, чтобы они очистили богослужебные места христиан). А вместе с этим признавались права христианских пастырей совершать богослужебные действия для верующих (как справедливо утверждает Гарнак), христианам же позволялось свободно участвовать в богослужении . Все это вместе взятое составляет ли что-либо важное, новое в истории законодательства языческих императоров касательно христиан? Несомненно составляет, так как ничего подобного доселе императоры римские, даже самые благорасположенные к христианам, не давали обществу последователей новой религии. Ведь все это не допущено теперь только в практике, tacito consensu, но определено в виде закона, назначенного для всех подданных Римской империи ( `o). Неужели это не есть что-либо новое в сравнении с тем, что и как было с христианами доселе? Другой вопрос, еще более важный: права, данные христианской Церкви Галлиеном, могут ли доказывать, что с этими правами Церковь возводилась в корпорацию, с этих пор более прочно становящуюся на римской почве? Приобрела ли она положение одной из тех религиозных корпораций, какие были позволены и терпимы правительством? Нам кажется, ответ положительный на поставленные сейчас вопросы не будет чем-либо слишком смелым и опрометчивым, парадоксальным. Мы полагаем, что, получив от Галлиена вышеуказанные права, христианская Церковь стала в разряд некоторых религиозных обществ, находившихся под покровительством законов, а именно, по правам теперь она стала тем же, чем были так называемые"погребальные коллегии"(collegia salutaria — collegia funeraticia).