Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Великом
Шрифт:
******* Gorres. Op. cit. S. 629–630.
______________________
Зиновию и присоединил Восток к своему скипетру*. При таких-то обстоятельствах епископы Востока обращаются с известной просьбой к императору. Уже простой политический расчет побуждал императора взять сторону просивших против Павла; ибо известно, что Павел держался стороны Зиновии и только благодаря ей твердо сидел на своей кафедре после осуждения его собором. Аврелиан мог взять сторону противников Павла из оппозиции прежнему пальмирскому режиму в Антиохии**. Но и при таком объяснении явления благосклонное отношение Аврелиана к христианам остается несомненным, хотя оно и не проистекало из личных его симпатий к христианству. Во всяком случае, в лице Аврелиана нельзя видеть покровителя христианства как religionis licitae: христианство в III веке не было объявляемо таковым в Римской империи. Законодательная деятельность Галлиена и благосклонная политика к христианам Аврелиана были знамением времени. Христиане середины III века ясно сознавали, что христианство есть сила непреоборимая, и это сознание росло со дня на день. Все говорило, что христиане уже мало боялись того врага, каким был для них мир языческий. Мы не слышим уже тех исполненных скорби и вдохновения голосов, какими были голоса прежних апологетов (II века) в их отношении к языческому правительству и обществу. Читаете сочинения Киприана ("О суете идолов","К Деметриану") и видите, что это не просьба слабых, обращенная к сильным, а слова прощения, с которыми человек с весом и авторитетом обращается к людям, заслуживающим лишь порицаний: в апологетических сочинениях Киприана укоризна, обличения берут верх над мольбой о снисхождении, жалобой о притеснении. Вглядитесь в сочинения Оригена ("Против Цельса"); он говорит еще против язычества, но это не живая, вытекающая из живых потребностей борьба одной силы с другой. Это скорее рефлексия рассудка, спокойно созерцающего положение дела. Перед нами не Иустин, с живым воодушевлением ратующим против языческой силы, а ученый, мирно пишущий в своем кабинете апологетический трактат. Не страшен теперь (во второй половине III века) для христиан уже и тот враг, вышедший из язычества, каким был неоплатонизм. Борьба христианства с ним слишком ограниченна, и это не потому, чтобы в Церкви не было вождей слова, — нет: христианство понимало, как мало опасен этот враг для него, как мало он мог препятствовать его успехам. И бдительность христианских ученых спокойно отлагала в сторону оружие борьбы. Какого благосостояния христиане достигли после времени Галлиена до Диоклетианова гонения в течение 40 лет мира, об этом дает превосходное представление Евсевий, изобразивший в самых ярких чертах успехи и благоденствие христиан за указанный период. Он начинает свое описание целым рядом восклицаний, вызываемых у него приятным зрелищем благоденствующих христиан, и затем говорит:"Благосостояние христиан с течением времени упрочивалось, с каждым днем приходило в силу и величие, и никакая ненависть не стесняла его, никакой злой демон
______________________
* Trebell. Pollio. Gallieni duo, cap. 10, 12, 13; Vopiscus. Aurelianus, cap. 25.
** Событие это случилось в 271 или 272 году.
______________________
Но вот прошло 40 лет мира и благоденствия, которые даровал христианам Галлиен своим толерантным законом. Наступило начало IV века, а с ним и жесточайшее из гонений: гонение Диоклетиана, а также Галерия (так как Галерий продолжил гонение Диоклетиана). Заколебался в своих основах мир христианский; ужас объял христиан. Но страх был напрасный. Это гонение было воплем отчаяния со стороны язычества, последний час которого был уже близок. Торжество христиан — небывалое, великое, заключает гонение Диоклетианово. Сам гонитель Галерий, наученный жестоким опытом, становится благодетелем христиан. Ряд указов противхристиан заканчивается указом в пользу христиан. Давая такой указ, Галерий, а с ним и язычество, заявили миру о своем полном бессилии в борьбе с христианством. Указ Галерия 311 года*, прекращавший гонение на христиан, есть живое выражение этого сознания."Мы хотели прежде, чтобы христиане возвратились к древним законам и общественным учреждениям римлян", — гласит указ, Но что же? Указ сознается, что это намерение, однако же, не имело ни малейшего успеха: христиане мужественно перенесли удар, и надежды язычников оказались тщетными."Христиан обуяла, — говорит указ, — такая притязательность, поработило такое безумие, что они отнюдь не хотели следовать древним уставам". Печальные слова в устах языческого императора! И император не находит уже средств вести эту неравную борьбу. Он признает себя вынужденным дать полную свободу христианскому исповеданию."Мы позволяем христианам, — говорит указ, — исповедовать свою религию (ut denuo sint christiani — ) и строить дома для их богослужебных собраний". Христианство"позволено", христианство"religia licita" — вот смысл этих слов Галериева указа. Теперь уже не кровь христиан нужна языческому императору, он ждет от них лишь молитв."За такое наше снисхождение христиане должны молить своего Бога о нашем здравии и общественном благоденствии". Очевидно, что в этом указе Галерия язычество еще до воцарения Константина произносит свой смертный приговор. Но вот вопрос: что побудило императора Галерия, который никогда ни в чем не проявлял своего благорасположения христианам, издать в конце своего царствования приведенный нами указ? Некоторые историки, вместе с Лактанцием и Евсевием**, полагают, что поводом к этому действию была болезнь Галерия, страшная и ужасная, которая и свела его в могилу, — болезнь мучительная, в которой будто Галерий увидел перст Божий, наказывающий его за гонение. Указ Галерия, по–видимому, в самом деле оправдывает такое мнение. Ибо в нем христиане призываются к молитве за здравие Галерия (pro salute nostra), если эти слова не общая фраза***. Другие историки издание указа объясняют тем, что Галерий наконец понял, сколь бесполезны оказались все меры против христиан и как привержены были христиане к своей религии, а потому и счел делом благоразумия прекратить кровопролитие****. Указ дает подтверждение и для подобного взгляда, потому что он прямо дает знать, что христиане оставались упорными в своей вере, невзирая ни на что. Наконец, историки новейшие и более остроумные находят причину издания указа в эклектическом неоплатоническом умонастроении Галерия*****, вследствие которого он хотел и христианского Бога ввести в круг языческих богов, так как, по понятию неоплатоников, каждый религиозный культ так или иначе выражает общую религиозную истину. Такой взгляд эти историки основывают на общем тоне указа, в котором будто бы звучит подобная тенденция. Но мнение это не выдерживает критики: ни откуда не видно, чтобы грубый, малообразованный Галерий принадлежал к спекулятивной философской школе неоплатоников. Указ Галерия, как мы изложили его выше, представляется ясным и понятным. Но в полном тексте указа встречаются такие заявления, которые требуют более специального и внимательного рассмотрения. Детали указа не могут не вызывать возражений и недоумений. Указ позволяет христианам держаться христианского исповедания, но это позволение выражено в условном и потому несколько неопределенном виде. Здесь сказано о христианах, что им дозволено строить молитвенные дома и следовать их религиозным правилам под условием:"Если они снова сделаются христианами". Указ требует от христиан чего-то, по–видимому, странного и непонятного:"Христиане пусть снова сделаются христианами". Что же это значит? Для точнейшего понимания этого требования следует обратиться к контексту указа. В начале указа замечается о том, что христиане на все заботы правительства заставить их держаться религиозных римских учреждений отвечали упорным отказом; и при этом указ дает понять, что власть хотела не только этого, но и того, чтобы возвратить христиан к каким-то правилам и учреждениям христианским, какие были у древнейших христиан (ilia veterum instituta… quae forsitan primun parentes eorundem constituerant); та же мысль повторяется и в другом месте указа, когда точнее формулируется требование, с каким выступали преследователи христианства, т. е. Диоклетиан (nostra jussio exstitisset, ut ad veterum se instituta conferrent). Очевидно, законодатель Галерий указывает какую-то особенную причину гонения Диоклетиана, которую нельзя вовсе найти в имеющихся в распоряжении историка документах. Он хочет дать понять, что преследователи христианства имели в виду интересы самого же христианства, они хотели возвратить христиан к их древним прародительским учреждениям. Указ выставляет гонителей какими-то благодетелями христиан, охранителями их интересов. Пусть причина гонения Диоклетианова, которая указывается в разбираемом эдикте, не имеет за собой никакой исторической основательности, пусть она не что иное, как фантазия законодателя, пусть она изобретена единственно с той целью, чтобы, так сказать, с честью уйти с поля сражения, т. е. пусть она изобретена исключительно с тем, чтобы бросить упрек христианам за то, что они не оценили забот правительства о них, которое действовало не в своих интересах, но в интересах христианства, и которое, отказываясь от гонений, тем показывает-де, что оно лишь отказывается от дальнейших попечений о неблагодарных христианах. Пусть так, пусть законодатель лишь тешил самого себя, когда указывал фиктивную причину гонения Диоклетиана, это не важно для истории. Важно то, что, объявляя христианство дозволенной религией, законодатель ставит условием такого дозволения, чтобы исповедники Распятого"снова сделались христианами", т. е. снова стали держаться древних прародительских правил и учреждений (veterum instituta). Только законодатель требует теперь, чтобы христиане последовали этому предписанию добровольно, по собственной охоте, а не вследствие насилий и репрессий, как добивалось такого результата правительство времен Диоклетиана. Что подобное требование действительно было предъявлено правительством христианам, это видно как из текста указа, так и еще более из дошедшего до нас списка Галериева указа, списка, который был разослан вторым императором Востока, соправителем Галерия, Максимином, в подведомственных последнему областях******. В этом списке говорится, что позволено невозбранное исполнение предписаний религиозного культа только тем из христиан, которые покажут и заявят, что они держатся"культа своего народа", т. е. тем из христиан, которые верны древним традициям, древним учреждениям, правилам, наследованным исстари, так как с понятием народа в греко–римском мире соединялось представление о массе людей, связанных единством древних, переходящих по традиции правил и обычаев — бытовых и религиозных*******. Итак, выражение рассматриваемого списка с указа Галериева, что только тем из христиан должна быть усвоена религиозная свобода,"кто из них найден будет держащимся богослужения собственного народа", заключает в себе ограничение прав христиан на религиозную свободу: не все христиане получают эту свободу, а лишь те, которые держатся религиозной практики"своего народа"или изначальных, старинных учреждений, завещанных их предками. Смысл слов один и тот же, как и в указе Галерия, где говорится об"учреждениях древности"(institute veterum), обязательных для новейших христиан, если они хотят быть подведены под толерантный закон. Но спрашивается: чего желал указ от христиан? Каким образом христиане, будучи христианами, могли снова сделаться ничем другим, как христианами? О каких institute veterum так настойчиво говорит законодатель? Какой такой"культ собственного народа"дозволен христианам, и именно этот культ? В ответ на предложенные вопросы можно отвечать несколькими предположениями. Прежде всего, можно предполагать, что законодатель исходит из той мысли, что древние христиане почитали наравне со своим Богом и богов языческих и что теперь правительство желает, чтобы христиане возвратились к этой форме культа********. Но такого смысла никак нельзя соединить с теми словами законодателя, которые мы разбираем, ибо язычники из фактов только что кончившегося гонения Диоклетиана ясно видели, что христиан к подножию языческих алтарей повергнуть нельзя, а следовательно, и не могли ставить невозможное условие для толерантности христианского исповедания, как скоро хотели добровольно требовать от христиан того, к чему не могли привести гонения. Не следует ли полагать, что законодатель требовал от христиан возвращения к вере и культу иудейскому, поскольку иудейство было древнейшей религией, в лоне которой первоначально возникло христианство? Но думать так невозможно, ибо язычники в течение трех столетий ясно научились различать христианство от иудейства и должны были понимать, что возвращать христиан к культу иудейства было бы бессмысленной затеей; да и текст указа противоречит подобному толкованию, ибо указ говорит нерешительно, только с вероятностью о том, что христиане держались какого-то древнего культа (instituta, quae"forsitan"primum parentes eorundem constituerant), но так нерешительно и догадочно законодатель не мог говорить об иудействе: с иудейством язычники были прекрасно знакомы. Притом же язычники не могли рекомендовать христианам иудейство в качестве образца; ведь они пренебрегали иудеями, в особенности по причине обрезания.
______________________
* Указ дошел до нас в двух редакциях: у Лактанция (De mort. persec, cap. 34) и Евсевия (Церк. ист. VIII, 17). Разница между обеими редакциями очень незначительна. Нет сомнения, что латинский текст у Лактанция есть подлинный текст указа.
** Lactant. Op. cit. Cap. 33; Евсев. Op. cit. С. 16 и 17.
*** Кейм полагает, что церковные писатели умышленно хотели изобразить Галерия как нового Антиоха — Галерия, изведавшего на себе суд Божий, но о болезни Галерия говорят Лактанций и Евсевий, писавшие независимо друг от друга. Тот же Кейм не находит выражения чувства раскаяния в указе Галерия, а напротив, выражение императорской надменности, но с этим никто не согласится (Keim. Ubertritt Constantins des Gr. гит Christenthum. Zurich, 1862. S. 14).
**** Эту мысль Кейм (Op. cit. S. 15) выражает очень энергично:"Римское государственное право и порядки (Recht und Ordnung) должны были стать жертвой упорства (Hartnackigkeit) христиан".
***** Keim. Op. cit. S. 15, 80.
****** Сохранился на греческом языке у Евсевия, IX, 1. Этот список не точная копия указа: он представляет перифраз указа, впрочем, весьма близкий к тексту последнего. Евсевий полагает, что рассматриваемый список публиковал не сам Максимин, ненавистник христиан, а один важный государственный сановник Савин, даже против воли Максимина, но трудно представить себе самоволие государственного сановника в таком важном деле. Евсевий, нужно полагать, высказывает свое мнение по данному вопросу на том основании, что Максимин впоследствии осмелился возобновить гонение на христиан (Евсев. IX, 2–4), хотя и ненадолго.
******* В таком смысле выражение"народ"понимает известный Цельс. См. его слова в начале настоящего исследования, в отделе"О причинах гонений".
******** Keim. Op. cit. S. 16.
______________________
Что же значат таинственные слова указа, о каких мы говорим? По нашему мнению, они представляют собой обычную римско–юридическую формулу, ни к чему христиан не обязывающую и ничего важного в действительности не значащую. Римляне отличались религиозной толерантностью. Это нам уже известно. Они признавали права на гражданство за всяким религиозным культом, но лишь постольку, поскольку он принадлежит известной нации и поскольку он ведет свое начало от времен древних, от времен незапамятных, от времен отдаленнейших предков. Никаким новым религиям закон не покровительствовал (отсюда гонения на христиан и манихеев). Но вот в царствование Галерия сделано отступление от основных принципов римского законодательства. Правительство сочло себя вынужденным дать толерантность такой религии, которая не принадлежала никакому народу, была вовсе не древней (всем было известно, с какой исторической эпохи началась религия христиан); христианство было, говоря теперешним языком, религией космополитической и притом же новой (nova religio — так называли язычники христианство). Факт совершился. Рим сдался, он сделал уступку христианам; христианская религия признана дозволенной (licita). Следовало юридически оформить государственную санкцию. И вот являются в указе Галерия все те неопределенные и даже, на наш взгляд, странные условия, на которых христианству дается толерантность. В нем говорится о христианах, что"они снова должны сделаться христианами", т. е. представлять из себя таких же приверженцев предполагаемого древнего культа, какими были последователи всех других религий в Римской империи, им дается право держаться лишь древних учреждений и правил — instituta veterum, — хотя самому правительству неизвестно было ничего определенного об этих instituta veterum (указ выражается: forsitan); объявляется покровительство тем из христиан, которые держатся культа своего"собственного народа", — неизвестно какого народа, так как правительство, без сомнения, хорошо знало, что христианство не есть религия определенной национальности. Если раз решено было дать христианину права religionis licitae, христианству, которое не было культом какого-либо известного народа, и не было культом древних, то правительство, хотя и понимало существенную разницу между христианством и другими существовавшими тогда религиями, однако же для благовидности
старается облечь свой законодательный толерантный акт касательно христиан в такую юридическую формулу, которая оправдывала бы в его собственных глазах допущенную перемену в положении христиан. Отсюда и произошли все те странные и непонятные с первого взгляда условия, при которых христианство объявлялось религией дозволенной. Если же законодатель, Галерий, с заметным неудовольствием говорит о склонности христиан к новшествам и разделениям (pro arbitrio suo, atque ut iisdem erat libitum, ita sibimet leges facerent), то правительство в этом случае не выражает какой-либо особенной заботливости о сохранении христианства в чистоте и неповрежденности, о соблюдении древнехристианских правил христианами, а опять-таки высказывает свой исконный юридический взгляд, что оно покровительствует лишь древним, освященным давностью религиям. Правда, быть может, в этом случае правительство не выпускало из виду и в самом деле единения христиан в религиозном отношении, поскольку религиозное единение их могло гарантировать спокойствие и мир в среде христианского общества, что для правительства было, без сомнения, желательно, но могло ли языческое правительство серьезно надеяться, что ему удастся достигнуть этой цели, правительство, не понимавшее должным образом христианских идеалов? Те условия и ограничения, при которых давались Галерием христианству права religionis licitae, пусть эти условия и ограничения фиктивные, могли, однако же, на практике мешать благосостоянию христиан. Какой-нибудь слишком исполнительный проконсул или префект, истолковав указ в неблагоприятном смысле для христиан данной местности, мог причинить им вред, поставить затруднения для свободы христианской религии. Это возможно. Но было ли что-либо подобное на практике, неизвестно. Напротив, известно, что указ Галерия сейчас же по своем издании принес счастье и благоденствие христианам. Евсевий рисует самую восторженную картину того, что последовало за изданием указа Галерия. Этот историк рассказывает, что темницы тотчас отворились, и заключенные в них христиане свободно возвращались в свои дома; рудокопни, на которых было так много даровых работников — христиан, сосланных сюда за исповедание христианства, опустели. Эти последние лица торжественно возвращались на родину, с пением и ликованием проходили по городам и весям, радость светилась в их глазах. Повсюду христиане беспрепятственно стали собираться для богослужения; это были многолюдные собрания, каких давно не было видно. Историк при виде этого зрелища замечает, что всем казалось,"как будто из недр ночного мрака воссиял некий свет". Так было, по словам Евсевия,"по всей Азии и по всем областям ее"(IX, 1). Ни из чего не видно, чтобы освобождаемых христиан освобождавшие их начальники старались допрашивать: хотят ли они быть христианами в том смысле, в каком были христианами их предки (instituta, quae primum parentes eorundem constituerant)? Будут ли они держаться каких-то instituta veterum? Тождественна ли их вера с верой их"собственного народа"? До всех этих утонченных вопросов никому не было никакого дела. Христиан освобождали от принудительных работ и из темниц — без всяких условий, допросов, расспросов, справок и ограничений. Подчиненный императору штат чиновников освобождал христиан из заключения, дозволял свободу христианского богослужения, не принимая на себя никаких других забот, и считал себя вполне исполнившим веления верховной власти. Из тех сообщений, какие дает Евсевий относительно времени, последовавшего за изданием Галериева указа, ясно открывается, что языческое начальство даже спешило как можно скорее привести в исполнение изданное верховное распоряжение (IX, 1). Поспешность, с какой старались распространять действие указа на христиан, свидетельствует, что указ принят и понят всеми в самом благоприятном для христиан смысле. Общество языческое было весьма довольно благоприятным для христиан законодательным актом Галерия."Даже прежние убийцы наши, — говорит Евсевий о язычниках, — видя это неожиданное чудо, радовались о случившемся"(Ibid.). Христиане, со своей стороны, видели в узаконении Галерия залог благоденствия общественного."Когда этот мир, — замечает Евсевий, — подобно свету солнца, взошел из недр темной ночи и озарил всех, дела в Римской империи опять установились, начали совершаться в согласии и тишине, и римляне снова соединились чувствами взаимного благорасположения своих предков"*. Как отразился указ Галерия на общем положении дел христианства, в каких отношениях изменилось это положение к лучшему в сравнении с прежними временами, какое установилось status quo под влиянием законодательной меры этого императора, как воспользовались христиане объявленной толерантностью, — об этом нельзя ничего сказать решительного, а можно лишь гадать; потому что прежде чем указ Галерия 311 года произвел должное действие и оправдал себя долговременным опытом, он должен был потерять значение, — через два года явился знаменитый Миланский эдикт Константина Великого. Свет Луны уступил место свету Солнца.______________________
* О Палест. мучениках, гл. 3 (ad fin.); 13 (ad fin.).
______________________
Вот те факты миролюбивого отношения языческого правительства к христианам — факты, занесенные в летописи законодательства. Мы смотрим на эти факты как на приуготовление к знаменитой законодательной реформе Константина Великого, всецело изменившей внешнее положение Церкви. Несколько языческих императоров общими усилиями подготовляли ту почву, на которой столь твердой ногой стал первый христианский император. В законодательстве языческих императоров, клонившемся к пользе и благополучию христиан, много недомолвок неопределенности, нерешительности, колебаний, неустойчивости, случайностей; мало твердости, планосообразности, однообразия, сознательности в стремлении к цели, не видно общей руководящей идеи; но все же так или иначе, с успехом или без успеха, оно шло к той же цели, к какой позднее пришел Константин. В особенности велико должно было быть значение указа Галерия 311 года. Константин сделал шагеще далее: он признал христианство даже господствующей религией. Без сомнения, этот шаг был значительный, делающий эпоху в истории, но он не был совсем неожидан. Римские императоры, ознаменовавшие себя толерантностью к христианам до времени развития законодательной деятельности Константина, хотя слабым и нерешительным голосом, но заявляли уже о смерти язычества и торжества христианства. Справедливо замечает Обэ:"Когда Константин публиковал закон о толерантности к христианам, эта толерантность была уже с давних пор запечатлена в умах и душах"*, если не всех, то многих, если не многих, то благоразумнейших.
______________________
* Aubi. Les Chretiens dans l'empire Romain. P. 62.
______________________
Глава вторая. Торжество христианства над язычеством при Константине Великом
Значение религиозно–политической деятельности Константина. — Характеристика Константина со стороны умственной и нравственно–религиозной. — Эдикт его 312 года; три взгляда в науке на этот эдикт и их разбор; чей взгляд более правилен? Поправки и дополнения к этому последнему. — Содержание Миланского эдикта 313 года. — Великое историческое значение этого эдикта; в каких отношениях? — Обозрение церковно–исторической деятельности Константина между 313–323 годами с целью более точного уяснения смысла Миланского эдикта. — Борьба Константина с восточным императором Лицинием: повод к борьбе, гонение Лициния против христиан, религиозный характер борьбы Константина с Лицинием. — Главнейшие эдикты религиозного характера, изданные Константином после борьбы с Лицинием; их содержание, отношение их к Миланскому эдикту; можно ли допустить мысль, что Константин отступил в этом время от принципов Миланского эдикта? — Обозрение деятельности Константина, направленной к торжеству христианства над язычеством с целью уяснения сейчас указанного вопроса. — Заключение: христианство стало государственной религией
Константин Великий подписал толерантный указ императора Галерии 311 года.
А вслед за этим началась его собственная деятельность, направленная к упорядочению религиозного положения государства.
Император Константин, без сомнения, принадлежит к замечательнейшим лицам во всемирной истории, отмеченным печатью гениальности. Главное дело, обессмертившее его имя в истории, есть торжество христианства над язычеством в Римской империи, — торжество, совершившееся благодаря мудрости и проницательности этого государя. Все лучшие императоры римские, начиная с Августа, понимали, какое значение имеет религия в отношении к благосостоянию государства. Все эти императоры заботились о том, чтобы утвердить и укрепить религиозное начало в сердцах подданных, но они трудились понапрасну, потому что они верили в возможность оживления и поддержания языческих культов, не понимания того, что язычество отжило своей век, стало мертвым трупом, который следовало предать погребению, а не гальванизировать его искусственно. Идея, которая воодушевляла лучших римских императоров, заботившихся об укреплении и утверждении религии в народном сознании, была, конечно, правильна; они понимали, что религия составляет основание благоденствия государства, но в средствах приведения этой идеи к осуществлению они ошибались: напрасно старались держаться и поддерживать ту религию, которая перестала удовлетворять народное сознание. Константин первый понял то, чего не понимали его предшественники, даже те из них, которые в душе были благосклонны к христианству. Обладая прозрением гения, Константин, ко благу цивилизации и к выгоде для государственного благосостояния, смело и могуче порвал связи с прошедшим, как ни было оно священно и привлекательно для умов консервативных, считавших себя блюстителями государственных интересов, — порвал с язычеством, — украшенной ореолом святости и древности греко–римской религией, и стал под знамя креста, к ужасу Рима и хранителей его традиций. Этот шаг Константина настолько значителен, что решительно все историки считают его гигантским, хотя между ними и встречаются нередко такие, которые желают развенчать Константина и низвести его в ряд властителей невеликого значения.
Главное, что поражает историка при взгляде на Константина, как первого христианского императора, это то, что он стал на стороне христианства и христиан в такое время, когда число христиан по сравнению с язычниками представляло меньшинство*. Мы понимаем, когда какой-либо император из политических расчетов принимает сторону той религии, которая имеет наиболее приверженцев; но Константин принимает сторону меньшинства. И однако, это меньшинство было действительно силой в Империи. Для того чтобы позволить себе этот шаг, нужно было обладать гениальной проницательностью, какой, без сомнения, Константин и обладал. Поэтому-то даже историки, мало расположенные к этому историческому деятелю, т. е. Константину, относят первого христианского императора к лицам необыкновенным. Буркхардт пишет, говорят о Константине:"Великий человек часто, не зная того, исполняет высшие определения"**. Без сомнения, эпоха, когда жил и действовал Константин, указывала, куда нужно было идти, — идти ли вслед за язычниками, дорожившими своим прошлым, или за христианами; но чтобы решиться на последнее прямо и твердо, смело и бесповоротно, как это сделал Константин, для этого нужно возвыситься над эпохой, уметь прозревать будущее в истории. Это именно и удалось сделать Константину. Это и дало ему имя Великого***. Но не одно твердое намерение Константина дать вес и значение христианству в замене язычества, намерение, которое он взялся осуществить и осуществил, дает ему выдающееся место в ряду других государей римских. Он совершил еще немало блестящих дел, увековечивших его имя в истории. Его быстрые и необычайные военные действия, приведшие к единовластию в государстве, составляют предмет изумления для историков. Буркхардт сравнивает в этом отношении Константина с Наполеоном, с которым"он имеет сходство, — по замечанию того же историка, — и в других отношениях"****. Далее, только гениальный человек мог создать новую столицу такой неимоверной исторической важности, какую тотчас же возымел Константинополь, возникший по воле Константина в такое короткое время, что можно сказать: он возник по мановению волшебства. Чтобы оценить историческое значение новой столицы, вызванной к бытию первым христианским императором, достаточно привести себе на память следующие слова Григория Богослова, имевшего полную возможность оценить важность нового Рима. Константинополь есть"око вселенной, могущественнейший город на суше и море, как бы взаимный узел Востока и Запада, куда отовсюду стекается и откуда, как с общего форума, исходит все важнейшее в вере"*****. Все эти перечисленные стороны деятельности Константина дают ему громкую славу в истории и характеризуют его как человека, одаренного исключительными умственными талантами. Что касается его характера, то лишь излишняя щепетильность, притязательность и привязчивость может находить его характер не соответствующим его славе******. Евсевий Кесарийский, близко знавший Константина, бывший другом первого христианского императора и описавший его"жизнь"после его смерти, когда, следовательно, для историка открывалась возможность говорить беспристрастно, рисует привлекательный нравственный образ Константина, подтверждая свою характеристику фактами, против которых едва ли может что-либо возразить даже придирчивая историческая критика. Он, Евсевий, восхваляет кротость и человеколюбие Константина. Константин, по словам этого историка, был"по природе своей миролюбивый, самый кроткий и человеколюбивый муж"*******. Он простирал свое человеколюбие и кротость так далеко, что оставлял без строгого наказания даже злодеев; а это ставили ему в вину, находя, что от этого происходила распущенность в управлении. Человеколюбие его, с другой стороны, приводило к тому, что лица недостойные могли втереться к нему в милость и злоупотреблять его расположением********. Народ чувствовал себя благоденствующим, так как им управлял не тиран или деспот, замечает Евсевий, а как бы"отец". Евсевий даже прибавляет, что"в царствование Константина меч висел на судьях без употребления"*********, разумеется, не в том смысле, что во времена Константина не было преступлений, наказываемых законом и судом, — такого времени никогда не было и, вероятно, не будет в роде человеческом, — а в том, что при Константине закон и суд стали так снисходительны к проступкам людей, как никогда прежде.
______________________
* Burckhardt. Die Zeit Constantin's des Grossen. S. 322.
** Ibid. S. 309.
*** Значение дела Константина, давшего торжество христианству над язычеством в Империи, для дальнейшей истории, в особенности византийской, обстоятельно выяснено в труде проф. Курганова"Отношения между Церковью и гражд. властью в Византийской империи". Казань, 1880.
**** Burckhardt. Op. cit. S. 319.
***** Григория Богослова Творения в рус. пер. Т. IV. С. 34. 1–е изд. Другие позднейшие свидетельства касательно исторического значения Константинополя (Никиты Хониата, Экономоса) см. в вышеупомянутом труде проф. Курганова. С. 30–34.
****** Кейм, не принадлежа к поклонникам Константина Великого, собрал в одном месте своего сочинения"Der Ubertritt Constantins des Gr. zum Christenthum"(Zurich, 1862) все, что высказано разными историками неблагоприятного о характере Константина, именно о его лицемерии, трусливости, его суетности и тщеславии, его склонности к лести и пр., единственно затем, чтобы, не входя в опровержение всех этих воззрений, воскликнуть:"Как много субъективного, противоречивого и неисторического в каждом из этих воззрений!"(S. 103–104).