Эпоха харафишей
Шрифт:
— Что тебя занесло сюда, парень?
Шамс Ад-Дин вежливо ответил:
— Отец, наденьте, пожалуйста, свою одежду…
Но пьяный отец снова заорал:
— Что занесло тебя сюда, мерзавец?!
Но его сын продолжал настаивать:
— Я умоляю вас одеться.
Тот пошатываясь, бросился к нему и так крепко ударил по щеке, что звук от пощёчины разнёсся гулким эхом по всему бару. Множество голосов радостным подстрекательским тоном загоготало:
— Молодец!
Он ринулся на сына и повалился на него, но поскольку был пьян в стельку, силы изменили ему; он изнемог и упал навзничь без сознания…
Разразился смех, но тут же затих, и кто-то произнёс:
— Ты убил своего отца,
Кто-то другой сказал:
— Он даже не успел помолиться…
Шамс Ад-Дин наклонился над отцом, надевая на него одежду, навалил на себя и понёс вон из бара под оглушительный грубый хохот.
Вскоре мастер Джалаль очнулся на своей постели дома, обвёл покрасневшими глазами всё вокруг себя и увидел Афифу и Шамс Ад-Дина, а также знакомые очертания ненавистной комнаты. Тут же вспомнил всё. Сейчас стояла ночь, и он должен был находиться в постели у Далаль. А этот парень только что сделал его посмешищем всех пьяниц в баре, лишив сыновнего почтения. Он надулся и сел на кровати. Затем подскочил и встал на пол, и принялся колошматить Шамс Ад-Дина кулаками. Афифа с плачем бросилась между ними. Джалаль, потеряв рассудок от ярости, перекинулся на неё, схватив за шею и сжав с дикой силой. Напрасно она делала попытки высвободиться из этой хватки. На лице её проступила печать отчаяния — она задыхалась и чувствовала смерть. Шамс Ад-Дин закричал:
— Оставь её!.. Ты же убьёшь её!
Но отец проигнорировал его слова, дико упиваясь своим преступлением. Тогда Шамс Ад-Дин подхватил деревянный стул и с безумной мощью обрушил его на голову отца…
Тяжёлая тишина сменила багровое возбуждение и крики. Залитый кровью, мастер Джалаль лежал на постели. В дом ворвались соседи, а с ними явился также шейх переулка — Муджахид Ибрахим. Вперёд вышел цирюльник — дабы оказать пострадавшему первую помощь и остановить вытекающую кровь. Шамс Ад-Дин же в это время сжался в уголке, отдавая себя на волю судьбы.
Время полностью отсутствовало. Ироническое мгновение растянулось, наполняясь целым набором вероятностей. Одно такое случайное мгновение оказалось более мощным, чем всё многообразие мыслей и действий. И Афифа, и Шамс Ад-Дин осознали, что настоящее отталкивает прошлое, уничтожает его и погребает под землёй. Муджахид Ибрахим пробормотал:
— Какая же судьба так сыграла с отцом и его единственным сыном?
— Это всё дьявол! — завопила Афифа.
Словно тень от горы над Джалалем нависла тишина. Грудь его пр-прежнему вздымалась и опускалась. Тогда Муджахид Ибрахим воскликнул:
— Мастер Джалаль!
Афифа воскликнула:
— Да объемлет нас милосердие Всемогущего!
Шейх переулка спросил у цирюльника:
— Что вы нашли?
Тот, не отрываясь от своего дела, сказал:
— Человеческая жизнь в руках одного только Аллаха…
— Но у вас ведь тоже есть некоторый опыт…
Однако тот подошёл и прошептал ему на ухо:
— От такого удара не выживают…
Джалаль Абдулла Ан-Наджи открыл свои потускневшие глаза. Он почти никого не узнавал. Молчание затянулось, так что нервы у окружающих не выдержали, однако крупицы сознания начали понемногу возвращаться к нему, и он пробормотал:
— Я ухожу…
Афифа горестно вздохнула:
— Да минует тебя несчастье…
Он снова пробормотал:
— Я не боюсь мрака…
— С тобой всё будет хорошо.
— На всё пусть будет воля божья.
Муджахид Ибрахим подошёл к его постели и спросил:
— Мастер Джалаль, я Муджахид Ибрахим. Поговори со мной перед всеми этими свидетелями.
Джалаль слабым голосом ответил вопросом на вопрос:
— Где Шамс Ад-Дин?
Муджахид
Ибрахим позвал Шамс Ад-Дина, чтобы тот подошёл, и когда тот выполнил его просьбу, шейх переулка сказал:— Вот он — твой сын.
— Я ухожу…
Шейх спросил его:
— Что с тобой случилось?
— Сам Аллах вынес мне приговор…
— Кто же ударил тебя?
В ответ Джалаль молчал, а Муджахид Ибрахим настойчиво сказал:
— Говори же, мастер Джалаль…
— Я ухожу…
— Но кто побил-то тебя?
Джалаль, глубоко вздохнув, ответил:
— Мой отец.
— Мёртвые не могут бить. Нужно, чтобы ты рассказал…
Но тот лишь вздохнул ещё раз:
— Я не знаю.
— Как же так?
— В переулке было темно…
— На тебя покушались в переулке?
— Или на пороге дома…
— Ты, несомненно, знал преступника.
— Нет. Его скрыли темнота и коварство.
— У тебя есть враги?
— Не знаю…
— А кого-нибудь подозреваешь?
— Нет…
— Ты не знаешь того, кто на тебя напал и даже не питаешь никаких подозрений?
— Ну да. Я позвал на помощь сына, и он пришёл и перенёс меня сюда, а потом я потерял сознание.
Муджахид Ибрахим замолк. Все глаза устремились на умирающего Джалаля.
Слушая последние слова отца, пока они не прекратились, Шамс Ад-Дин пребывал в каком-то оцепенении. Смелость покинула его; он не мог выговорить ни слова. Нежность умирающего отца он воспринимал покорно, трусливо и с сожалением. Он уводил взгляд, когда Муджахид Ибрахим глядел на него: закрыв лицо ладонями, он плакал. В день похорон и все последующие дни он не закрывал веки и ходил среди людей, словно призрак, гонимый тенями ада. Его дед и прабабка по отцовской линии сошли с ума, другой потомок династии Ан-Наджи совершал отвратительнейшие извращения, однако он был первым из всего этого проклятого семейства, кто убил собственного отца. Когда он остался наедине с матерью, она в утешение сказала ему:
— Ты не убивал своего отца, ты просто защищал свою мать…
Она также спросила его:
— Разве Аллах не объемлет своим знанием всякую вещь?!
А потом страстно добавила:
— Его свидетельства, того, как он защищал тебя, уже достаточно, чтобы отпустить ему все грехи. Он встретил своего Господа невиновным и чистым, словно новорождённый младенец.
Шамс Ад-Дин заливался слезами, бормоча:
— Я убил собственного отца!
Мастер Абдуррабих пригласил его на встречу в цитадель — дом Джалаля, владельца минарета. Шамс Ад-Дину было известно, что ему уже сто лет, и он — отец его деда — Джалаля. Ожидая увидеть перед собой дряхлого старика, который не то, что дом — даже свою комнату не покидает — он весьма удивился, когда увидел его — несмотря на свой возраст, он пребывал в относительно хорошем здравии и бодром духе. Он был степенным, видел, слышал, соображал, что происходит вокруг него. Шамс Ад-Дин дивился его долголетию — он пережил сына и внука, однако ни питал к нему ни крупицы любви или уважения, ибо не забыл, как он оборвал с его отцом все нити родства. Абдуррабих долго изучал его, стоя лицом к лицу с ним. А затем сказал:
— Он приказал долго жить… Соболезную тебе.
Шамс Ад-Дин холодно посмотрел на него, и Абдуррабих продолжил:
— Чертами лица ты похож на Джалаля, сына Захиры…
Шамс Ад-Дин тоном, таким же холодным как его взгляд, сказал:
— Вы порвали родственные связи с моим отцом…
Тот спокойно ответил:
— Всё было так сложно и запутанно…
Но Шамс Ад-Дин вызывающе возразил ему:
— Нет, это всё ваша алчность — вы стремились завладеть его наследством!
— Любое наследство, за исключением завета Ашура — проклятие.