Эрик

Дело оказалось совсем небыстрое, а тянуть с военной кампанией было нельзя. И с первой ротой Эрик маршем выдвинулся к Корчеву.

Слухи бежали впереди Эрика, а потому когда его люди оказались в прямой видимости от древнего города, то им не только не стали чинить препятствия, но и вышли встречать. Весть о гибели генуэзской Сугдеи оказалась последней каплей, после которой предел их радушия по отношению к барону стал неисчерпаем.

Первым делом новый правитель Восточного Крыма начал подготавливать склады для принятия трофеев из разгромленного города — как крытые бараки для тряпок, зерна и прочего, так и выровненные площадки для камня. Эрик решил разобрать городскую стену и вывезти её в Корчев, чтобы быстро получить массу строительного материала. Разбирать же намного легче, чем добывать в каменоломнях.

В одной из пустующих усадеб города начали готовить временную резиденцию барону, то есть всё отмывать и наводить порядок. Пустующих усадеб было достаточно много, так как старый город находился в упадке уже лет полтораста. Жителей было очень мало — со всего города на общее собрание, что объявил Эрик, собралось не больше семи тысяч человек. Включая женщин и детей. На нём барон сообщил, что городу возвращается его древнее название — Боспор, и сделал его столицей своего наместничества.

Пока шла перевозка имущества генуэзцев из разгромленного города, а также создавалась элементарная рабочая атмосфера в Боспоре, к Эрику стали стягиваться местные феодалы и старосты деревень. К концу ноября 1202 года отметились все двадцать четыре деревни и три тимариота. В это же время произошёл целый ряд интересных событий. Во-первых, прибыл глава ордена тамплиеров месье де Плессье. Во-вторых, встретили делегацию от киевского князя Рюрика II. В-третьих, закончили потрошить руины Сугдеи — там теперь практически ничего не осталось, даже пригодного к строительству камня.

Филипп привёз просто отменные известия. Император Алексей, когда узнал об успехах барона в Восточном Крыму, решил произвести его в княжеское достоинство, а земли, отбитые им во славу Византии, объявить княжеством Боспорским. Эрик приглашался в Константинополь для проведения обряда производства в князья в соборе Святой Софии перед лицом народа и Бога, который, безусловно, помогал ему в его делах. Разумеется, подобная идея возникла не в голове императора. Великий магистр и князь Антиохии, памятуя о вкладе барона в её процветание, приложили все усилия, дабы правильные мысли возникли не только в нужное время, но и у нужного человека. Сам император был не против подобного шага. Но его окружение противилось всеми силами. Вхождение не только иноземца, но и иноверца в высший свет империи было для них совершенно неприемлемым. Но де Плессье проявил себя как очень гибкий политик и смог убедить императора в правильности подобного поступка. Его ход был очень простым — или Алексей дарует Эрику этот титул, или тот его сам берёт, провозглашая свои земли графством или княжеством. В первом случае император сохраняет вассалитет деятельного барона, во втором — нет. Последней каплей стала дезинформация, пущенная Филиппом, о том, что царь Болгарии собирается предложить титул и подданство знаменитому германцу. Амбиции и здравый смысл одержали победу над предрассудками, слишком уж интересной и деятельной фигурой был наш герой.

Также Филипп привёз подробный отчёт о финансовых поступлениях. После приёма имущества, награбленного в Феодосии и Сугдее, счёт барона исчислялся в двадцать пять тысяч марок серебром. Это четвертая часть всех средств, что имел орден! И это даже беря во внимание то, что значительная часть имущества не пошла на продажу, а переправилась в Боспор. Все эти средства лежали мёртвым грузом, так как их могли в любой момент потребовать к предъявлению. Это было неправильно. Поэтому нужно было обговорить участие средств Эрика в финансовых операциях банка, то есть, проще говоря, де Плессье предлагал барону долю и, соответственно, изменение условий договора. Обсуждение этого вопроса решили продолжить после инициации барона, так как нужно было разработать общую схему долевого участия, которая оказалась бы не только обоюдовыгодной, но и эффективной, то есть приносила доходы.

От славян также новости прибыли самые радужные. Князья Рюрик и Владимир, собрав дружину в семьсот воинов, да ещё до двух тысяч вооружённых мужей, атаковали зимние стоянки лукоморских половцев, которые, как Эрик и предупреждал, остались без защиты. Была обычная резня. В живых оставили только молодых девушек в возрасте двенадцати-четырнадцати лет. Это было сделано вот в каких целях. В Средние века женщины очень часто умирали при родах, а потому мужчины нередко оставались вдовцами в репродуктивном возрасте. Такие полонянки разбирались на ура не только в славянских землях. Это была общая традиция и для Европы, и для Азии. Трупов, конечно, получилось много, но добыча оказалась колоссальной. В общей сложности было перебито два лукоморских зимовья и одно северокрымское. Стада коров, лошадей, мех, оружие, ткани, изделия ремесленников, монеты. И теперь князья Рюрик и Владимир подносили своему другу дорогие подарки и предлагали укрепить дружбу. В частности — обменяться посольствами и чинить торговлю.

Вечером 3 декабря, когда Эрик сидел на лавке в небольшом, но уютном садике, что располагался на заднем дворе его временной резиденции, к нему подошёл Рудольф и тихо сел рядом.

— Добрый вечер, мой старый боевой друг. Согласись, прекрасная погода — лёгкий мороз и тишина. Не хватает только свежего хрустящего снега.

— Ты знаешь, зачем я пришёл.

— Дорогой друг, зачем ты пришёл, у тебя написано на лице. — Барон улыбнулся.

— Неужели это столь явно?

— Конечно. Да и не вяжется с твоим характером желание посидеть вечером на лавочке да посмотреть на ночное небо и луну.

— Верно. Но давай вернёмся к тому разговору, который начали у заваленного трупами города. Чем дольше я подле тебя, тем больше я укрепляюсь в своих сомнениях. Ты не Эрик. По крайней мере, точно не тот взбалмошный мальчишка, что ничего вокруг не видел, кроме коней да женщин. Кто ты?

— Что привело тебя к таким выводам?

— Ты не хочешь отвечать?

— Мы же никуда не спешим, а потому я хочу поговорить. Ты разве против этого?

— Нет, отнюдь. Когда я тебя встретил после той страшной ночи, то еле сдержал испуг. Поначалу я думал, что ты восставший мертвец — исчадие ада, но твоё мирное и спокойное поведение изменило моё мнение. Я решил поговорить с тобой. И что я обнаружил? Вместо наивного подростка со мной разговаривал совершенно незнакомый человек с большим и изворотливым умом.

— Почему же ты не сказал об этом дяде? Он бы незамедлительно воспользовался этим, чтобы казнить меня, обвинив, например, в колдовстве.

— Мне стало страшно.

— Почему? Я бы не сказал, что ты робкий мужчина.

— Одно дело — с врагами биться и совсем другое — противостоять тому, чего ты не понимаешь и даже не догадываешься, какие цели это нечто ставит перед собой. Я вспомнил старое проклятие, что лежало на фамильном склепе, а потому решил, что в тебе возродился кто-то из основателей рода.

— Дорогой друг, в тебе масса суеверий. Неужели ты думаешь, что давно умершие люди смогут возрождаться в чужих телах?

— Это не имеет значения. Важно то, что я тогда поверил в это. Позже я решил, что столкнулся с чем-то поистине страшным и ужасным.

— И что заставило тебя так подумать?

— Твой дядя, точнее, то, что от него осталось после жуткого ритуала, который совершила твоя мать, каким-то образом подготовленная тобой. Она ведь была вся переломана — ноги, рёбра. Ей оставили целой только левую руку, чтобы она могла есть. Она была совершенно не способна представлять угрозу даже для мыши, а тут такое событие. Нож — это как раз предсказуемо, но её поведение у меня до сих пор в голове не укладывается. Я думал — это какое-то чудовищное совпадение, но ровно до того момента, как увидел тех несчастных людей, что, потеряв рассудок, кидались на нас с одним лишь желанием — убить, убить и умереть. Я никогда не предполагал, что такое может быть. Это поистине страшно, и… я больше не хотел бы с таким встретиться.

— Ты думаешь, я маму тоже четыре дня доводил до срыва?

— Нет, я вообще не представляю, что ты там сделал, и, честно говоря, даже не желаю знать.

— А зря. Я просто побеседовал с ней. Ну что ты такой пугливый стал?

— С тобой станешь. Никогда не видел, чтобы люди после беседы с ума сходили.

— Да брось, она была вполне в уме и ясном сознании, ну, или почти ясном.

— Что же с ней было?

— Ты когда-нибудь слышал о воинах, которые впадали в боевую ярость? Так вот, ты ведь не знаешь о том, что я её хотел поначалу вытащить и бежать вместе. Но мама отказалась и решила умереть, так как выжить в том состоянии, в котором была к тому времени, она не смогла бы. Тогда я предложил ей уйти, как говорится, «с песнями и плясками» и объяснил, как это сделать. И когда к ней пришёл мой нежно любимый дядя, она уже была в трансе боевой ярости и не чувствовала ни боли, ни страха. Страшна мышь, если её загнать в угол.

— Особенно когда у этой мышки ножик и пена изо рта.

— Вот, ты уже шутишь. У тебя ностальгия, ты весь в своих мыслях. И тебе уже всё равно, кто я. Ведь так?

— Ловко! Да ты мастер заговаривать язык!

— Да куда там! Куда мне, убогому, до мастера?!

— Не прибедняйся. Но ты сам вернулся к разговору.

— Я не знаю, как тебе всё объяснить, так как у самого нет ясности в этом вопросе. Но раз ты так далеко зашёл в своих наблюдениях и обобщениях, глупо продолжать маневрировать.