Ермак. Начало

Дальнейший разговор, часто прерываемый тостом и возлиянием очередной порции водки, вертелся вокруг оружия, повадок волков и других зверей. Не смотря на то, что я только пригублял водку и на сытый желудок, через пару часов я почувствовал себя с непривычки хорошо выпившим, точнее пьяным. Корнет и Арсений ещё сидели за столом, пьяно улыбаясь окружающим, а Некрасов и Кононович, были хоть и остекленевшими, но речь их лилась без задержек и логично.

'Вот это опыт, - пьяно подумал я, глядя на штабс-ротмистра и есаула.
– Пожалуй, они и в моём времени всех моих знакомых перепили бы'.

В этот момент есаул потребовал гитару, а когда её принесли, взяв несколько аккордов, запел хорошо поставленным голосом:

Где друзья минувших лет,

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?

Деды, помню вас и я,

Испивающих ковшами,

И, сидящих вкруг огня,

С красно-сизыми носами.

Закончив романс и переждав аплодисменты, собравшейся в трактире в значительном количестве публики, есаул Кононович поинтересовался у меня:

– Казак, знаешь, чей это романс?

– Дениса Давыдова, ваше благородие, - я пьяно улыбнулся есаулу.
– 'Песня старого гусара' называется.

– Хмм! Молодец! Следующий романс.

Следующим прозвучал романс также Дениса Давыдова 'Не пробуждай, не пробуждай', потом ещё пару романсов, авторов которых я не знал и слышал впервые. После исполнения последнего, есаул положил гитару на стол и у него завязался какой-то спор с Некрасовым. Я же взяв в руки гитару, попытался взять несколько аккордов. В том времени, я хорошо играл на шестиструнной гитаре. Курсов, школ не завершал, начал с дворового обучения, а потом по жизни попадались хорошие учителя. Голос и манеру исполнения слушатели тоже хвалили, иногда сравнивая с Александром Малининым. В этом же мире, куда я попал более полтора лет назад, гитару в руках держал первый раз, да и пел только про себя, чтобы никто не слышал.

Увидев мои потуги с гитарой, есаул с ухмылкой поинтересовался:

– Умеешь музицировать, казак?

Я с пьяной бесшабашностью кивнул головой, ударил по струнам и, подражая голосу Розенбаума, затянул:

Под ольхой задремал есаул на роздыхе,

Приклонил голову к доброму седлу.

Не буди казака Ваше благородие,

Он во сне видит дом, мамку, да ветлу.

А на окне наличники,

Гуляй да пой станичники.

Черны глаза в окошке том,

Гуляй да пой Амур и Дон.

Он во сне видит дом, да лампасы дедовы,

Да братьев-баловней оседлавших тын,

Да сестрицу свою девку дюже вредную,

От которой мальцом удирал в кусты.

После второго куплета, припев стал подпевать Кононович, а в конце песни припев пели все, находящиеся в трактире, причём пару казаков пустились в пляс.

– Ээээхх!
– есаул от избытка чувств жахнул кулаком по столешнице.
– Любо! Чья песня, казак?

– Моя.

Извини, Александр Яковлевич, но такая песня нужна казачеству и в это время. Никак я не мог понять в том мире, как еврей смог написать такие замечательные казачьи песни. Видимо, кто-то по материнской линии Розенбаума точно согрешил когда-то с казаком.

– Любо! А почему Амур и Дон?
– продолжил опрос есаул.

– Мой дед с семьей пришел на Амур с Дона. И в станице Черняева много семей, чьи корни идут с Дона. Поэтому для меня Амур - батюшка, а Дон, получается, дедушка!

– Ой, любо! Молодец, казак! Ох, не зря я тебя к нам за стол посадил! Ещё какие у тебя песни есть?

– взгляд есаула светился искренним интересом и хмеля в нём не было ни грамма.

Некрасов, Блинов и Тагала смотрели на меня, как неведомую зверушку, а народ в трактире орал: 'Любо!!!'

– Ещё одна есть, - ответил я и взял первый аккорд песни Розенбаума 'Казачья'.

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Все что было не было знали наперед,

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьет.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьет.

На третьем куплете этой песни в пляс пустились пять или шесть казаков, ещё трое или четверо, как опытные ложкари стали отбивать на ложках зажигательный ритм песни и танца. По окончании этой песни от криков 'Любо', казалось, рухнет потолок трактира, потом помню ещё две полные стопки водки, требования петь ещё, а потом наступила тьма.

Ранее утро следующего дня встретило меня мучительной головной болью, рассказами Ромки и Антипа Верхотурова о том, как я вчера погулял с господами офицерами за одним столом, какие ПЕСНИ пел, как потом пил с господами офицерами на брудершафт, это я понял из описания Ромкой сего действия. Дальше я заснул, прямо за столом у офицеров, и он с Туром ели смогли меня утащить в комнату из трактира. А народ в трактире гулял чуть ли не до утра. Благовещенье! Можно. Совсем недавно, угомонились. Приказчика Тарала они тоже отнесли в его комнату, тот отрубился по времени почти вместе со мной.

Когда я лечился через десять минут кислыми щами в трактире, ко мне за стол сел помятый Арсений, которого Лис и Тур еле смогли поднять. Глядя на мой потный лоб и идущий пар из моей миски со щами, Арсений заказал того же самого плюс стопку водки, а потом попросил меня срочно написать ему слова 'Есаула' и 'Казачьей'. Оказывается, именно так народ назвал исполненные мною песни. Абсолютно одинаково с названиями в моём мире. Про себя при этом я решил, что больше не буду заниматься плагиатом. Каждому времени свои песни. А эти две песни, надеюсь, скоро станут народными, и никто не вспомнит кто их автор, точнее первый исполнитель.

Через семь дней обоз под вечер входил в станицу Черняева. Впереди ехал мой десяток, лихо с посвистом и на два голоса распевая 'Казачью'. Потом произошла сдача обоза новой охране, получение причитающейся оплаты и десяток разбежался по домам. Я же двинулся к себе на хутор. Завтра обоз пойдет дальше в Благовещенск, поэтому до утра надо было сделать много дел. Меня ждал экстернат за шесть классов мужской гимназии, и надо было успеть собраться.

Не успел я доехать до хутора, как меня нагнал Ромка с наказом его отца собрать, что нужно мне в Благовещенске будет, а потом сразу к ним, благо баня натоплена, изба тем более, а всё необходимое из продуктов в дорогу мне соберут. Так что до утра ещё и отдохнуть успею. Я подумал и согласился. Дома из готовой еды шаром покати, да и в избе со слов Ромки топили уже три дня назад. Это часов пять ждать, пока дом прогреется. А на улице уже темнеет. Поэтому собрав в РД и перемётные сумки всё, что мне, на мой взгляд, должно было понадобиться в Благовещенске, отправился с Ромкой к Селевёрстовым.