Ермак. Начало
Шрифт:
– Дочка уж кого-кого, а обвинять Тимофея в трусости я бы не стал, - вступил в разговор Касьянов.
– Перед тобой человек, который два года назад в возрасте четырнадцати лет в одиночку уничтожил банду из двадцати одного хунхуза, был во время этого боя тяжело ранен. После этого, Тимофей ещё несколько раз вступал в бой с варнаками, а совсем недавно он и его друзья уничтожили стаю красных волков больше, чем в шестьдесят голов и спасли обоз нашего дома.
За столом наступила тишина, большинство гостей Касьянова с удивлением таращили на меня глаза.
– Молодой человек, позвольте поинтересоваться,
– раздался в тишине вопрос купца Львова.
Я прикинул количество убитых мною в походе на Ольгакан, потом в распадке, получилось ровно тридцать.
– Тридцать, Николай Степанович.
– Однако... Целый взвод! И это в шестнадцать лет, - купец Ельцов задумчиво покачал головой.
– Большое будущее вас ждет, молодой человек, если шею не свернёте.
– Сашка, слушай, так это же автор 'Есаула' и 'Казачьей', - несколько превысивший норму спиртного судовладелец Патрин укоризненно покачал указательным пальцем перед собой.
– И ты молчал?! Никому не рассказал?!
Отвертеться не удалось, и после того, как принесли гитару, я исполнил обе песни. После моего выступления вступила в бой тяжёлая артиллерия в виде дочки Касьянова. Какой уж тут домострой! Феминизм в чистом виде. Посыпались вопросы, а какие песни я еще написал, есть ли романсы про любовь. Мой ответ, что про любовь я ничего не написал, так как не встретил ещё её, привел Татьяну в ещё большую словесную активность, где-то слов сто в минуту. Присутствующие за столом услышали историю о том, как в Томске её подружка-сокурсница познакомила Татьяну со своим братом, который служит в Кавалергардском полку, а тот такие романсы исполняет. После этих слов сильно взгрустнулось Тарала. Желая его поддержать, а также выпитые мною за обедом два бокала вина, заставили меня взять в руки гитару снова. Хотя, вернее всего, на продолжение исполнения песен меня подвигло желание, чтобы девушка немного помолчала. Я взял несколько аккордов и, вспоминая кадры из прекрасного фильма 'Звезда пленительного счастья', запел:
Кавалергарда век недолог,
И потому так сладок он.
Труба трубит, откинут полог,
И где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос трубный,
Но командир уже в седле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Шум за столом стих ещё при первых аккордах, взятых мною. Во время исполнения первого куплета я увидел, как у мужчин и женщин выражения лиц менялись от задумчивых до мечтательных.
Напрасно мирные забавы
Продлить пытаетесь смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
Покуда кровь не пролилась.
И как, не сладок мир подлунный,
Лежит тревога на челе.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Во время второго куплета в гостиную тихонько прошмыгнули обе горничные и застыли у стены, теребя пальцами свои белые накрахмаленные фартуки.
Течет шампанское рекою,
И взор туманится слегка.
И все как будто под рукою,
И все как будто на века.
Крест деревянный иль чугунный
Назначен нам в грядущей мгле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Спасибо Исаак Шварц и Булат Окуджава за эту чудесную песню. С этой мыслей я замолчал, замолчала гитара и в гостиной повисла вязкая тишина, которая прервалась полузадушенным вздохом-всхлипом одной из горничных.
– И он сказал, что не сочинил романс про любовь, - нарушила тишину Елена Николаевна Касьянова, с нежностью смотря на своего мужа.
– Талантливый человек, талантлив во всём, - задумчиво произнёс надворный советник Бекетов.
– Тимофей, как тебе пришла мысль написать такой романс?
– Я когда готовился к экзамену по истории, прочитал, что в битве под Аустерлицем Кавалергардский полк потерял треть офицеров и треть нижних чинов, а на Бородинском поле, когда атаковали кавалерию маршала Груши почти половину офицерского состава. Так родилась первая строчка о том, что кавалергарда век не долог.
– У казака на войне тоже век недолог, - амурский казак-купец Патрин, вытер пальцем собравшуюся в краях глаз влагу.
– Ты бы, Тимофей ещё такую же душевную песню про казаков сочинил.
– Постараюсь, Алексей Фёдорович, мне уже задачу поставили сочинить песню про любовь казачки к казаку.
– Тимофей, а как же ваши слова, что вы ещё не встретили своей любви?
– спросила Светлана Львова.
– Это заказ моей названной сестры на её день свадьбы, - улыбнулся я.
– После 'Есаула' и 'Казачьей' пристала буквально с ножом к горлу. Сочинить и никаких слов отказа. Такого подарка в станице ещё никому не дарили. И как отказать? Мне же тогда в станице можно не появляться.
Гости, сидевшие за столом, рассмеялись. Когда смех смолк, ко мне вновь обратился Бекетов:
– Тимофей, а ещё что-нибудь ты сочинил?
– Иван Петрович, - я был в каком-то благодушно-счастливом состоянии, когда хочется дарить добро окружающим.
– Есть ещё одна песня, но она ещё не закончена.
– Просим, просим!
– зазвучало со всех сторон.
Мысленно извинившись перед Инной Гофф и Яном Френкелем, под перебор струн я запел.
Поле, русское поле...
Светит луна или падает снег -
Счастьем и болью связан с тобою,
Нет, не забыть тебя сердцу вовек.
Русское поле, русское поле...
Сколько дорог прошагать мне пришлось!
Ты - моя юность, ты - моя воля.
То, что сбылось, то, что в жизни сбылось!
По щеке купца Львова потекла слеза, да и у остальных присутствующих в гостиной глаза были на мокром месте.
Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.
Ты со мной, моё поле, студит ветер висок.
Здесь Отчизна моя, и скажу не тая:
'Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок!'
Поле, русское поле...
– Извините, но это пока всё..., - произнёс я после того закончил петь припев.
– В голове что-то вертится, но в рифму пока не складывается.
– Как необычно и как сильно звучит эта песня, - Иван Петрович Бекетов, встал из-за стола и, подойдя ко мне, погладил мои волосы.
– Спасибо, Тимофей, давно не чувствовал такой гордости, что я русский. Да... Здравствуй русское поле, я твой тонкий колосок. Сколько же боли у тебя в душе, Тимофей?!