Эротические истории пенджабских вдов

— Ненавижу, когда так получается. Натыкаешься на что-нибудь и думаешь: «Мне это не по карману», а потом жалеешь, но поезд уже ушел.

«Жалеешь» — это еще мягко сказано, Никки локти себе кусала. «Дочка, что это? Книжка с картинками? — спросил папа, когда заметил, что она рассматривает издание дневников Поттер в книжном магазине в Дели. — У тебя в этом году экзамены. А ты какими-то комиксами интересуешься». У Никки не было рупий, и она не могла купить вожделенный томик сама. «Это не книжка с картинками, — в отчаянии ответила она, — а дневники Беатрис Поттер». Но для папы это имя было пустым звуком. Всю оставшуюся поездку Никки дулась и злилась.

Кассирша с любопытством посмотрела на покупательницу.

— Наверное, существует какая-то особая причина для покупки кассетного магнитофона в двадцать первом веке?

— Я преподаю английский пожилым женщинам, — ответила Никки. — У меня не слишком много средств на учебные принадлежности, а мы записываем устную речь и работаем над произношением.

Девушка заранее практиковалась в объяснении, которое заготовила на случай, если Кулвиндер задаст тот же вопрос. Для отвода глаз она намеревалась записать несколько невинных диалогов с ученицами.

Кассирша протянула Никки коробку с записями «Великолепной пятерки».

— Выбирайте любые, — она улыбнулась. — Вот моя любимая.

Это была история о старом подземелье. Всего несколько фраз — и Никки мгновенно перенеслась в свое детство; мама ставила эти записи по вечерам и по большей части молчала, пока Минди водила пальцем по строчкам, а Никки сидела, околдованная модуляциями голоса рассказчика. Хотя в Индии мама получила превосходное образование, должно быть, она потеряла уверенность в своем произношении, когда переехала в Англию. Никки с угрызениями совести подумала о Тарампал Каур. Женщина всего лишь хотела выучить английский, а Никки вчера практически не обратила внимания, когда та в ярости выскочила из класса.

— Сколько с меня?

— Они идут всего по десять пенсов штука.

Никки уставилась на коробку. Сопротивляться такому соблазну было трудно.

— Тогда я возьму всё.

Она заплатила за кассеты и магнитофон и вышла под ливень, прижимая покупки к груди.

* * *

Застегнув молнию на чемодане, Кулвиндер аккуратно сложила документы, добавила к ним паспорт и убрала всё это в сумку. Потом закрыла глаза, накинула на голову дупатту и обратилась к гуру Нанаку^[21] с просьбой ниспослать ей благополучное путешествие.

Донесшийся снизу скрип заставил женщину вздрогнуть. Она с трудом подавила подступившую к горлу панику. Это всего лишь Сараб, уверила себя Кулвиндер. Он рано вернулся с работы. Мысленно проследив за действиями мужа — вот он расхаживает по кухне, открывает скрипучую заднюю дверь, выходит к стоящему в гараже второму холодильнику, где в морозилке ему оставлен запас еды на все время отсутствия жены, — Кулвиндер почувствовала, что сердцебиение пришло в норму. Она открыла глаза и позвала мужа по имени. На обеденном столе стоят свежие роти и чайник с чаем, но он их не заметил. Поднимаясь по лестнице, чтобы снова окликнуть мужа, Кулвиндер догадалась: Сараб решил, что жена уже уехала.

Она намеренно наступила на расшатанную половицу. В знак протеста лестница громко застонала.

— Я здесь, — сказала женщина, очутившись в прихожей. Сараб сидел в гостиной и смотрел телевизор.

— Ой, — сказал он. — В котором часу у тебя рейс?

— В шестнадцать тридцать, — ответила Кулвиндер. — Мне нужно прибыть за два часа. Предпочтительнее за три, но, по-моему, двух часов вполне достаточно. Чем меньше времени толкаться с пенджабцами в Хитроу, тем лучше.

— Мы выедем в два часа, — решил Сараб. Кулвиндер не была уверена, что обида в его голосе ей только почудилась. Вчера они опять повздорили из-за этой ее поездки. Муж потребовал объяснить, зачем ей все-таки понадобилось ехать.

— Мы бываем в Индии каждый год, — напомнила ему жена. Нужно было навестить родственников, посетить несколько свадеб. Конечно, ее бы поняли, пропусти она этот год, но ее жизнь в Лондоне слишком изменилась за последнее время. А в Индии все будет по-старому, словно Кулвиндер никогда и не покидала ее; вот почему она больше, чем когда-либо, жаждала окунуться в гвалт и хаос своего прошлого, гораздо менее сложного, чем настоящее. Ей хотелось дышать пыльным воздухом и толкаться на многолюдных базарах. Отказ Сараба ехать в Индию глубоко разочаровал Кулвиндер и расширил пропасть между супругами, порожденную горем. Она не понимала, почему муж предпочитает переживать утрату наедине с собой. Она сама готова была объехать весь мир, лишь бы это помогло.

— Что смотришь? — поинтересовалась Кулвиндер.

Сараб вовсе не был злым, просто замкнутым. По его лицу пробежало облачко легкого раздражения.

— Какую-то передачу, — бросил он.

Кулвиндер вернулась в спальню и, придвинув стул к подоконнику, стала смотреть на улицу. По выработавшейся привычке она отворачивалась от дома Тарампал, чтобы он лишь докучливой тенью маячил на периферии ее зрения. Две старухи в шерстяных кардиганах поверх шальвар-камизов тащили с рынка переполненные сумки на колесиках. Шедшая наперерез семейная пара с тремя детьми, выстроившимися гуськом, помедлила, чтобы пропустить их. Обе стороны вежливо раскланялись. Одна из старух протянула руку, чтобы погладить ребенка по головке, и когда малышка подняла личико и улыбнулась, сердце Кулвиндер пронзила острая боль. Отзывалась ли боль утраты для Сараба в таких же мелочах? Она не смела его спросить.

На той стороне улицы Кулвиндер заметила молодую женщину. Она прищурилась и прижалась носом к стеклу. Эта характерная торопливая походка могла принадлежать только Никки. Что она здесь забыла? Когда девушка переходила дорогу, дурацкая почтальонская сумка била ее по бедру. В руках она несла коробку. Кулвиндер вытянула шею и увидела, как Никки звонит в дверь дома номер восемнадцать. Дверь открылась, на пороге возникла госпожа Шах. Что этой девице от нее нужно? Они перекинулись парой фраз, после чего госпожа Шах указала на соседний дом и скрылась.

Никки нужен был номер шестнадцатый. Она явилась к Тарампал! Задержав дыхание, Кулвиндер проследила за девушкой взглядом до самой двери Тарампал. Ее сердце заколотилось быстрее — как всегда, когда она смотрела на эту дорожку, на эту дверь. На протяжении нескольких недель после смерти Майи Кулвиндер беспрестанно представляла, как дочь скрывается внутри и уже не выходит.

Никки позвонила в дверь и стала ждать. Через несколько минут она поставила коробку на землю и постучалась. Кулвиндер продолжала вести наблюдение; девушка достала из сумки блокнот и ручку, нацарапала записку и сунула ее в коробку. Потом неохотно сошла с крыльца, несколько раз обернувшись, чтобы посмотреть, не выглянет ли Тарампал.

Кулвиндер подождала, пока Никки скроется из виду, и поспешно спустилась вниз.

— Пойду попрощаться с соседями, — бросила она через плечо.

Прежде чем перейти дорогу, Кулвиндер помедлила. Что она делает? Ей ужасно хотелось узнать, что Никки принесла соседке, но стоит ли любопытствовать? Дом Тарампал притягивал и одновременно отталкивал Кулвиндер; она словно приросла к месту, приплясывая от нетерпения. «Это ради твоего кружка», — уговаривала себя женщина. В Никки есть нечто подозрительное, и нужно выяснить, что именно, прежде чем это скажется на занятиях. Озираясь, чтобы убедиться, что поблизости нет машин и любопытных соседей, Кулвиндер перебежала дорогу. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как она роется в вещах Тарампал на ее собственном пороге.