Есенин

Городецкий по-свойски подмигнул Есенину:

— На сегодня рекомендаций хватит. Вряд ли успеете всех редакторов обойти. Надеюсь, копии всех стихов у вас есть?

— Есть.

— Ну тогда, как охотников напутствуют: ни пуха ни пера!

Мурашёв как в воду глядел: все его предсказания начали сбываться. Есенин буквально разрывался на части: устраивал стихи в печать, читал стихи редакторам, каждую свободную минуту посвящал сочинению новых, потому что впервые в его жизни спрос на его стихи превышал предложение.

Последним будничным разумным поступком его была покупка небольшой памятной книжечки с тонким карандашиком при ней — для записи сданных в редакции и тут же, с ходу принятых стихов. А потом всё слилось у него в какой-то кружащий голову, сказочный, колдовской туман, в котором выплывали отдельные короткие, как на экранах иллюзиона, кадры, эпизоды, меняющиеся, мимолётные, как в окне мчащегося поезда, картины. Он входил в богато обставленные кабинеты, где за дубовыми столами сидели солидные, то седые, то лысые, то элегантно подстриженные, редакторы журналов и газет, они смотрели на него сначала недоумённо или выжидательно, потом, прочтя рекомендательные записки, вдруг расплывались в улыбках, усаживали, расспрашивали, читали предложенные им стихи и тут же объявляли, что стихи хорошие, они будут напечатаны тогда-то и даже извинялись, что журналы, к сожалению, не выходят ежедневно и придётся ему немного подождать, а некоторые тут же писали распоряжения в бухгалтерию о выдаче аванса. Его приглашали выступать со стихами на собраниях литературных кружков при журналах, и он приходил и читал, и ему восторженно аплодировали.

О появлении нового таланта поползла по столице стоустая молва, и вчера ещё не ведомый никому Есенин стал получать приглашения в литературные салоны, и там, стоя на паркетных полах или на коврах, при сиянии хрустальных люстр, он читал свои стихи, и какие-то дамы в мехах и шелках лорнировали его и томными голосами роняли слова похвалы и одобрения:

— Мило, очень мило!

— Какая первобытная свежесть!

Как в тумане, он смутно запомнил себя в салоне Мережковского и Гиппиус, где он читал с триумфом, хотя не верил, что этим дамам и господам, чопорным и изысканным, могут нравиться его стихи о сенокосах и коровах, о месяце, похожем на ягнёнка, о берёзовой Руси.

Из тумана выплывали бритые и бородатые лица новых знакомых, имена и фамилии которых он плохо запоминал или вовсе не помнил. И кто-то из этих завсегдатаев ресторанов и салонов одевал и обувал его, вчерашнего сельского парня, в голубые шёлковые рубашки с кручёными поясками, в оперные поддёвки, в лакированные сапожки, а Есенин вроде бы безвольно поддавался этому, но наблюдал себя как бы со стороны, издали и не без хитринки думал: «Вам нравится этот маскарад? Чёрт с вами, забавляйтесь... Но вы сами того не понимаете, что содействуете популяризации моих стихов, написанных не для вас, а для миллионов простых россиян».

Он, конечно, не смел и помыслить, что за его выступлениями в столичных литературных салонах издали следит всепонимающий, мудрый Горький, и через несколько лет он напишет о нём, Есенине этого периода, два своих мнения — искренних и проницательных. «Пришёл из деревни, — напишет Горький, — отличный поэт Сергей Есенин, быстро заставил полюбить его милые стихи».

И ещё напишет о рязанском талантливом парне, попавшем в петроградские литературные салоны: «Город встретил его с тем восхищением, как обжора встречает землянику в январе. Его стихи начали хвалить чрезмерно и неискренно, как умеют хвалить лицемеры и завистники».

Но настоящая жизнь Есенина была подспудной, сокровенной.

В гостеприимном доме Мурашёва Есенин писал — вдохновенно и упорно, не теряя ни минуты, когда оставался один или наедине с Михаилом Павловичем. Одно за другим выходили из-под пера Есенина новые стихи — «Я одену себя побирушкой», «Девичник», «Бабушкины сказки». Лежала груда незаконченных черновиков.

Из многочисленных посещений редакций Есенину отчётливее всего запомнился приход в редакцию «Ежемесячного журнала».

Виктор Сергеевич Миролюбов, редактор-издатель журнала, встретил Есенина приветливо, предупредительно, даже и не прочтя ещё рекомендательной записки Городецкого. Есенин навсегда запомнил его умные и добрые глаза.

— Вы что же, стихи пишете? — спросил Миролюбов. Есенин вместо ответа протянул ему записку Городецкого.

— Вон как Сергей Митрофанович вас называет: «молодой талант», — удивился Миролюбов, прочтя записку. — Он такими словами не раскидывается. Ну что же вы нам предложите?

Есенин протянул редактору рукопись поэмы «Галки».

— Это о разгроме наших войск в Пруссии и о слезах солдаток по убитым, — глуховато сказал Есенин.

— Интересно, и даже весьма, — отозвался Миролюбов. — Однако замечу, молодой человек, что любой редактор ходит ныне под военным цензором.

— Не скрою, что в Москве мои «Галки» были приняты журналом «Друг народа», но по приказу военной цензуры были запрещены и набор рассыпан. — Голос Есенина звучал не сокрушённо, а гордо.

Миролюбов понимающе покачал головой.

— Не обещаю наверняка, но буду стараться тиснуть, — пообещал он и добавил: — На всякий случай оставьте мне ещё несколько стихотворений. Думается мне, что вы будете нашим постоянным автором.

Есенин с нетерпением ждал первых петроградских публикаций своих стихов.

Двенадцатого апреля вышел 24-й номер журнала «Задушевное слово» с есенинской «Черёмухой».

Есенин ликовал.

Вскоре Мурашёв принёс только что вышедший второй номер журнала «Парус» со стихами «О дитя, я долго плакал над судьбой твоей...».

На другой день Есенин вручил Сергею Митрофановичу четвёртый номер «Нового журнала для всех» со своими стихами «Кручина», посвящёнными Сергею Городецкому.

Городецкий был растроган и впервые назвал Есенина Серёженькой. С этого дня они перешли на «ты».

Городецкий не без восхищения говорил о Николае Клюеве [41] , поэте, словно бы жившем в Древней Руси, дал Есенину его адрес и посоветовал связаться с ним хотя бы по почте.

Вечером, положив перед собой записную книжку, Есенин долго писал своё первое письмо Николаю Клюеву. Он знал его только по стихам и никогда не встречался с ним. «Стихи у меня в Питере прошли успешно, — сообщал он Клюеву. — Из 60 приняли 51. Взяли «Северные записки», «Русская мысль», «Ежемесячный журнал» и др. Осенью Городецкий выпускает мою книгу «Радуница».

41

Клюев Николай Алексеевич (1884—1937) — русский поэт и прозаик. Их личное знакомство с Есениным произошло в октябре 1915 г. (до этого они состояли в переписке). Клюев сразу оценил самобытность поэтического таланта Есенина и взял на себя роль его литературного и духовного наставника, влияние его распространялось также и на житейскую сферу. В течение 1915—1916 гг. поэты выступали под единым «крестьянским знаменем», печатались в одних и тех же изданиях, вместе выступали в салонах и на вечерах. Отношения обострились в середине 1917 г. по идейным и личным причинам. Н. А. Клюев был репрессирован и расстрелян в Томской тюрьме в 1937 г.

Окончив письмо, он пошёл к Городецкому.

Городецкий строго взглянул на улыбающегося простодушной улыбкой Есенина и отрывисто бросил:

— Садись!

Есенин сел на диван, не понимая, почему и выражение лица Сергея Митрофановича, и его интонация так непривычно строги.

Городецкий разглядывал Есенина изучающе, словно видел его впервые.

Есенину стало не по себе, улыбка его погасла, и он внутренне насторожился, решая дать отпор любому поучению или замечанию Сергея Митрофановича. Что с ним? И брови хмурит, и весь какой-то взъерошенный — вот-вот ошарашит неприятной, а может быть, несущей беду новостью.