Эсеры. Борис Савинков против Империи

Московское охранное отделение искало революционеров по всей империи. В Северо-Западном крае в 1897 году был создан «Бунд», Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, объединивший все имперские еврейские революционные группы. Это была мощная и хорошо законспирированная организация, в разговорах использовавшая трудно понимаемый даже для специалистов специфический еврейский жаргон. Главный орган «Бунда» газета «Арбейтерсштимме» издавался на жаргоне, как и все пропагандистские издания. Филеры Медникова и Зубатова мотались по всей Белоруссии и Литве, следили за бундовцами в Минске, Гродно, Ковно, Белостоке. Они выяснили всех ведущих революционеров «Бунда» и их массовые аресты провели офицеры Зубатова с приданными им местными жандармскими управлениями. Еврейских революционеров вагонами везли в Москву, где шло следствие. Доказательств, как всегда было очень мало, и бундовцев сослали в Сибирь без суда.

В первые годы работы начальником Московского охранного отделения для борьбы с революционерами Зубатов использовал два метода. Охранники давали группе разрастись и потом арестовывали всех с возможно большими доказательствами и уликами, во втором случае охранники проводили систематические аресты, мешали революционерам, не давали им организовываться, сеяли их недоверия друг другу. Поняв и оценив опасность рабочего движения, Зубатов решил разложить его изнутри, создать многочисленные автономные общества, которые бы занимались исключительно экономической борьбой с заводчиками и фабрикантами, отказываясь от политической борьбы и поддерживая монархию. Зубатов решил отвлечь рабочих от революционной борьбы и прекрасно понимал, что их недовольство вызвано условиями труда и быта на фабриках, заводах и в мастерских. Революционные партии эсеров и социал-демократов еще только создавались, имея у себя теорию социализма Карла Маркса, и вот-вот тысячи пропагандистов должны были начать организовывать миллионы рабочих. Зубатов решил организационно овладеть рабочим классом и рассеять его, арестовать среди рабочих революционных идеологов и заменить их идеологию своей. Его действия стали называть полицейским социализмом. Зубатов оказался в нужном месте в нужное время, и его программа могла изменить историю империи, сделав ее не такой кровавой. Статский советник, так никогда и не ставший генералом, в своем монархическом угаре ни как не мог принять полную имперскую некомпетентность Зимнего дворца и его равнодушие к жизни подданных. В 1900 году, на переломе веков и эпох, рабочее движение стояло на перепутье и только от самодержавия зависело, какую дорогу выберут миллионы пролетариев.

В 1897 году был принят имперский закон о продолжительности рабочего дня. Закон сокращал рабочий день с четырнадцати – шестнадцати часов до одиннадцати с половиной в обычные дни, и до десяти часов ночью и в субботу. Хозяева фабрик и заводов под давлением министра финансов Витте сквозь зубы согласились на сокращение рабочего дня законом, который, впрочем, тут же свели на нет широко применявшимися сверхурочными работами. Сами рабочие все больше и больше прислушивались к революционным пропагандистам, которые предлагали им борьбу не только политическую, но и смену социального уклада жизни. На фабриках и заводах заговорили о социальной революции и диктатуре пролетариата. Зубатов решил легализовать рабочее движение, сделать его законным, а значит, безопасным для монархии. Он понимал, что только экономическими уступками ему можно отвлечь рабочих от революционеров. Однако ни он, ни самодержавие, ни как не могли понять, что применять колоссальную провокацию в миллионных движениях – значило играть с огнем.

Зубатов попытался объяснить самодержавию, что социалистические идеи направлены против царствующей династии, а рабочие не довольны только алчными заводчиками и фабрикантами, потому, что их жизнь была удачна. Репрессиями рабочих выгонять на смену не получится. К концу XIX столетия в России официально насчитывалось более семи миллионов рабочих, а реально их было почти десять миллионов. Для империи, в которой сто двадцать миллионов подданных охраняла двухмиллионная армия, это было уже много. Зубатову отвечали из Зимнего, что «благодаря нашим счастливым условиям землепользования большая часть русских рабочих тесно связана с землей и на фабричные работы она идет как на отхожие промыслы, ради подсобного заработка». Зубатов отвечал, что в руках рабочих находилась вся техника страны, а сами рабочие опираются на крестьянство, снизу, и активно общаются с интеллигенцией сверху: «Будучи разъярен социалистической пропагандой и революционной агитацией в направлении уничтожения государственного и общественного строя, этот коллектив может оказаться серьезнейшей угрозой для существующего порядка вещей». А причин для того, чтобы разъярить миллионы рабочих, хватало.

Средняя продолжительность жизни имперских рабочих была 32 года. Россия занимала первое место в мире по их производственному травматизму. Многие владельцы заводов и фабрик сами были выходцами из крестьян и рабочих и считались в обществе самыми зверскими эксплуататорами, не желавшими идти ни на какие разумные уступки рабочим. Квалифицированные мастера и рабочие получали хорошее жалование, но их было мало. Основной рабочей массе заработка с трудом хватало на еду и оплату жилья и дров, которые стоили очень дорого. Чернорабочие вообще получали заработную плату меньше прожиточного минимума. Рабочие массово чувствовали ущербность и отверженность своей жизни. Обычно в одной квартире жили двадцать рабочих в комнате, в которой стояли длинный стол с двумя лавками и матрасами на полу. В прихожей-кухне за занавеской жила артельная кухарка. Семейная жизнь рабочих в городах была почти невозможна, и большинство рабочих не видели своих деревенских жен и детей годами. Половина рабочих была жената вот таким образом, а вторая половина не могла себе позволить даже этого. Бывшие крестьяне посылали своим семьям заработанные потом рубли, которые часто шли не на детей и жену, а на долги семейства перед общиной, связанной круговой порукой. Если городские рабочие отказывались платить по долгам нерадивых или ленивых крестьянских общин, в ответ они отменяли выданные рабочим паспорта, что лишало пролетариев правового статуса. Доходило до того, что некоторые общины рассматривали отпущенных на заработки своих крестьян, как источник дохода. Рабочих, как и крестьян, справедливо считали в обществе наиболее бесправными подданными, и они это хорошо понимали. Имперские писатели и журналисты подробно описывали скудную, нездоровую, бессемейную жизнь рабочих монархии: «Бывали ли вы, читатель, когда-нибудь в крупных фабричных селах средней России? Голая, ровная местность, не паханные и не сеянные, поросшие сорной травой голые поля; тихо протекающая в берегах без кустика вонючая речка – вот обычный ландшафт, среди которого вы видите высокие трубы и громадные корпуса фабричных зданий. Вы увидите здесь длинные ряды маленьких избушек без всяких признаков хозяйственных построек, утопающих в убийственной грязи и нечистотах, развешенное на веревках и кольях тряпье, представляющее одежду обитателей этих лачуг».

Рабочие с 1895 года проводили массовые забастовки, требуя отмены штрафов, с помощью которых хозяева, инженеры и мастера глумились над ними, забирая каждый десятый заработанный рубль. Рабочие требовали ненавистных мастеров и восстановления на работе уволенных товарищей. Они хотели остановить произвол начальства протестуя против собственного бесправия, социальной униженности, наглости и жадности фабрикантов, особенно молодых, борясь за собственное человеческое достоинство. Фабрична инспекция и заводская полиция всегда была, само собой, на стороне хозяев: «нанялся – продался, а закон барину не указ». За десять последних лет XIX века имперская промышленность выросла чуть ли не втрое и тут же стала зоной наибольшего социального напряжения. Еще агитаторы «Народной воли» во главе с Андреем Желябовым создавали в 1880 году рабочие кружки, но были выбиты Департаментом полиции. Теперь, на переломе венков, сотни революционных пропагандистов пробуждали и раскрепощали самосознание массового пролетариата. В ответ хозяева фабрик и заводов старались в ущерб производству брать на работу не опытных рабочих, которые могли за себя постоять, а женщин и подростков, которым платили втрое меньше.

Зубатов понимал, что с рабочим движением нельзя бороться только полицейскими мерами. Он заявил монархии, что если рабочими завладеют социалисты, то революция в России неизбежна. Нужно создавать легальные рабочие организации во главе с секретными сотрудниками охранки и внушать рабочим идею, что во всех их бедах виноват совсем не император, а плохие заводчики и фабриканты. Царь, конечно, делает все возможное, чтобы уменьшить эксплуатацию рабочих и улучшить их положение. Нужно просить Его Императорское Величество, чтобы он получил от хозяев фабрик и заводов экономические уступки рабочим, которые могут получить все, что им нужно, через царя. Лучшее этому доказательство – освобождение крестьян в 1861 году.

Работа тред-юниона, в профессиональных союзах, отвлечет рабочих от социалистов и существенно укрепит авторитет царствующей династии. Охранные отделения, само собой, в легальных рабочих организациях будут легко выявлять революционных пропагандистов, агитаторов и сторонников социалистических идей. Революционное движение в империи будет обезглавлено: «Народная масса, во все времена и у всех больших народов, не говоря уже о нашем, всегда живо верила, что только монарх является представителем общих интересов, защитником слабых и угнетенных».

Для совместной работы Зубатов привлек Тихомирова, единственно раскаявшегося члена Исполнительного Комитета «Народной воли».

Лев Тихомиров, ставший из идеолога терроризма идеологом монархии, еще в 1887 году писал в прошении о помиловании императору Александру III: «Самодержавие народа, о котором я когда-то мечтал, в действительности есть совершенная ложь и может служить лишь средством для тех, кто более искушен в одурачивании толпы. Развращающее влияние политиканства, разжигающее инстинкты, само бросалось в глаза. Развитие народов, как всего живущего, совершается лишь органически, на тех основах, на которых они исторически сложились и выросли, и что поэтому здоровое развитие может быть только мирным и национальным». Тихомиров подготовил Зубатову доклад о развитии контролируемого монархией рабочего движения. Сам охранник считал, что все беды самодержавия происходят от сословия холуев императора, которые ради наживы извращают все государственные отношения, поэтому необходимо объединить царя и его подданных и это поддержит равновесие в империи. Он видел панацею в профсоюзных мирных объединениях рабочих и студентов: «Революционеры боятся инициативы правительства в деле улучшения бытовой жизни рабочих. Такая политика оставляет революционный штаб без армии, и борьба с правительством становится физически невозможной. Удовлетворите экономические потребности рабочих, и они не только не полезут в политику, а и выдадут всех интеллигентов поголовно».

Зимний дворец разрешил Зубатову поэкспериментировать с рабочими только в Москве, под бдительным присмотром Д. Трепова и великого князя Сергея Александровича. Зубатов создал в охранном отделении библиотеку соответствующих книг, отрицающих марксизм и предлагающих гармонию всех классов и только экономическую борьбу. Из своих агентов-рабочих Зубатов подготовил пропагандистов своих идей. Он сам проводил все занятия, читал лекции. Лев Тихомиров печатал в «Московских ведомостях» соответствующие статьи. Вскоре на нескольких фабриках и заводах были созданы кружки, в которых начались занятия с рабочими, не знавшими, естественно, что участвуют в стратегической полицейской операции. Вреднейшим мировым социалистом зубатовцы называли Карла Маркса. Первым была создана рабочая касса взаимопомощи, потом начались воскресные собрания в чайных, в клубах, по разрешению московского обер-полицмейстера Д. Трепова. Рабочие беседовали о своих делах, пили чай, отдыхали, Зубатов держался в тени, со всеми ходатайствами ходили сами рабочие во главе с его агентами, статный советник устроил в охранном отделении консультационный пункт, в котором по воскресеньям его офицеры принимали от рабочих заявления, давали разъяснения, нужные справки. Создавалась видимость, что рабочие всего могут добиться своим, мирным путем, с помощью правительства. Приходивших на собрания революционеров-пропагандистов выслеживали, потом арестовывали, и это была большая ошибка Зубатова, из-за которой контролируемое им рабочее движение так и не стало массовым. Москву в подполье стали называть гнездом провокации, и о самих зубатовцах пошли слухи, как о провокаторах. Через несколько лет общество узнало, что десятки зубатовцев получали ежемесячное содержание от двадцати до ста рублей и больше, субсидии на организаторские расходы.

В феврале 1902 года обер-полицмейстер утвердил зубатовский устав «Московского общества вспомоществования рабочих в механическом производстве». Постоянно рабочим стали читать лекции университетские профессоры, и на них присутствовали сотни слушателей, которые начали самостоятельно размышлять. Когда хозяева фабрик и заводов узнали, что их рабочим читают лекции о коллективном договоре, об установлении условий труда путем взаимных соглашений рабочих и предпринимателей, они пришли в ужас. Рабочие говорили о фабричной инспекции, призванной быть арбитром рабочих и хозяев: «Господин инспектор нам не защитник. Когда он приезжает на фабрику, идет прямо в кабинет директора, а на фабрику никогда не заходит. Мы его не видим. Когда кто-то из нас обращается к нему на квартиру с жалобами, он тогда приезжает на фабрику, идет в кабинет директора и запирается с ним. Потом из кабинета выходит директор и кричит на жалобщика: «Врешь, негодяй, я так с тобой не поступал». После этого инспектор говорит: «Видишь, ты врешь». Он обвиняет нас и выгоняет вон».