Эсеры. Борис Савинков против Империи

Борис Савинков поступил в Петербургский университет, женился на дочери писателя Глеба Успенского Вере, у них родились дети. Борис выступил на студенческой сходке, на него тут же донесли и Савинкова исключили из университета без права поступления в другое высшее учебное заведение империи. Он учился в Германии, занимался в социал-демократических кружках, по возвращении на родину был тут же на полгода посажен в Петропавловскую крепость и сослан в Вологду по имперскому обыкновению без суда. Самодержавие активно готовило для своей погибели собственных революционеров-террористов.

Савинкова из Вологды хотели услать в Якутскую область, где уже находились его братья. После встреч с Брешковской Савинков и Каляев через Архангельск морем бежали в Женеву, где М. Гоц направил их к Азефу в Боевую Организацию. После анализа талантов и возможностей Савинкова Азеф назначил его своим заместителем по покушению на Плеве.

Еще в Европе Азеф подготовил план убийства министра внутренних дел империи. Плеве жил на Фонтанке, 16, в большом здании Департамента милиции МВД, и еженедельно ездил на доклады к императору по месту его пребывания – в Зимний дворец, Царское село или Петербург. Другие поездки Плеве по Петербургу систематизации не поддавались. Группа Савинкова в виде извозчиков, продавцов газет торговцев в разнос должны были выяснить точное время, маршруты и систему охраны министра. Азеф был против револьверов и Плеве где-то на улице, в удобном месте должны были взорвать. В начале 1904 года группа эсеров-террористов в Петербурге купила пролетки, лошадей, патенты на работу извозчиками и торговцами вразнос табаком и спичками. Только в Петербурге прибывший туда в феврале 1904 года Азеф познакомил исполнителей между собой. В это же время Азеф постоянно встречался с руководителями Особого отдела Департамента полиции, чтобы выяснить, известно ли полицейским от других провокаторов, что он с товарищами по партии приехал взорвать Плеве. Департаменту это было неизвестно, и Азеф немного успокоился. Когда его полицейского начальника Ратаева перевели на работу в Париж, куратором Азефа стал лично директор Департамента полиции А. Лопухин, которому Азеф докладывал все, что хотел о революционерах, прямо на дому у действительного статского советника. Савинков с товарищами были очень решительны и очень неопытны, и руководитель Боевой Организации боялся провала. На всякий случай Азеф сказал Лопухину, что его хотят взорвать на улице бомбами, возможно, у Фонтанки, 16, и даже дал некоторые приметы членов своей группы. Фактически, Азеф сказал правду, только заменив фамилию Плеве на Лопухина, но тот среагировал никак, и, к тому же, отказался повысить революционеру-сексоту жалованье, несмотря на то, что Азеф просил его поднять, так как был очень измучен предательской работой. Азеф, конечно, за это очень обиделся на Департамент полиции и компенсировал обиду из кассы Боевой Организации. Теперь у Плеве шансов остаться в живых больше не было. Если не хочешь платить деньгами – плати головой, твой приемник вынужденно будет не так жаден на обеспечение достойной жизни лучшего предателя империи. Савинков уже доложил Азефу, что Плеве ездит в возможно закрытой изнутри железными пластинами карете, на облучке и козлах кучер с медалями на груди и лакей в ливрее, за министерской бронированной каретой всегда едут сани с двумя телохранителями, также на вороном рысаке. Савинков сказал Азефу, что следить очень сложно. Эсеровских извозчиков-наблюдателей постоянно нанимают прохожие, а на наблюдателей-лотошников конкуренты натравливают полицию, и его группе постоянно приходится откупаться от дворников и городовых. По полицейским правилам разносчик не должен иметь постоянного места, а постоянно передвигаться по тротуарам и мостовым. Савинков удивленно говорил Азефу, что все улицы имперской столицы поделены бригадами разных торговцев и все удобные места в тихую откуплены в полицейских участках. Группа эсеровских террористов-наблюдателей большую часть времени разбирается с местными бригадирами, которых прикрывают городовые, а меньшую – смотрят за маршрутами Плеве. Сам Савинков целыми днями бродил по Фонтанке от Летнего сада до Инженерного замка и по набережной реки Невы, смотря за выездами главных сановников. Вечером он принимал доклады товарищей в небольших трактирах и кофейнях на Садовой улице, между Гостиным и Апраксиным дворами. Савинков предложил Азефу разнообразить и увеличить наблюдение за Плеве. Азеф одобрил все предложения своего талантливого помощника. Он обязал всех террористов ежедневно иметь в карманах не менее семи металлических рублей для откупа от настырных дворников и городовых, науськиваемых местными торгашами-конкурентами. Испугать их по-настоящему Азеф запретил. Взрывникам привлекать к себе внимание было никак нельзя. Все-таки столица империи. Сам Азеф был очень доволен. Из Парижа в Петербург он ехал в поезде вместе со своим полицейским начальником Ратаевым и, конечно, воспользовался случаем, чтобы провезти в недосматриваемом пограничниками и таможенниками купе чуть ли не центнер прекрасных европейских бомб из своей женевской динамитной мастерской. Азеф в очередной раз повторил Савинкову, что Плеве будет взорван, несмотря ни на что! Савинков был удивлен и обрадован, что бомбы уже в Петербурге, потому что у эсеров динамитных мастерских в империи начала 1904 года фактически не было. Теперь к покушению было все готово.

Покотилов и Швейцер получили на хранение бомбы недалеко от Петербурга. У них была очень сложная задача – доставить и зарядить бомбы за несколько часов до начала террористического акта. У них были очень опасные для исполнителей взрыватели – при ударе о твердую поверхность разбивалась трубочка с серной кислотой и зажигала ртуть и гремучую бертолетовою смесь в сахаре, от которой взрывался динамит. При зарядке бомбы стеклянные трубочки легко ломались в нервных пальцах, и техники погибали. Покотилов и Швейцер позже погибли именно так. Вторая группа террористов во главе с Каляевым училась извозчицкому ремеслу в Твери, поскольку Петербург кому попало, патенты на легковой извоз не давал. Савинков и Сазонов с товарищами следили в столице за Плеве. Азеф был очень доволен. Все шло так, как он и спланировал эту смертельную шахматную партию. Он никому не говорил, что встречался и расспрашивал о террористических методах у знаменитой Анны Якимовой, уцелевшем члене грозного Исполнительного Комитета «Народной Воли», сбежавшей от надзора полиции после двадцатилетней каторги добивать самодержавие. Она познакомила Азефа с агентом третьей степени Исполнительного Комитета Прасковьей Ивановской, также только закончившей двадцатилетнюю сибирскую каторгу и сбежавшей из Сибири. Ивановская решила принять непосредственное участие в убийстве Плеве, до сих пор гордившегося разгромом «Народной воли». Азеф твердо решил взрывать этот столп самодержавия по первомартовскому способу Исполнительного Комитета. Пора уже знаменитому террористу-агенту вписывать свое имя на страницы имперской каторги.

К началу марта 1904 года вся группа Азефа, занятая подготовкой убийства Плеве, собралась в Петербурге. Молодым савинковцам не терпелось взрывать, но Азеф возражал, поскольку удалось установить только то, что Плеве еженедельно по четвергам к двенадцати часам ездил с докладом к Николаю II в Зимний дворец на Дворцовой набережной, всегда разными маршрутами, по набережной Фонтанки, Мойки, Садовой, даже по Литейному проспекту. На двух своих извозчиках эсеры поехали за город на совещание и Савинков предложил взрывать министра сейчас. Азеф ответил, что маршрутов много и поэтому легко ошибиться, а все петербургские улицы в центре бомбами не перекроешь. Сазонов и Каляев сказали, что ждать больше нечего и надо нападать на карету министра на выезде или въезде из квартиры у дома Департамента полиции на Фонтанке,16, хотя у самых ворот. Азеф возразил, что у Департамента полиции самая многочисленная охрана и боевиков сразу заметит простое внешнее полицейское наблюдение. Ребята ответили, что не раз видели эту охрану и покушение вполне возможно. Азеф согласился: «Хорошо, если вы этого хотите, попробуем счастья». Попробовать боевики договорились 18 марта. Азеф обговорил диспозицию покушения и за несколько дней до террористического акта уехал из Петербурга, чтобы отвести от себя подозрения своих полицейских начальников. В Женеве Азеф изложил все планы убийства Плеве своему куратору в ЦК партии эсеров Гоцу, а ближе к 18 марта встретился в Париже со своим куратором из МВД Ратаевым. Во всех случаях Азеф выигрывал и неизвестно, где больше. Взорвет его группа Плеве – авторитет Азефа поднимется у эсеров до небес. Возьмет полиция савинковцев – авторитет Азефа у полиции поднимется до небес. Он давно докладывал Лопухину, что директора Департамента полиции хотят взорвать у места работы, но тот не реагировал. Один из первых биографов Азефа писал: «Полиция не могла, несмотря на все намеки, поймать неопытных молодых боевиков, которые целой стаей бродили вокруг здания Департамента, – непосредственно под носом у многочисленной и разнообразной охраны. С дураками, которые ничего не понимали в деле полицейского сыска и к тому же так скупились на прибавки, конечно, не имело никакого смысла церемониться».

В десять часов утра 18 марта Швейцер на Васильевском острове выдал три заряженные бомбы Сазонову, Покотилову и Борижанскому и к двенадцати боевики начали обкладывать дом Плеве, только что уехавшего на доклад царю, как зверя в берлоге. Покотилов с двумя бомбами находился у дома Штиглица на набережной Фонтанки. С доклада Плеве обычно возвращался или по Фонтанке или по Пантелеймоновской улице. На углу Рыбного переулка и на Пантелеймоновской стояли Боришанский, также с двумя бомбами, и Сазонов, со своей извозчичьей пролеткой остановился в нескольких метрах от подъезда главного полицейского дома империи. Бомбы он положил на колени, под фартук. На Цепном мосту стоял Каляев, на мосту у Пантелеймоновской – Мацеевский, на виду всех метальщиков. При приближении кареты Плеве с их стороны они должны были снять шапку. Имперского министра внутренних дел ждали шесть боевиков с восемью бомбами и двенадцатью револьверами и Савинков, ходивший рядом с Пантелеймоновской, в Летнем саду. Шесть боевиков с грудой бомб стояли и сидели в извозчичьих пролетках в радиусе ста метров от Департамента полиции и между ними ходили и стояли пешие и конные жандармы, агенты охраны в штатском. По людному месту шли прохожие, ждали седоков другие извозчики, но Боришанский и Покотилов заметили на себе внимание полицейской охраны и из-за боязни ареста с бомбами ушли со своих боевых мест. Остался Сазонов, но его пролетка стояла лицом к Невскому проспекту, откуда ему должен был подать сигнал Каляев. Остальные извозчики стояли лицом к Летнему саду и Сазонов был вынужден повернуть лошадь мордой к саду, чтобы не привлекать к себе внимания. В этот момент с Невского проспекта на набережную свернула карета Плеве и Каляев снял шапку, которую сидевший к нему спиной Сазонов не увидел. Карета в сопровождении охраны быстро пронеслась по Фонтанке и въехала во двор Департамента полиции, Сазонов даже не успел схватиться за бомбу. Савинков, пришедший от Летнего сада, с трудом снял с мест своих боевиков и увел в ресторан «Северный полюс». Нервы у собиравшихся убивать и погибать террористов были на пределе, и Каляев говорил товарищам, что был абсолютно уверен, что его арестуют: «не могут не арестовать человека в течение часа стоявшего против дома Плеве и наблюдающего за его подъездом». Савинков провел разбор неудачного покушения и признал, что-то, что их не арестовали у Департамента полиции, было случайной удачей: «Каляев настолько бросался в глаза, настолько его напряженная поза и упорная сосредоточенность всей фигуры выделялись из толпы, что для меня непонятно, как агенты охраны, которыми был усеян мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания. Неудача Сазонова произошла благодаря одной из тех случайностей, которых нельзя ни предусмотреть, ни устранить. Эта первая неудача научила нас многому. Мы поняли, что семь раз отмерь и один раз отрежь».

Швейцер собрал бомбы и вывез их из Петербурга в Либаву чуть ли не в обычном мешке. Савинковцы хотели встретиться с Азефом, но он пропал и террористы разделились на две группы – одна осталась в Петербурге охотиться на Плеве, вторая выехала в Киев убивать киевского генерал-губернатора Клейгельса. 25 марта Покотилов и Боришанский как разносчики-лоточники вышли на Фонтанку, но Плеве дважды проехал через Пантелеймоновскую. 31 марта Покотилов при зарядке бомбы взорвался в петербургской гостинице «Северная». Взрыв был сильным и часть гостиницы разнесло, улица была завалена обломками мебели, кирпичами, щебнем, досками. Личность Покотилова была установлена через несколько месяцев, когда точно так же в «Бристоле» взорвался Швейцер. Взрывная волна выбила в гостинице все стекла и снесла часть ограды Исаакиевского собора. Пропал весь запас динамита и растерянных террористов в середине апреля в Харькове собрал нашедшийся вдруг Азеф. Скорее всего, он хотел полностью подчинить членов Боевой Организации своей воле и ему это удалось. С харьковского совещания у террористов была установлена очень строгая дисциплина с беспрекословным подчинением Азефу, который гремел на Савинкова: «Вы должны быть готовы к гибели всей организации до одного человека. Если нет людей, их нужно найти. Если нет динамита, его нужно сделать. Плеве будет убит!»

Савинков ответил, что ни у кого из его группы нет убийственного опыта и впредь они будут хладнокровней. Азеф оставил за собой последнее слово: «Люди учатся на делах. Ни у кого не бывает сразу нужного опыта. Из этого не следует, что нужно делать только то, что легко. Если мы не убьем Плеве, его не убьет никто!»

Савинковцы успокоились и быстро пришли в себя, подружились друг с другом. Азеф заявил, что лично возглавит подготовку покушения на Плеве и это будет настоящая охота на министра. Савинков писал о своих товарищах: «Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят ее только те, кто отдает за нее свою жизнь. В терроре он видел не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, революционную жертву. Сазонов был истый сын народовольцев, фанатик революции, ничего не видевший и не признававший, кроме нее. Он говорил: «Нужна «Народная воля», нужно все силы напрячь на террор, тогда победим».

В красивейшем харьковском университетском саду Азеф и Савинков продумали обстоятельный план политического убийства, сделав его совершенным и предусмотрев все, что могло обеспечить успех и что могло быть предвидено человеческим умом.

Группа наблюдения во главе с Каляевым, Дулебовым, Мациевским в качестве извозчиков и торговцев в разнос должны были выяснить все дни и часы маршрутов Плеве. Савинков с эсеркой Дорой Бриллиант должен был нанять в Петербурге богатую квартиру с Сазоновым в качестве лакея и Ивановской – кухаркой и прислугой. Сазонов должен был помогать наблюдателям и стать основным метальщиком, вместе с еще тремя бомбистами. Ивановская должна была заняться контрнаблюдением и прикрывать штаб-квартиру Боевой Организации от назойливого внимания дворника и околоточного. Азеф предложил купить автомобиль, обучить Боришанского вождению и именно с автомобиля убить Плеве. От машины, привлекавшей излишнее внимание и полиции и прохожих, пришлось отказаться. Атаку на столп самодержавия должны были вести пешие метальщики, повторив атаку на Александра II Софьи Перовской на екатерининском канале 1 марта 1881 года. Азеф руководил всем и его спокойствие и уверенность подняли дух савинковцев, говоривших, что прошлые неудачи гарантируют их от повторения грубых ошибок. После убийства Гершуни и Дулебовым Богдановича прошло больше года, Центральный Комитет партии эсеров продолжал давать деньги террористам, но среди руководства социалистов-революционеров началось обсуждение целесообразности существования Боевой Организации, безрезультатно забиравшей очень большие денежные средства. Для Азефа потеря боевой кассы была совершенно неприемлема, и он заряжал и заряжал группу Савинкова верой и решимостью во что бы то ни стало убить Плеве. Для него было совершенно ясно, что в случае неудачи с взрывом министра внутренних дел он лишиться огромного террористического жалованья. Азеф, конечно, не мог этого допустить, особенно после отказа Лопухина поднять его предательский оклад. В мае все участники резонансного политического убийства собрались в Петербурге. Азеф привез из женевской динамитной мастерской шесть трехкилограммовых бомб, и Савинков поместил их на ответственное хранение в несгораемый сейф банкирского дома Джамгаровых. Швейцер под Петербургом из подручных средств изготовил большое количество динамита и доставил в имперскую столицу. Савинков по объявлению в газете снял квартиру 1 в доме 31 по улице Жуковского под именем богатого английского купца Жоржа Мак-Кулаха. Дора Бриллиант играла при нем роль содержанки – певички из варьете «Буфф». Улица Жуковского находилась недалеко от Московско-Николаевского вокзала в прямоугольнике Лиговского, Невского и Литейного проспектов и была удобна во всех отношениях. По настоянию Азефа богатый представитель английской велосипедной фирмы в России Мак-Кулах дал объявление в газету, что ищет лакея и кухарку. Этого требовали разработанные руководителем Боевой Организации правила конспирации. Если бы в квартире поселился богатый англичанин с русским лакеем, прислугой и содержанкой, им бы мгновенно заинтересовалась полиция, потому что так было не принято. В дом 31 по улице Жуковского выстроилась очередь ищущих места лакеев и кухарок. Ивановская должна была прийти на третий день, Сазонов – на пятый. Азеф не хотел давать Департаменту полиции ни одного шанса и не да его.

Ивановская в последствии писала в своей великолепной книге воспоминаний «В Боевой Организации», как готовилось покушение на Плеве, и, читая ее, становится совершенно понятно, почему в империи начала ХХ века не было недостатка в революционерах и террористах. Ходившая под виселицей с 1883 года, по процессу Семнадцати Александра Михайлова, сбежавшая из Сибири Ивановская по правилам конспирации должна была некоторое время снимать угол в петербургских меблированных комнатах и искать себе место прислуги как неграмотная крестьянка. Дворянка Ивановская, чья сестра была замужем за писателем В. Короленко, оставила потомкам память об империи 1904 года:

«Медленно двигался наш сибирский поезд, подолгу задерживаясь на станциях, по горло увязших в снежных сугробах. Что, если за двадцатилетний срок каторги ничего не изменилось. Да, жизнь действительно несколько изменилась. Это заметно даже здесь, в Забайкалье, и обнаруживается все резче, по мере нашего движения на запад. Уже за Байкалом, на станциях начались разговоры на рискованные темы, но подлинная Россия была еще очень далеко. Только много дней спустя, в Челябинске, почувствовалось, что начинается подлинно русское, то именно, чего так страшился, от чего отбивался все время пути.

На перроне тесно жалась группа крестьян в рваных залатанных зипунах, в лаптях, с большими грязными сумами на спине. Там, в Сибири, не встречалось такого убожества, такой унизительной бедности, таких грязных людей. Когда прибывали туда вагоны с переселенцами, жители Сибири сбегались смотреть на невиданное и удивительное зрелище, – на людей-лапотников, сборище нищих, с тучей полуодетых, босых и истощенных детей. От Челябинска сразу началось великое наводнение вагонов нищенствующими детьми, калеками, вымаливавшими подаяние. Это унизительное явление никому не портило настроения, оно было, видимо, для пассажиров обычным бытовым явлением.