Эшафот для любви

обыкновенная ложка, часовая – вилка, а секундная – волчком вертящийся столовый нож.

Наверное, модный хронометр для гурманов. Но откуда он взялся в его особняке?!

Ба! Звучат божественные музыкальные композиции. Окружающие предметы

начинают «дышать». Оживает буквально все.

Время замедляет бег и «растягивается» подобно ленте эспандера. По одной из

«нитей» Хлоуп уплывает в иную вселенную. Два антипода – левое и правое полушария

головного мозга - аннигилируют. Вспышка-а-а! В ее центре, будто в перископе подлодки, появляется «отпечаток» оставляемого им мира, – лицо Долка. Человека, которого он

должен уничтожить.

Хлоуп истерически хохочет. Смех напоминает спазмы-конвульсии дыхательных

движений хронического астматика.

…На следующее утро он с немалым удивлением обнаружил на столе исписанный

лист. Что за чертовщина? Откуда ему взяться? Подошел к двери, подергал – на замке.

Проверил окна – тоже на запорах. Ну, и стоеросовая башка! Нужно прочитать, что там

написано. Тогда все станет ясно. По дороге к столу глотнул холодного сока – вчерашнее

«путешествие» давало о себе знать.

Взял лист и вперился в него изумленными глазами. Текст представлял собой…

стихотворение под названием «Стою на краю».

Вколовши «ширки», крою матом:

Откуда взялся сей перрон?!

Кровь из-под букс – томатом,

А я брезглив, я – гиперон.

Локомотив глядит так хмуро

И колесом о шпалу бьет.

А на пакгауз электронов фуру

Безумец-торий подает.

Короче, все вокруг – рутина,

Как залитый зрачок вином.

О, дайте каплю героина,

На бартер – Ньютона бином.

Улет. Полет. Ну, я даю!

Стою, как доза, на краю –

Псалом всем грешникам пою.

Микрон-другой – и я в раю!

Откуда сей опус?! Или… Не может быть! А вдруг – может?

Ну, конечно, кто еще мог стихотворение сочинить, кроме… него самого? Вон и

ночью по телефону ответил в рифму. Да и почерк его, а не чужого дяди.

Ни фига себе! Ведь в школе он, весьма умеренно преуспевая в точных науках, в

гуманитарных пас задних. И вдруг такое!!!

65

Но более серьезно в произошедшем совсем другое – он снова ровным счетом ни

черта не помнил.

Глава 44

Улыбаясь загадочно, словно африканская маска, Кваква подошел к «доджу».

– Чего тебе? – не очень приветливо буркнул хозяин автомобиля.

– Да вот, хочу протереть лобовое стекло.

– Не нужно! Оно и так чистое.

– А я для профилактики.

– Не много ли себе позволяешь? Давно штраф не накладывали?

– А что я? Я ничего...

– Вот и проваливай! Понадобишься, сам позову.

Кваква хитро сощурился и не уходил.

– Ты что, оглох?!

– Нет, господин хороший, слышу я так же хорошо.

– Так что, похмельем мучаешься?! Или с утра забил косячок? Так я вмиг организую

отходняк. Навсегда – с работы… Желаешь с ней распрощаться?

– Конечно, нет! Однако мокрый дождя не боится, – Кваква держался на редкость

самоуверенно. И это в какой-то мере настораживало.

– Прислушайся к моему совету и подобру-поздорову проваливай! Чтобы через

секунду я не видел твоей противной ухмыляющейся рожи, – бросил через плечо,

демонстративно направляясь к внутреннему телефону. – Иначе звоню вниз дежурному.

Дабы призвал тебя к порядку.

– Не торопитесь, – вкрадчиво произнес ветоши начальник и помойного ведра

командир. – Я хотел вам еще сказать, что лазаю по деревьям и стенам, как обезьяна.

– А ты немытая обезьяна и есть! – вспылил Хлоуп. – Вон отсюда! Пока не огрел, как следует, монтировкой.

– Что монтировка? Голодный и на меч полезет, – как ни в чем ни бывало,

философски заметил Кваква.

И добавил:

– У всякой пичужки – свой голосок.

– Все, ты меня достал, чумазый! – наплевал на рамки приличия Хлоуп. – Марать

руки о твою гнусную харю не стану. Но сейчас же звоню вниз, и ты уже никогда не

переступишь порог не только моего бокса, но и гаража. Более того, я позабочусь, чтобы

ты не нашел работы нигде в городе. Поедешь к себе в деревню и будешь там, сколько

захочешь, лазать вместе с обезьянами по деревьям. И жрать перезрелые бамбуковые

побеги.

– Осленок вырастет, но его попона – никогда.

– Ты что, недоумок, издеваешься?!!

– Разве бы я осмелился, господин хороший? – В голосе служащего звучали

интонации некоего, нет, не расового, но превосходства. Он принялся лениво елозить

тряпкой по ветровому стеклу «доджа». И это озадачило Хлоупа еще больше.

Все же он не желал уступать в странной словесной схватке:

– Разве я неясно выразился? Слиняй! Исчезни!! Сгинь!!! И чтобы я тебя больше не

видел! – ненависть сочилась если не из каждой буквы, то из каждого слога – уж точно.

– «Видел – не видел». Что именно видел? Вот в чем вопрос, – меланхолично

повторил Кваква.

Хлоуп, наконец, понял: столь нагло негр ведет себя не случайно. Что-то ему это

позволяет. Обычно аборигены покорны и раболепны. Если не сказать – трусливы. И вдруг

– откровенно демонстративное неповиновение. Не лучше ли, вместо того, чтобы грубо

угрожать, найти общий язык с парнем? Ровно до того момента, пока он узнает, что

скрывается за небывалым демаршем.

66

– Ладно, вижу, ты не лыком шит и знаешь себе (в этом месте Хлоупа чуть не

вырвало) цену. Садись, поговорим!

Тот чинно опустился в одно из плетеных кресел. И испытывающе посмотрел на

белого. Хлоуп помедлил, затем вкрадчиво произнес:

– Ты хочешь мне что-то продать?

– А как вы догадались? – не стал выкобениваться Кваква.