Эскамбрай
Шрифт:
Что было отвечать? Мы перепробовали все травы и все средства. Благодарение судьбе, у нас уже был Пипо, и благодарение судьбе, что она его хранила.
На другой день Каники зашел к нам во флигель - рожа как маска, но мы-то его знали... Глаза не округлились, но читалось в них явственное: будь что будет, но сегодня я король.
– Я не поеду с вами сегодня вечером, - сказал он.
– Будешь готовить линьяо?
– спросил с подковыркою в голосе Гром.
– Все-то вы, забодай вас дьявол, знаете раньше меня самого.
– Кум, твоя бабка не захотела ехать в Африку.
– Что ей там делать и что там делать мне? Скажи, кума, на милость, куда я поеду? В страну мандингов? Я на мандинга
Каники назвал нам места, куда непременно надо было заглянуть - укромные уголки гор, прибежища симарронов. Там мы должны были искать желающих и сообщать им место сбора. Дело предстояло мешкотное и требовало времени.
Я, однако, выбрала момент и завернула к Марте. Толстуха не обрадовала. От ее подружки по борделю не было никаких известий. Приходилось уезжать, не зная ничего о судьбе старшего сына.
Потом у нас еще осталось немного времени, и Факундо уверенно повернул коней. Мы направлялись в Санта-Анхелику.
Шел десятый год с той поры, как мы умчались в галоп, подгоняя лошадей - подумать только! Давно истлела в могиле стервозная вдовушка, истрепалась до дыр пунцовая повязка Ма Обдулии, заросли новой кожей старые рубцы, но только что-то щемило душу, когда с холмов завиднелась белая, как сахар, усадьба и знакомое каре конюшен, бараков, скотных дворов. Я недолго там прожила, но Факундо, который провел в том месте и отрочество, и юность, и молодость, который добился там многого и - как статься - мог бы добиться еще больше - Факундо переменился в лице и помрачнел. Ах, Гром! Я думала тогда, положив ему руку на плечо: в путь! Что было, то было; десять лет прошли в скитаниях, и это из-за меня. Но впереди уже дорога домой - к нашему, солнечному дому.
Откуда я знала, что эта дорога растянется еще на десять лет?
Мы знали, кого искали, и потому спустились к лугу, на котором пестрели коровьи спины. Тот же луг, и та же серая ограда вдали, и тот же длиннорукий пастух в красной повязке, надетой на лысую голову.
– Мухаммед, эй!
Он узнал нас сразу, но не сразу поверил своим глазам. И не сразу понял, зачем мы явились.
– Если бы это было так просто...
– За чем дело стало? Корабль ждет.
– Сестра моя, я тоже учен кое-чему. Я знаю, что такое земля и что она не маленькая. Твой город, он расположен примерно на полдороге между моим городом и этим забором. А еще, если бы я был один! Не знаю, поверишь или нет, но у меня четверо сыновей. Я не могу подумать о том, что с кем-то из них случится несчастье по дороге. А на дороге бед много, я знаю, я в молодости их перевидал.
– Что ж, - сказал Факундо, - ты прав, потому что ты богат. Четверо сыновей - это достояние! Мое единственное сокровище поедет со мной, и я постараюсь не допустить ничего дурного.
Нам непременно нужно было повидать Обдулию.
По правде, к ней не было никакого дела, кроме как попрощаться. Хитрыми кругами ходит судьба, и нечего удивляться, если придется невзначай наступить на свой собственный след. Надо уважать свое прошлое, каким бы трудным оно ни было, и мы приехали отдать дань уважения тому, что оставалось за спиной.
Старуха с трудом встала нам навстречу, опираясь на костыль. Ма Обдулия сильно сдала за эти годы.
– Вы пришли, - сказала она, ловя наши руки своей сухой горячей рукой.
– Хорошо, что не забыли меня. Слышала, слышала про вас.
Ее под локоть поддерживала Амор. Что осталось от худышки с грудями в пол-апельсина? Статная, крепкая женщина с сильными
руками и пышными формами, с каскадом стеклянных бус, прикрывавших гирлянду из уродливых рубцов - след одной душной ночи.– Слышала, и не один раз, - продолжала унгана, кряхтя и усаживаясь в качалку.
– Хозяйский братец, жандарм, не оставил привычки заглядывать к нам время от времени, а хозяйка нет-нет да и зайдет сюда, по старой памяти, когда гуляет в саду с ниньей. Последнее время, правда, все реже и реже: сварлива стала и сердита, и все дела забрала в свои руки. Сеньора иногда заносит в загулы, но не так, как прежде; Давид по-прежнему майораль, а конюшего наняли со стороны. Все вспоминают про вас, дети, но я - чаще всех. Помните, как мы сиживали здесь?
Помнила все, но больше всего мне помнились вечера и ночи в неторопливых беседах, и я ей сказала об этом.
Ма Обдулия смеялась, трясясь рыхлым телом.
– Помню, как же! Ты была умной девчонкой, дочка. И знала столько, что меня могла кое-чему научить. Но, прости меня, скажу: тебе, моя милая, никогда не стать матушкой Лоа.
– Почему, Ма?
– Потому что ты не живешь в мире духов, ты живешь в мире людей. Твои способности - видеть людей насквозь и знать, кто чего стоит, и ты сможешь вертеть ими при необходимости, как захочешь. Твоя способность предчувствовать будущее касается только тебя, твой трюк с веревочкой - что-то вроде вечной детской шалости. Нет, ты унгана по праву, по праву твоей Силы, но жрицей Лоа тебе не быть. Легба не отворит тебе дверей храма. Но, сколько я тебя знаю, тебя не слишком это огорчит.
Это она сказала правду. Каждому свое; если среди духов и божеств будет толочься слишком много людей, в небесах наступит беспорядок. Мы рассказали Обдулии о том, что происходило с нами за эти годы - она покачивала головой и как будто подремывала, только пальцами перебирала бусины маленьких четок.
– Что ж, мне будет легче умирать, - сказала она под конец.
– Легче уходить, когда знаешь, что небывалое может стать возможным. Я не помню своего рода и племени, я не знаю того берега. Но если ты вспомнишь обо мне и произнесешь мое имя, ступив на ту землю - считай, что я вернулась туда на твоем корабле.
– Нам пора, - сказал Гром.
– Нельзя, чтобы нас застало утро. Очень было бы обидно попасть куда-нибудь, когда корабль ждет.
– Не торопись, сынок: успеешь. Ничего не случится с вами по дороге. Не хотите передать ничего донье Белен? Пожелания благополучия и здоровья? Хорошо; а остальное я добавлю от себя, если понадобится. А теперь подведите ко мне поближе этого молодца.
Филомено без боязни подошел к старухе, заложив руки за широкий пояс. Унгана долго глядела в его круглые блестящие глаза.
– Он хороший боец, - сказала она, - хотя и молод. Сила, стойкость и смех - вот что я вижу в нем. Он настоящий мужчина, и проживет долго и счастливо. Он не был рабом и никогда им не будет. Элегуа будет хранить его. Это мое благословение, и это правда. В вашем роду, дети, не будет больше рабов.
Она пошарила за пазухой и достала шнур, сплетенный из волос, и надела его на шею Пипо. Потом обняла нас всех:
– Теперь пора! Прощайте!
Мы ушли, потому что больше не хотели видеть никого.
Каники ждал нас в инхенио Марисели: он вернулся днем раньше нас. В Агуа Дульсе мы провели еще два дня.
До сих пор вживе ощущаю аромат этих дней, их цвет, вкус, запах, и горький дым сигар во время долгих бесед запомнился мне как дым расставания.
Мы перемешивали воспоминания с мечтами. Мы прощались. А это всегда нелегко, даже если впереди ждет дом с золотыми ставнями. Но мы не говорили о том, что больше не увидимся. Мы и так это знали - к чему говорить? Много было нерешенных дел и без того. Одно, например, не давало покоя.