«Если», 2010 № 09

Ну, мама — не Склиф… Она бледнеть умеет.

— Межвременное перемещение? — сглотнув, переспросила она и посмотрела на меня. — Есть еще что-то, чего я не знаю?

— Мам, ты только не волнуйся, — попросила я. — Я… это… тебе потом все объясню.

— Разумеется, ваша дочь обязательно вам все объяснит, — выразил уверенность Арнодр Дезынтегронович. — Потом, с вашего позволения. Теперь же, чтобы не тратить зря наше время, нам осталось кое-что прояснить. Собственно, формальности, но весьма существенные. Учитывая то, что вы, Касс, как я уже говорил, фактически сдали вступительный экзамен, но формально никакие документы нам не подавали, вам остается сейчас просто решить, будете ли вы учиться в Трас-Академии?

Я прямо чувствовала, как мои глаза сами начинают светиться, а губы — растягиваться в хищной улыбке. Мама умоляюще посмотрела на меня и отрицательно покачала головой. А папа незаметно показал мне поднятый вверх большой палец…

…Уже когда наш гость уходил, он как бы невзначай сказал:

— Да, а наш опорный Вымпел — это все-таки собственность Академии… Надо бы вернуть.

Я сплела руки на груди и отвернулась. Он многозначительно посмотрел на маму — очевидно, как на представителя дипломатического ведомства.

Она сделала вид, что не заметила этого.

Так я попала в Трас-Академию.

А их "опорный Вымпел" остался у меня на лужайке. Мой 9600-й.

Крис Уиллрич С зарёю в путь

Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА

В то утро, когда на "Восьмом шаре" взревел клаксон, возвещая о приверженцах вселенской ночи, капитан ловил рыбу. Гесар Чин — друзья называли его Кирпич — был реликтом прошлого даже по понятиям дальнобойщиков и смотрелся почти как статуя с удочкой между расставленных ног, напоминая терракотового воина, покрытого патиной смазки. Шевелилась у него только челюсть, перемалывающая орешки бетеля, которые, несмотря на всю стоматологию двадцать четвертого века, окрасили его зубы в кроваво-красный цвет. Поскольку на корабле сейчас была невесомость, каждое движение челюсти заставляло его тело медленно покачиваться наподобие маятника. Он всего час как вышел из анабиоза, и тело все еще побаливало. А за время своей неоднозначной карьеры он твердо усвоил, что по утрам торопиться не следует.

"Ну и пусть ты ненавидишь гвай ло [7], - напоминал он себе. — Дыши глубоко. Помни, что сказал Вигнесс, и просто стой у руля. Держи все под контролем".

Поэтому он разглядывал толстую золотую иллюстрированную книгу ("2000 лет иллюстрированных манускриптов"), прилепленную в раскрытом виде среди звездных карт и толстых серебристых рыбин, неторопливо плавающих за большим прозрачным куполом, когда воплем об убийстве взревел сигнал тревоги, а освещение стало красным. Треска за куполом теперь плавала словно в крови.

— Эйя, — пробормотал Кирпич, продолжая жевать бетель и инстинктивно касаясь ножа на поясе. — Какого черта? — Но треска не смогла ему ответить, и он взглянул на рыбин с отвращением.

Как и все члены экипажа "Восьмого шара" — за исключением Кибернеты, корабельного мозга, — он носил на одежде диск, изображающий черный шар из полузабытой земной игры. Диск объединял в себе дозиметр радиации и устройство связи с корабельной сетью. Кирпич постучал по нему и сказал:

— Говорит капитан. Пусть новость будет хорошей.

— Кирпич, — послышался в ответ спокойный голос его первого помощника — женщины, которую он знал только под именем Кинжал Меза, — Киб засекла объект на пересекающейся солнечной орбите.

На сей раз Кирпич перестал жевать:

— Пересекающейся?

— Достаточно близкой. Сейчас до него 280 тысяч миль. Мы разминемся с ним на 160 тысячах.

Кирпич выругался, теперь громче. До объекта уже оставалось меньше, чем от Луны до Земли.

— Неизвестный планетоид? — спросил он. — Или корабль?

— Ставки корабельного тотализатора склоняются к тому, что это корабль, сэр, — послышался угрюмый голос Кибернеты.

— Я хочу взглянуть, — решил Кирпич. — Собственными глазами.

Родившийся на Марсе, он отличался привлекательным, но обветренным лицом тех китайских тибетцев, что первыми вышли на поверхность Красной планеты без масок. Другими его особыми приметами были хриплый голос и темные защитные очки старого космического волка, чья щитовидка получила слишком много радиации, а глаза пострадали от сильных перегрузок.

— Мы так и подумали, что ты захочешь, — сообщила Киб.

Кирпич вздохнул и сплюнул в самозакрывающуюся чашку. Потом набрал код подъема. Люк под ним закрылся. Загудели моторы, серебристые рыбины метнулись прочь, включая и ту, что сорвалась с крючка.

Рыболовный пузырь служил еще и пузырем астронавигации, хотя в спецификации корабля его функции и значились в обратном порядке. Обитатели "Восьмого шара" — четыре свежеразмороженных после анабиоза человека, три оживленных после аналогичной процедуры инопланетянина и всегда бодрствующая Кибернета — находились внутри титановой сферы диаметром около тридцати пяти метров, в свою очередь заключенной в двойную оболочку из углеродистой стали. Пятиметровое пространство между оболочками заполняла холодная вода, имеющая немало применений: экран от космического излучения, рассеивание тепла, запасная активная масса для двигателя. Она даже годилась для питья. Однако Кирпича осенила новаторская идея, и он запустил в водяную оболочку тихоокеанскую треску, а пузырь, находящийся на поверхности внутренней сферы, снабдил удочкой с катушкой, и теперь внутренний конец удочки торчал чуть выше навигационных карт.

Пузырь стал подниматься наподобие кабины лифта в каком-нибудь подводном поселении на Земле. На серой стене наружной оболочки раскрылась круглая панель. За ней находилась специальная мембрана, которая раздвинулась, когда сквозь нее протиснулся пузырь. Теперь удочка высовывалась в космос. За оранжевой лепешкой наживки искрился Млечный Путь. Сорвавшиеся с удочки капельки воды замерзали и рассеивались, чтобы присоединиться к звездам, или легкими снежинками опускались на белый корпус вокруг пузыря.

"Восьмой шар" соответствовал названию. Его наружная оболочка выглядела как черная сфера, утыканная грузовыми модулями, датчиками и радиаторами, однако на носу белой краской был нарисован круг со вписанным в него черным символом бесконечности. В его правой петле приютился стыковочный порт, а из левой сейчас выглядывал пузырь астронавигации. Ухмыляющиеся обитатели планет предполагали, что черная окраска нужна кораблю для скрытности, а белое пятно эту скрытность нарушает. Фактически же, и белая, и черная окраска не давали никакого эффекта. Излучая тепло, корабль светился для детекторов не хуже лампочки. За исключением плотных конвоев или таких экзотических мест, как ближние окрестности Солнца, скрытность в космосе была мифом.

Однако этот принцип работал в обе стороны. Никто не смог бы подкрасться к "Восьмому шару" незаметно.

Хмыкнув, Кирпич постучал по очкам, моргнул, и линзы включились. То были не корректирующие зрение линзы, а, скорее, плоские компьютерные панели из тех, что стали антиквариатом после изобретения прямых нейронных подключений к мозгу. Равномерная чернота линз поглощала фотоны, а расположенный чуть выше носа Кирпича компьютер формировал из них изображение для его поврежденных перегрузками глаз. В сущности, все, что он видел, было симуляцией. Например, когда он разглядывал ту книгу с потрясающей копией страницы из "Келлской книги" [8], то греческие буквы, обозначающие имя Христа, наполнялись тончайшими мерцающими деталями, наподобие какого-нибудь церковного фрактального набора; он мог при желании увеличить изображение, выделить миниатюрных животных и фантастических зверей и почти столь же причудливых людей, вплетенных в поразительную кельтскую орнаментную вязь, или погрузиться еще глубже, изучая тончайшие прожилки достоверно воспроизведенного пергамента из телячьей кожи, или полюбоваться разрекламированным богатством оригинальной палитры пигментов, таких как чернила на основе железа и чернильных орешков, золотой аурипигмент и ляпис-лазурь.