«Если», 2016 № 04 (247)

Вскоре в «купальне», отведенной для меня в отгороженной части бухты, появилась пара из тех белух плюс двое тюленей — морских зайцев, латраков. Первые дни мы лишь присматривались-прислушивались друг к другу, а белый мишка, прогуливавшийся по берегу, но не лезший в воду, приглядывался к нам. Потом одна из белух принесла мне в подарок рыбину: типа признает, что я у них старший.

Доктор Хартманн говорит, что гликопротеины-антифризы, не дающие образовываться кристалликам льда в моих тканях, вырабатываются у меня теперь самостоятельно, как у некоторых рыб. Самим организмом. Причем без внедрения новых генов. Дескать, заработали участки ДНК, которые раньше-то и генами не считались, их вообще за мусор принимали. Можно сказать, активизировалась спящая ветвь эволюции. Доктор радуется за меня, поблескивая глазами-пуговками. Что прежде числилось «мусорной ДНК», с помощью введенных в мой организм транскрипционных наноактиваторов стало выдавать не только антифризы, а еще и повышенное количество миоглобина, снабжающего мышцы кислородом, и вещества-шапероны, которые быстро восстанавливают поврежденные ткани тела. Не абы как, а по расчетам суперкомпьютера мощностью столько-то обалденных петафлопс…

Едва я наладил контакт с животными, опять переезд. Меня засовывают в бак, который стоит в судовом трюме, переоборудованном в лабораторию, — в соседних емкостях, кстати, соседи плещутся, тоже бывшие люди, а нынче твари морские, — и мы отчаливаем. Испытания моей новой сущности вдали от берегов проходят успешно. Теперь в воде Ледовитого океана чувствую себя настолько на своем месте, что не спешу вернуться на командное судно. Силовой экзоскелет, напоминающий элегантный труп дельфина, позволяет рассекать на скорости узлов в сорок, не меньше. У него гидролокатор имеется и пара манипуляторов с шестью пальцами на схвате. Рукастый дельфин. За пару заплывов я стал воспринимать его плавники и манипуляторы как свои. Супер-дупер-компьютер в этом тоже поучаствовал. У него ж, благодаря электродам нейроинтерфейса, прямой доступ в мою голову. В гиппокамп — ту штучку, с помощью которой запечатлеваются навыки. И в продолговатый мозг, где осуществляется контроль за сердечными ритмами, — чтоб мой «моторчик» не частил.

Разок, правда, не досчитала суперсчиталка, и я, тренируясь, тюкнулся лбом о борт. С приличного разгона. Но кочан крепким оказался, обошлось небольшим сотрясением — у меня и у судна.

В один прекрасный день (после того как оклемался от сотрясения) меня заряжают калориями по полной программе плюс делают несколько инъекций в разные места. Доктор Хартманн любезно поясняет, что в коллоидном растворе я получаю полисахариды в фуллереновой упаковке с разным временем распаковки. Между делом он напевает: «Wo wohnt die Liebe…» А я-то думал, что это — мое. Доктору предстоит и дальше напевать, а у меня впереди большой заплыв.

Русал поневоле

Открылась «дополненная реальность», ее визуализирует микроконтроллер, который закреплен на моей решетчатой косточке (маленькая такая), с помощью линзопроекторов, присосавшихся к моим зрачкам. В поле зрения побежали колонки цифр, засветились контуры удаленных объектов, замерцали стрелки и строчки справочной информации: вектора и скаляры скоростей подводных течений, горизонты и температуры водяных слоев. В отдельном виртуальном «окне» — карта с проложенным для меня курсом, там я представлен красивой красной точкой.

Час уже дую на норд-ост. До меня доходит, что нахожусь в российской исключительной экономической зоне, более того, плыву в направлении Новой Арктиды. Хозяева, похоже, вплотную интересуются Русской Арктикой. Получается, они не просто искатели забав и приключений от нечего делать, а махровые североатлантисты. Теперь от них и под толстой льдиной не укроешься, пролезут в каждую дырку.

Ко мне присоединяются товарищи по несчастью: белуха-самка по имени Шарлин и Роберт, морской заяц, в смысле тюлень-латрак. Шарлин — дама как дама. Щебечет, повизгивает, попискивает, словно заведенная, даром что под тонну весит. Усы и выпуклые глаза придают Роберту вид прусского офицера. У тюленя подобие ранца, который закреплен на его плавниках. Это для меня, я следующий доставщик груза, смахивающего на мину.

У белух без машинного перевода пока что могу разобрать лишь немногое: «плыви отсюда», «поплыть налево», «кувыркнуться», «ну что, съел», «ой, боюсь», да и в этом не уверен. Адаптер, подключенный к моим гидроакустическим антеннам, берется за подстрочную расшифровку языка белух. Но слишком часто выдает многословную пургу — совершенно перпендикулярную тому, что имеет в виду животное.

Язык белух, кстати, весьма богат в части описания слоев воды и поверхности моря, течений, льда. Причем описываются цвета там, где для нас или одна темнота, как под водой, или сплошная белизна, как у льда. Есть у них в языке слова для восприятия электрических полей. Слова для чувств, уверений в дружбе и любви. Белухи — мастера общаться, отчего их стая напоминает светский салон.

Я вот что усвоил. Акустика играет для морских наших братьев и сестер совсем не ту роль, что у нас, образуя пространство форм. Притом гораздо более обширное, чем наше зрительное пространство, поскольку включает сведения о начинке объектов, которые «просвечиваются» ультразвуком. Свисты и щелканья зубатых китов, мычание и стоны усатых, жужжание и пыхтение всякой рыбешки, хлопки и пощелкивание криля, гудение и вздохи самой пучины — все это не просто исполняется ради слышимого лишь им концерта, а образует для белух и тюленей особенную реальность.

Они тоже разумны, только иначе, чем люди. Дельфинообразный может за здорово живешь проглотить велосипедную камеру вместо рыбины — сам я, правда, такого не видел, но охотно верю. Это вовсе не неразумность, скорее, особенности гидроакустики — вернее, ее минусы. У них есть даже представление о рае, где, конечно, ничего твердого и острого и вообще вся суша — на дне. Так что, если белуха действует наобум, ее товарищи говорят: «У нее совсем суша утонула», для убедительности дополняя жестом — шлепком хвостовых плавников по воде.

То, что я произношу про себя, но достаточно четко, нейроинтерфейс перехватывает в мозговой зоне Вернике, адаптер переводит на белуший язык, а «шуруп» передает. Сейчас приветствую Шарлин. Только, боюсь, мое приветствие смахивает на речь неандертальца в высоком собрании. И вместо «досточтимая госпожа, примите уверения в моем глубоком уважении», получается что-то вроде «это я, че пялишься?». Шарлин делает «бочку», может со смеху, и мотает головой — мол, не парься, давай лучше поиграем: хочешь покататься у меня на носу? Прямо китенок, а не взрослая особь на сносях.

С тюленями общаться проще. В отличие от белух латраки являются одиночками, поэтому их мысли, чувства да и язык более бедны, без оттенков. Роберта я и без машинного перевода понимаю недурно, слов у него немного и каждое дорогого стоит.

На хозяев Шарлин работает за еду, она на третьем месяце беременности. Роберт, скорее всего, просто запрограммирован на исполнение команд.

Ладно, плывем втроем. Им надо иногда всплывать, а я обойдусь. Над нами почти нет льда, но Шарлин почему-то беспокоится.

В «окне» гидролокатора уже показалась группа целей: суда в походном ордере, целая флотилия. Атака, думаю, учебная — и то хорошо.

— Скоро у нас будут гости, — сказала белуха и любезно, хотя не очень понятно, предупредила: — Осторожно, впереди — мягкое, но острое.

Пока я размышлял о сложностях перевода, Роберт без долгих раздумий шмякнул арктическую цианею хвостом. Единственное, чего он по-настоящему боится, — белые медведи, но я успокоил, объяснив, что так далеко в море они не заплывают.