Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
Заметим только, что и в наше время подавляющее число невест выбирается по внешнему виду, даже если любовь и не приходит с первого взгляда. И вспомним в той же связи, что сам Вальтер Скотт упоминает в «Монастыре», что существовал в Шотландии более просвещенный обычай, по которому жених мог сожительствовать с невестой целый год, прежде чем окончательно решить, подходят ли они друг к дружке. О tempora, о mores! О времена, о нравы!
Наверное, читатель будет весьма удивлен, когда я скажу ему, что невесте Джорджа Лермонта незадолго до свадьбы исполнилось… четырнадцать годков. [59] Да, да! Совсем как Джульетте в итальянском городе Вероне, что стоит на дороге, ведущей из Милана в Венецию. Джульетта была даже чуточку моложе, но родилась она значительно южнее, нежели Наташа.
59
На
«По понятиям того времени, девочка 12, 13 лет почиталась уже достаточно зрелой девицей, и нередко в этом возрасте выходили замуж…» А далее (на той же странице 61-й) автор сообщал, что знаменитый князь Меньшиков «хлопотал о приискании своей 12-летней дочке жениха…»
Впрочем, в XVII веке пятнадцатилетняя девица считалась уже перестарком, старой девой. В семнадцать лет московитянка могла иметь уже несколько детей, причем мальчики ценились намного выше девчонок.
По чину, по древнему русскому обряду величали невесту подружки:
Не шелкова ниточка ко стенке льнет — Свет Андреич Евтихьевну ко сердцу жмет: — Ой, скажи ты мне, скажи, Натальюшка, Не утаи, мой свет Ёвтихьевна: Кто тебе больше всех отроду мил? — А и мил-то мне милешенек родный батюшка, Помилей того будет родна матушка! — А и это, Натальюшка, неправда твоя, Неправда твоя, не истинная. Ой, скажи ты мне, скажи, Натальюшка, Не утаи, мой свет Евтихьевна: Кто тебе всех на свете милей? — Я скажу, молоденька, всю правду свою, Всю правду свою, всю-то истинную: Нет на свете милей мне света Юрьюшки, Нет на вольном свету приглядней Андреича…И дальше все было по чину, по обряду: взял жених золотое кольцо с лентой из невестиной косы, надел себе на безымянный палец, а на палец невесты надел купленное им для нее колечко из червонного золота.
Как убедился Лермонт, сватовство было делом отнюдь не простым: семейный совет, засыл пустосватов для проведки-разведки, смотрины да глядины, посылка сватов и свах, рукобитье, первый пропой, похмелки, зарученье и запой, и вот уж пропита невеста, плач и девичник, венчание, большой стол для родни и близких невесты, пирожный стол, стол у тестя… Всего и не упомнишь! Сколько бочек вина выпито! Еле-еле душа в теле от этой русской водки! Пили без просыпа…
Англичане всегда дразнили шотландцев и ирландцев, конечно, как самых великих питух. Да куда им по сравнению с русскими! Никакие шкоты не выдержали бы эту карусель непрерывных возлияний…
Свадьбу сыграли в доме полковника Федорова на Поварской близ Арбата, [60] который стрелецкий голова отдавал дочери в приданое.
Диковинная была свадьба Лермонта: жених — шкотский пресвитерианин, невеста — православная, гости — вселенский собор, или «сборная солянка», как выразился отец невесты, а проповедником оказался лютеранин.
60
Арбат называли Арбатом потому, что сюда столетия тому назад приезжали степные арбы татарских обозов во главе с баскаками, собиравшими, кровь из носу, ясырь Золотой Орде с московитов. Еще раньше послы ордынские стояли в Кремле, чувствуя себя там хозяевами до Куликовской битвы. Но и после этой великой битвы целый век приезжали баскаки на арбах на Арбат за данью.
Полковнику фон дер Роппу не впервой было выступать вместо попа в церкви на подобных свадьбах, скрепя сердце дозволенных для рейтар православной церковью. Изрядно хватив московской зеленухи в предвкушении обильных возлияний, он был весьма красноречив:
— Раба
Божия Наталья! Уф… уф… Жене надлежит свято помнить, что не муж создан для жены, но жена для мужа. Повинуйся мужу, как Богу, — так учит тебя Господь устами святого апостола своего Павла: «Потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви… Как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем…». Раб Божий Георг! Уф… уф… Люби свою жену, «как и Христос возлюбил Церковь и предал себя за нее»… Сказано: «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть… Люби свою жену, как самого себя, а жена да убоится мужа…» Уф… уф… Ибо сказано: «А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии, ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен, но жена… уф… уф… прельстившись, впала в преступление, впрочем, спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и святости с целомудрием…»— Горько! — горланили родичи невесты.
— Bitter! Bitter! — вторили им уже знакомые с этим стародавним русским обычаем заморские гости.
— Молчать! — гаркнул Ропп. — Я еще не кончил… — Ему не давали говорить, шум все нарастал. — Канальи!.. Уф… уф… За жениха и невесту!.. Ибо еще святой апостол Павел в Первом послании к Тимофею писал: «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов!..»
Его мало кто слушал, но Ропп не сдавался.
— Молчать! Смирно! — еще пуще взревел фон дер Ропп. — Кто тут отец командир?.. А ну заткнуть глотку! Уф… уф… Как учил святой апостол Павел: «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно; блудников же и прелюбодеев судит Бог». Берегись моих рейтаров, Лермонт, ибо сказано у пророка Иеремии: «Это — откормленные кони: каждый из них ржет на жену другого…».
Голос полковника потонул в веселом гомоне рейтаров и прочих гостей. Эту свадьбу долго помнили на Арбате.
Галловой тоже поднял тост:
— Бог всемогущий да расплодит вас и да размножит вас и да будут от вас множество народов. И Цари произойдут из чресл ваших… Милейший земляк мой, Джордж Лермонт! Ты носишь в себе песнь Шотландии, песнь Томаса Рифмотворца. Не может быть, чтобы эта песнь, нечто большее, чем ты сам, не ожила, не зазвучала в ком-то из твоих сыновей или внуков.
Часа через два полковник фон дер Ропп исполнил свой обычный номер: сделав стойку на пиршественном столе, обошел его весь, опираясь токмо на большие пальцы стальных своих рук. А затем, утирая сентиментальные слезы, он говорил жениху:
— В моей любимой книге Вольфрама фон Эшенбаха о славном рыцаре Парсифале, написанной лет четыреста тому назад, рассказывается о том, как справлял Гамурет, отец Парсифаля, свою свадьбу с Белаконой, черной королевой мавров. Он отказался, как и ты, сделаться ее единоверцем, не подчинился Аллаху, понадеялся напрасно, что она, мусульманка, примет его веру, перекрестится в христианку. А она и не думала делать это, и тогда Гамурет тайно бежал на севильском корабле. А бедная Белакона напрасно взывала ему вослед: «Вернись, я тотчас приму твою веру!..». Бедный Гамурет… уф… уф… бедная Белакона!..
И рек фон дер Ропп:
— Да не постигнет тебя судьба великого рыцаря Гамурета!
Обливаясь слезами, продолжал сей чувствительный кондотьер:
— А Белакона родила от Гамурета смуглого мальчонку с пежинами. И волосы у него были черные, как у матери, но на темени пробился золотисто-белокурый локон — точь-в-точь волосы его красавца отца! И он тоже стал отважным рыцарем…
По старинному шкотскому обычаю в опочивальню молодых внесли в серебряном кубке подогретое вино с пряностями, и, когда все вышли с чересчур, пожалуй уж, вольными шутками и прибаутками на разных языках, причем фон дер Ропп удалился на больших пальцах рук, по-рачьи пятясь задом, Лермонт взял в руки кубок и сказал серьезно:
— Пусть, как в легенде о Тристане и Изольде, будет этот кубок наполнен любовным напитком, колдовским зельем. Мы изопьем его, сначала я, потом ты, и полюбим мы друг друга столь великой и дивной любовью, что до самой смерти сердца наши всегда будут биться в лад, и никакая сила на этом свете не сможет разлучить нас!
И они выпили кубок до дна, и было как в древней легенде: они погасили свет, и Джордж не хотел ничего, кроме Наташи, и Наташа не хотела ничего, кроме Джорджа, и лишил он ее звания девственницы. И Наташа нисколько не жалела о потере своего девичьего цветка, вовсе не обманывая своего короля, коему подсунули целку-служанку, ибо нет большего счастья для женщины, чем отдать свою лилию своему возлюбленному. Так пел в своих сладкозвучных стихах Томас Лермонт из Эрксильдуна…