Если бы меня спросили

— Он ещё и беглый? — сделала вид, что удивился Воскресенский.

— Угу, восемь ходок, семь побегов, — мрачно пошутила Ирка. — Только отец имеет право просить об условно-досрочном освобождении не раньше, чем по истечении двадцати пяти лет отбытия наказания, а он ещё и половину не отсидел. Вряд ли вы сможете ему помочь, Борис Викторович.

— Ну почему же, — открыл Воскресенский свою неизменную папку из дорогой потёртой кожи, что всегда носил с собой. — Я ознакомился с делом. Он же катала, твой отец? — вытащил Борис Викторович какой-то лист, видимо, копию протокола.

Вряд ли документ действительно был ему нужен, и владелец адвокатской конторы «Гедеон» чего-то не помнил, но разговаривать, глядя в бумаги всегда проще, чем глядя в глаза собеседнику.

— Мошенник, игрок, карточный шулер. Элита уголовного мира, — сказал он. — А тут побег и убийство случайной женщины. Грубо, неопрятно, глупо. Его явно подставили.

— Никто в этом и не сомневался, — скептически хмыкнула Ирка. — Только почему у меня такое ощущение, что вы меня сейчас пытаетесь заинтересовать?

— Потому что ты чертовски умная девочка, Ира Лебедева, — усмехнулся Воскресенский и убрал на место свои бумажки, — с редкостно развитым критическим мышлением в столь юном возрасте. Но козырей у меня, увы, больше нет. Даже не знаю, что и делать. Я думал, для тебя это будет хорошим аргументом согласиться, — отложил он папочку.

— Кто ж сразу заходит с козырей, господин Великий Адвокат, — усмехнулась Ирка. — Хотя могу подсказать один проверенный способ, — она сняла его пальто. Становилось жарко. — Просто попросите и, возможно, я помогу. Смотря что вам от меня, конечно, надо. И если я откажусь или окажусь бесполезна, вы ничего не будете должны. Я слушаю, Борис Викторович, — повторила она его жест открытой ладонью.

И хорошо, что ничего не ждала в ответ. Угадать, что он скажет, она бы не смогла при всём желании.

29

29

— Мне нужно, чтобы ты подружилась с моей женой, — ответил Борис Викторович. — И кое-что для меня узнала.

Ирка удивлённо приподняла брови.

— Да, да, не удивляйся. Никто не умеет лучше женщин хранить свои секреты. Я даже женился ради одного из них, но так ничего и не добился.

— Никто не умеет лучше женщин хранить свои секреты, особенно от других женщин, — ответила Ирка. — Особенно от новых подруг. Мы и дружить-то, говорят, не умеем. А тут и вовсе с вашей женой по разные стороны баррикад.

— Да, ты же девушка моего сына, — вздохнул он. — А у них отношения сложные.

Она развела руками, так и не сумев прочитать, что за эмоции отразились на его лице. Сожаление? Сострадание? Сочувствие?

— Это прискорбно, — вздохнул он, словно ей в ответ.

— Для него, для неё или для вас?

— Для тебя, Ирина Лебедева, для тебя. Я уже давно ничего не жду от сына, и вряд ли он сможет меня ещё сильнее разочаровать, а вот у тебя всё ещё впереди. И, боюсь, ты ошибёшься, обожжёшься и будешь жестоко обманута в своих ожиданиях на его счёт.

— Для отца вы не слишком категоричны?

— Поверь, это я тебя ещё щажу, — покачал он головой. — Хотя моя любимая женщина со мной не согласилась бы, так же, как и ты. Я же правильно понял, что ты собралась его защищать?

— До последнего вздоха, — уверенно кивнула Ирка.

— Как знакомо, — горько усмехнулся он. — Именно до последнего вздоха она его и защищала.

— Ваша жена?

— Да, моя жена, мать моего сына и единственная женщина, которую я люблю и никогда не перестану любить. Она умерла девять лет назад, но я, к несчастью, однолюб, а смерть, увы, ничего не меняет. Человека нет, а чувства остаются — вот такая жестокая ирония.

Он потёр лицо, словно раздумывал над каким-то сложным решением.

Побарабанил пальцами по сиденью. Упёрся локтями в колени и посмотрел на Ирку.

— Давай я тебе просто расскажу. Мне кажется, сейчас это важнее, чем те планы, что я строил на тебя изначально. Да, да, у меня были на тебя планы, и не самые невинные. Ты права: не просто так я назначил тебе такую зарплату. Не смотри на меня осуждающе.

— Я постараюсь, — честно пообещала Ирка.

— Мне, конечно, трудно будет объяснить некоторые вещи столь юной девушке.

— Почему? Я слышала, быть взрослым — это постоянно хотеть лежать и денег. Если это так, я точно взрослая.

Борис Викторович улыбнулся.

— Всё верно, но если без шуток, некоторые вещи начинаешь понимать лишь с годами, с опытом, тяжёлым и прожитым лично. Но раз уж мы тут всё равно застряли неизвестно насколько, — оглянулся он на словно накрытый белым покрывалом город внизу, — я попробую тебе объяснить. А ты уже сама сделаешь выводы.

— Договорились, — кивнула Ирка.

— Лет до трёх, Вадим, пожалуй, был обычным ребёнком, — тепло улыбнулся Воскресенский, откинувшись к спинке. — Активным, непоседливым, шустрым и очень солнечным — улыбчивым, добрым, послушным. То есть он, конечно, баловался, как и все, иногда плакал и капризничал, но с ним никогда не было проблем, если нужно было, например, выпить горькое лекарство, или открыть рот у стоматолога, или встать рано утром. Когда кто-то рассказывал нам с женой, как трудно уложить ребёнка спать или накормить, мы не понимали — у нас никогда не было таких проблем. К сожалению, были другие. — Он развёл руками. — Мы очень хотели второго ребёнка. Не сразу, когда Вадик подрастёт. Но когда он подрос, оказалось, что второго ребёнка жена выносить не сможет.

Воскресенский глубоко задумался, видимо, мысленно возвратившись в прошлое.

Ирка молча ждала, не задавая вопросов.

— Я не буду грузить тебя медицинскими терминами и диагнозами, всё это в принципе уже неважно, — посмотрел он на Ирку, — просто хочу, чтобы ты понимала: когда у Вадима проявились первые признаки одарённости, он начал читать, считать, интересоваться химическими формулами, увлекаться астрономией, моей жене поставили неутешительный диагноз, который означал, что он наш единственный ребёнок. А когда он ещё и начал проявлять способности и учителя наперебой стали говорить: вам нужно отдать его в музыкальную школу, на рисование, на танцы, в спорт, — конечно, она посчитала своей святой обязанностью — дать ему всё, что потребуется.

Борис Викторович стряхнул с брюк невидимую соринку, расстегнул пиджак и уставился в окно.

— Одарённый ребёнок — это всегда на пятьдесят процентов дар, а на пятьдесят — заслуга родителей, любила повторять моя жена. Это сильный, крепкий росток, но станет ли он столь же прекрасным цветущим растением или зачахнет и не раскроет ни одного цветка, зависит от того, будем мы его держать в тёмном углу или на солнечном подоконнике, как будем ухаживать.

«Засохшие оливковые деревья в кадках, что привёз Вадим, вполне наглядное подтверждение её теории», — подумала Ирка.