Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре
Шрифт:
Сам Иерусалим я любил, особенно Старый город с его узкими улочками и ведущими вверх и вниз ступенями повсюду. Я бродил по базарам со стойками для специй и изделий местных ремесленников. Под стать настоящему оркестру языков и диалектов было разнообразие одежд: мусульманки, скромно закутанные в разноцветные хиджабы, британские солдаты в шортах цвета хаки, религиозные иудеи в черном, англичанки в шляпках с цветами. Громкий звон церковных колоколов прерывал призыв мусульман к молитве – в те времена с минарета на молитву призывал настоящий муэдзин, человек из плоти и крови, а не усиленная запись. К Западной стене (Стене Плача), единственным сохранившимся до наших дней остаткам Второго храма, в то время можно было пройти только по переулку шириной около 4,5 м между Храмовой горой и Марокканским кварталом (кварталом Муграби). Для еврея посещение Западной стены, по сути, означало преодоление похожего на каньон прохода через
За стенами древнего города шумел современный развивающийся центр. Элегантный отель King David с высокими суданцами-швейцарами в великолепных красных тюрбанах взирал на Старый город. С террасы в задней части отеля открывался вид на стены города, Купол Скалы (мечеть Куббат-ас-Сахра) и Масличную гору за пределами города. Улица Бен-Йегуда была наполнена суетой из-за кафе и магазинов.
Мне Иерусалим казался очень космополитичным. Присутствие британцев было неизбежным: чиновники, солдаты, дельцы. Так же обстояли дела со старинной арабской аристократией. Жизнь евреев вращалась вокруг медицинского центра «Хадасса», Еврейского университета и Еврейского агентства, предшественника правительства Израиля.
Мои мать (третья слева) и отец (крайний справа) во время путешествия в Египет, 1938 г.
Путешествие от прибрежных равнин к возвышенности во внутренней части страны давало волнующее ощущение восхождения к Иерусалиму; это точно выражает библейский язык псалмов – «восхождение» к дому Господнему. После того как в 1948 году Израиль обрел независимость и последующие двадцать лет до победы в Шестидневной войне 1967-го Иерусалим был разделен, Старый город оказался недоступен для израильских евреев. Однако в начале 1940-х, когда я впервые его увидел, город был единым. Как правило, мы ездили в Иерусалим два раза в год. Кроме того, каждое лето мы путешествовали из Хайфы в другом направлении – на север, в Ливан. Там жила большая часть наших родственников: они переехали в Бейрут из Алеппо. Еще мы ездили на курорты в горах Ливан [2] , такие как Дхур-Шуэйр и Бхамдун. Моя сестра Сильвия родилась во время одной из таких поездок – это была еще одна продолжительная остановка из-за войны. На этот раз состояние тревоги было близко к панике, хотя я осознал это лишь значительно позже. Панику вызвало продвижение Африканского корпуса под командованием немецкого генерала Эрвина Роммеля через Ливийскую пустыню к Египту. Будет ли Палестина следующей?.. Мы оставались в Ливане до сражения при Эль-Аламейне в Египте в 1942 году, после которого успехи английских войск под командованием фельдмаршала Бернарда Лоу Монтгомери ослабили прямую военную угрозу со стороны нацистской Германии.
2
Имеется в виду горный хребет Ливан. – Примеч. перев.
Наша последняя поездка в Ливан состоялась в конце лета 1947 года. С одной стороны, я знал, что в семье все хорошо. Изобилие было почти осязаемым. Годы войны благотворно сказались на бизнесе – отцу удалось продолжить ввоз товаров, которые отправляли из Индии мои дяди. Родители купили многоквартирный дом на горе Кармель. Мы поехали в Бейрут и купили машину. И не просто машину, а «студебекер-коммандер» 1947 года – первый автомобиль с горизонтально вытянутым багажником, похожим на капюшон. Люди смотрели на это чудо и гадали, в какую сторону оно поедет. Было потрясающе обладать «студебекером» цвета слоновой кости, новый радикальный дизайн которого разработал блистательный Реймонд Лоуи.
Во время этой поездки в 1947 году мы отправились дальше, чем обычно, в сам Алеппо. Это был мой единственный визит в этот город. Наша семья в полном составе, дети и взрослые, загрузилась в три лимузина «крайслер» и отправилась из Бейрута на север, проведать мою хрупкую и миниатюрную бабушку Симбел. Мы посетили древнюю цитадель Алеппо – впечатляющее средневековое строение на месте, которое было укрепленным в течение четырех тысячелетий. Помню,
как мои дяди запаниковали, когда увидели на наших с братом рубашках эмблему нашей школы «Реали» с вышитыми на ней словами vehatznea lechet, что означает «поступайте смиренно». Так как надпись была на иврите и обозначала нас как евреев, взрослые боялись выпускать нас на улицу.Реклама автомобиля «студебекер коммандер» 1947 г. (дизайн Реймонда Лоуи), который мои родители купили в Бейруте
В арабском мире напряженность особенно возросла в последние дни мандата Британии на управление Палестиной. В это самое время страны, входящие в недавно созданную Организацию Объединенных Наций, обсуждали вопрос об образовании Государства Израиль, который имел жизненно важное значение для всех жителей региона. В конце концов дяди срезали с наших рубашек эмблемы и сказали не говорить на иврите на публике. Мы перешли на английский, наш второй язык.
Палестина несколько лет находилась в состоянии гражданского мятежа, когда евреи – борцы за независимость вели партизанскую войну против британских властей. Наша семья была в Иерусалиме в июле 1946-го, когда «Иргун», вооруженная подпольная сионистская организация, которая считала насилие средством убеждения, взорвала бомбу в отеле King David, где британцы устроили свою штаб-квартиру. Мне тогда было восемь лет, и в тот самый момент мы с кузенами стояли у Яффских ворот и смотрели на запад. Мы увидели вспышку, а секунду спустя ужасный звук достиг наших ушей. Десятки людей – британцев, арабов, евреев – были убиты.
ООН согласилась создать независимое израильское государство 29 ноября 1947 года, разделив Палестину, и с этого момента конфликт с британцами расширился до конфликта между евреями и арабами. К весне велась борьба за Хайфу, когда еврейские вооруженные силы – Хагана, ядро израильских войск, – стремились получить контроль над стратегически важным городом, который находился в регионе, предназначенном для еврейского государства. Из нашего дома на склоне горы, выходящем на порт, мы слышали стрельбу. После того как шальная пуля влетела через окно в мою спальню, мы установили защитные стальные листы на веранде и на окнах. Говорят, что после битвы за Хайфу евреи-победители через громкоговорители, установленные на машинах, обращались к арабскому населению, призывая их оставаться в городе, – такой призыв точно не звучал в других городах во время Войны за независимость. На самом деле лишь немногие арабы остались. У моих родителей были друзья-арабы. Сегодня Хайфа представляет собой одно из наиболее успешных сообществ израильтян-евреев и арабов. Но десятки тысяч арабов, испытывая вполне понятный страх, в 1948 году покинули город, устремившись в арабские города на севере, в Ливане и за его пределами.
Мои воспоминания об этом исходе болезненны. Вместе с друзьями я наблюдал, как многие представители арабского населения собрались и уехали, а потом видел, как евреи из более бедных прилегающих районов зашли в арабские кварталы и начали грабить. Они заходили в дома, выдвигали все ящики и опустошали их. Люди часто уезжали очень быстро, оставляя серебряную посуду и другие вещи. Я видел, как кто-то уносил коллекцию марок. В этом юном возрасте я уже чувствовал, что все изменилось и жизнь становится сложнее.
Помню, как в День независимости, 14 мая 1948 года – мне тогда еще не исполнилось десять, – я пошел в центр Хайфы с друзьями. Родителей с нами не было. Мы присоединились к толпе перед зданием муниципалитета и слушали радиотрансляцию, когда Давид Бен-Гурион в Тель-Авиве провозгласил независимость Израиля. Арабские армии соседних стран вторглись на следующий день. Оглядываясь назад, я нахожу примечательным то, что в период постоянной вражды группка десятилетних мальчишек могла свободно гулять по улицам без надзора.
Школа «Реали» представляла собой элитное учреждение, основанное перед Первой мировой войной, и я посещал представительство этой школы на вершине горы Кармель, а не основной корпус рядом с кампусом Техниона. Моим родителям было непросто устроить меня в школу «Реали»; однажды они рассказали, что меня сначала не принимали, как они думали, из-за того, что мы были сефардами. Как рассказывал отец, он пошел к управляющему Англо-Палестинским банком, с которым вел дела, и попросил его вмешаться, чтобы меня приняли. Я был одним из двух учеников-сефардов, позже нас стало трое, а затем и четверо, когда в школу зачислили моих брата и сестру, Габриэля и Сильвию. Ребенком я никогда не испытывал какой-то изоляции, не говоря уже об откровенной дискриминации, из-за своего происхождения. Но мои родители явно обладали иным опытом и были очень чувствительны к проблеме.