Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре

Моя церемония бар-мицва [3] состоялась на этой крыше в июле 1951 года. Это были времена экономии – на иврите она называлась tzena, – но нашей семье было намного легче благодаря посылкам с фруктами, мясными консервами и другими деликатесами, которые приходили от моих дядей из Ирландии. В 1951 году Ирландия казалась мне страной изобилия – по одному этому можно судить о том, какой была повседневная жизнь в Израиле в те времена.

<

3

Бар-мицва – в иудаизме церемония вступления мальчика, достигшего 13 лет, в религиозное и правовое совершеннолетие. – Примеч. перев.

image l:href="#"/>

1951 г., мне исполнилось тринадцать. Наш дом повлиял на мои более поздние представления о том, каким может и должен быть дом

Квартира в доме на склоне расширила мой идеальный образ «родного дома», который дополнялся каждый раз, когда мы бывали в гостях у моей тети, Рене Ситтон, и ее мужа Джозефа, заместителя директора Англо-Палестинского банка. Они жили на вилле на вершине горы Кармель. В доме имелся гараж на улице и огороженный стенами сад с дорожками. Дом, расположенный почти на самой вершине отлогого склона, был одноэтажным, из каждой комнаты открывался вид на пышный зеленый сад и на море внизу. Вскоре я стал считать, что дом моей тети – само совершенство.

Со временем, когда мне было двадцать с небольшим, в моем представлении сложился образ идеального дома, и эти идеи родом из моего детства. Я пришел к выводу, что дом должен иметь собственную территорию – частную и четко определенную, пусть даже маленькую. В нем обязательно должен быть сад, или внутренний дворик, или какая-то иная форма внешнего пространства – переходная зона, создающая связь между закрытым миром внутри дома и миром снаружи. Желательно, чтобы из дома открывался какой-нибудь вид – не обязательно на побережье Амальфи или Гранд-Титон, это может быть вид на сельскую местность, на деревья, на воду, или даже на соседние здания, если они красивы и гармоничны. Много лет спустя все это будет отражено в концепции Habitat.

* * *

В новообразованном Государстве Израиль моя семья столкнулась с серьезными трудностями. Мой отец особенно ощутил, что ему, мягко говоря, усложняют жизнь, а если говорить как есть, то намеренно уничтожают. Новое правительство Израиля, основу которого составляла социалистическая партия МАПАЙ, находившаяся под сильным влиянием профсоюзов, душило бизнес отца: не выдавало ему лицензии на импорт, отдавая предпочтение своим союзникам, и требовало долю в его предприятиях. У отца был большой запас товаров – преимущественно тканей, ввезенных до 1948 года, – однако из-за новых форм контроля цен продавать их стало невыгодно. Некоторые конкуренты отца продавали свой товар на черном рынке и хорошо на этом зарабатывали, но отец не имел ничего общего с нелегальными сделками. Отец считал, что к нему все равно относятся как к спекулянту: внимательно за ним следят и причиняют беспокойство всеми возможными способами. Он стал называть правительство «большевиками». Но было также и нечто более серьезное: мой отец считал, что он и его друзья были выбраны в качестве объектов для травли, потому что они сефарды, а также потому, что наш относительный достаток вызывал зависть.

Отца также беспокоило, что в школе «Реали» и в движении скаутов мне внушают идеи социализма. Я действительно считал себя социалистом и был приверженцем движения кибуцев и кооперативного движения, отражавших ценности сионистского социализма, которые были тесно сплетены с нашим образованием. В те первые дни после рождения нового государства меня восхищало, что автобусной компанией может владеть и управлять кооператив и что различные производства – стекольные, сталелитейные, молокоперерабатывающие – тоже кооперативы, которыми владеют сами рабочие. Я видел свое будущее в кибуце. Однажды в родительский день в школе мой отец произнес речь о социалистической идеологии и о том, почему для образовательного учреждения неприемлемо навязывать такую повестку. Должен сказать, к стыду своему, я с тревогой ожидал этого события еще до того, как все произошло, – не только из-за темы выступления отца, но и из-за его недостаточно хорошего иврита и сефардского акцента.

Выборы в Израиле не сулили каких-то послаблений для таких предпринимателей, как мой отец. На первых выборах, состоявшихся в 1949 году, отец активно поддерживал небольшую партию сефардов, которая получила четыре места из 120 в кнессете – израильском парламенте. Один из представителей этой партии стал министром внутренних дел – «символическим министром-сефардом», как сказал мой отец. Во время вторых выборов, в 1951-м, отец поддерживал «Общих сионистов», партию частных предпринимателей, надеясь, что они добьются большего и принесут облегчение бизнес-сообществу. «Общие сионисты» действительно добились большего и получили 20 мест в парламенте, но этого было мало, чтобы сбросить «большевиков из МАПАЙ».

Все больше отчаиваясь, мой отец поехал в Италию – в Милан, чтобы попытаться организовать новое дело. Он разработал планы по созданию в Израиле завода по производству гвоздей и шурупов и, насколько я помню, отослал эти планы на одобрение правительству, а не вернулся домой, чтобы представить их лично. В первые годы независимости эмиграция из Израиля не поощрялась, и это была не просто риторика правительства, а практические меры – например, было очень трудно получить выездную визу. Опасения отца были оправданны: когда профсоюзы узнали о его замыслах, они потребовали 51-процентную долю в новом предприятии, а для отца это было неприемлемо. Для моих родителей настало время принимать трудные решения.

Мама на три месяца отправилась к отцу в Италию; британская подданная, она не испытывала с визой никаких проблем. Так как я был в некотором роде неуправляемым – был груб с братом и сестрой и, как правило, не слушался, когда взрослые старались подавить меня своим авторитетом, – меня оставили с семьей двух учителей из моей школы. С моими более послушными братом и сестрой остался старший кузен.

За те три месяца, что я жил с учителями, я угомонился, начал делать домашнюю работу и неожиданно стал получать хорошие оценки. Когда назначенный трехдневный поход отменили и несколько моих одноклассников решили сесть на поезд и сбежать в Тель-Авив на три дня, я, как ни странно, проявил зрелость и беспокойство о семье, с которой жил, и решил не присоединяться к друзьям в этом приключении.

В начале 1953 года родители приняли решение уехать из Израиля и пустить корни в другом месте. Мама сообщила нам эту новость сразу после возвращения из Милана. Эмиграция из Израиля в 1953 году была серьезным делом. Евреев, которые уезжали, называли yordim – «диссиденты». Это унизительное прозвище было больно слышать. Эмиграция рассматривалась властями как своего рода национальное оскорбление. Билеты на корабль или на самолет нужно было оплачивать из денег, присланных из-за рубежа. Мои учителя из школы «Реали», узнав о нашем отъезде, пригласили маму вместе со мной в школу. Они признали, что в классе я был смутьяном, но сказали, что будут рады принять меня обратно, если я вернусь. Казалось, будто Израиль стремится удержать даже своих неудачников.

Известие о том, что наша семья покидает Израиль, было для меня очень тяжким. Я прочно здесь закрепился и был счастлив. К тому же я жил в просторном доме – а это было доступно в Израиле не всем – и наслаждался комфортом. Но у меня, пятнадцатилетнего подростка, был небольшой выбор. Оглядываясь назад, я могу оценить реальность, о которой не особенно задумывался в то время: какую жгучую боль вызвало это решение у моих родителей. Моему отцу было сорок пять, матери – тридцать восемь. Они были совсем еще нестарыми, но все же переезжать в другую страну в этом возрасте было несладко. Мама начала распродавать имущество. Она оставила рояль «Бехштейн» и часть мебели, отдав их на хранение до тех пор, пока мы окончательно не определимся с местом жительства, – но продала «студебекер». Семейный бизнес был закрыт.

Что касается финансов, то наше положение оказалось более шатким, чем мы ожидали. Отец потратил большую часть своих сбережений, когда его дела пошли плохо, однако он рассчитывал на один резерв. Во время Второй мировой войны, когда мои дяди отправляли товары в Палестину, часть товаров шла в Бейрут, где мой отец основал компанию на пару с кузеном. Отец предполагал, что в Бейруте скопилась значительная часть прибыли, и рассчитывал на эти деньги, пока тратились средства в Израиле. В течение нескольких лет контактов с офисом в Бейруте не было из-за закрытия границы между Израилем и Ливаном с момента объявления независимости. Отец подумывал о том, чтобы в Бейрут для улаживания дел отправилась моя мама с ее британским подданством, но отбросил эту идею – в те времена подобная поездка была для мамы слишком опасной, учитывая ее проживание в Израиле. Уже распрощавшись с Израилем, отец сумел попасть в Бейрут и обнаружил, что кузен истратил все деньги. Резервный фонд отца исчез.