Если любишь - солги
Шрифт:
Записка от сьера В. К. полетела на пол — сама исчезнет. Я сунула открытку в конверт, торопливо надписала адрес и поднялась со стула, чтобы идти в прихожую. В этот момент раздался звон дверного колокольчика.
Даже не подумала спросить "Кто там?" Опрометью кинулась отворять.
На пороге стоял крупный мужчина, похожий скорее на начальника жандармского участка, чем на слугу: отглаженный мундир, два ряда начищенных пуговиц, холёное лицо, надменный взгляд.
— Добрый день, дамзель Войль, — он приложил пальцы к лаковому козырьку фуражки. — Моё имя Дюваль. Меня прислала мажисьен Карассис. Вы готовы ехать?
— Нет! — вырвалось у меня. — Не совсем…
Карассис! Духи земли,
Наверное, я выглядела нелепо — испуганная, растерянная, суетливая, но на каменном лице шофёра не дрогнул ни один мускул.
— Если угодно, я подожду снаружи, — он помедлил. — Но возможно, вам требуется помощь?
— Нет-нет… Я просто не успела отправить письмо.
Он взглянул на конверт в моей руке.
— Мы можем завернуть на почту.
— Правда? Это было бы замечательно! — мне самой и в голову бы не пришло попросить об услуге этого чопорного и важного великана.
— Позвольте ваш багаж.
Скрипя начищенными сапогами, он прошёл в прихожую и подхватил мои чемоданы легко, будто они пустые. Вообще-то я не собиралась ехать вот так — в серой шерстяной юбке, блузке без прикрас и… что надеть сверху? Шерстяной кардиган? Нет, лучше жакет. Ох, чуть шляпку не забыла!
У тротуара парил, занимая почти всю ширину проезжей части, огромный и величественный "фантом". Если "стрелу" хотелось сравнить с акулой, то "фантом" представлялся китом, отлитым из амальгамы. Дверца отъехала в сторону сама собой. Заметив моё удивление, Дюваль показал руку с петлёй на запястье, только шнур от неё был длиной с палец и заканчивался туго завязанным узлом.
— Дистанционное управление. Но надо быть в трёх метрах от мобиля. Прошу вас!
В просторном салоне могли бы с комфортом разместиться человек десять — под ногами ковёр, широкие диваны по периметру, пара столиков, зеркала, бюро, небольшой шкафчик… И вся эта роскошь, достойная морской яхты, — для меня одной?
— Здесь мини-бар с прохладительными напитками, фрукты, сладости, — Дюваль отворил изогнутую дверцу палисандровой тумбы. — Если пожелаете отдохнуть, есть подушки и пледы. Освежиться можно в конце салона… дверца там, за шкафом. Если вам захочется уединения, нажмите эту кнопку, опустится шторка, отделяющая салон от кабины. Вот переговорное устройство, чтобы связаться со мной. Просто поверните рычажок и говорите.
Он перебрался на водительское место, и "фантом" заскользил вниз по Вишнёвой улице с лёгкостью солнечного луча. Из-за решётчатой ограды дома напротив во все глаза глядела мадам Зайфер, большая любительница сплетен. Надо придумать, как отделаться от её расспросов, когда вернусь.
— Сколько нам ехать? — спросила я.
— Часа полтора, если шоссе будет свободно.
"Фантом" свернул на Черёмуховую, потом на улицу Акаций и выплыл на Торговую, прямо к почтовому отделению. Добежать пешком — четверть часа, на мажи-мобиле — пара минут. Я поднялась выходить, но Дюваль снова оказался в салоне и протянул руку в перчатке за открыткой, сказав почтительно, но твёрдо:
— Позвольте мне, дамзель Войль.
Спрыгнул на асфальт и деловито зашагал к одноэтажному зданию постройки прошлого века, где помещалось почтовое отделение. На Торговой было много магазинов, мелких лавок, кофеин, кондитерских, между ними — парикмахерский салон и фотографическое ателье. Прохожие так и сновали туда-сюда. Многие замедляли шаг, с любопытством поглядывая на шикарный "фантом". Так жители заштатного портового городка, должно быть, глядели бы на круизный лайнер, затесавшийся на местном рейде среди рыбацких шхун. И никому не приходило в голову, что за зеркальными стёклами сидит невидимкой не важная особа, а обыкновенная девушка двадцати трёх лет
с досадным изъяном психики, из-за которого ей следует держаться подальше от приличных людей. И уж тем более, не стоит разъезжать в чужих мажи-мобилях…Чёрные перчатки шофёра напомнили о Фалько. Видел ли он мой отъезд — или сегодня на карауле стоял кто-то другой? Нет, в самом деле, не могут же они наблюдать за мной круглые сутки, это просто расточительно!
Дюваль доложил, что письмо отправлено, занял своё место и повёл мобиль, легко обходя электросолнечные гибриды. Ощущение нарастающей скорости завораживало. Мимо проносились дома, вывески, полосатые маркизы, редкие деревья в лёгком зелёном пушке, люди, спешащие по своим делам. Затем потянулись склады, заборы, промышленные корпуса, над которыми густо синело вольное небо. Наконец и они остались позади, "фантом" вырвался на скоростное шоссе, полетел мимо рощ Зелёного пояса, сверкающих вдалеке зеркальных тарелок городской электростанции, фермерских усадеб с голыми ещё полями и шеренгами солнечных панелей — прочь от Каше-Абри.
Что будет, когда я вернусь?
4.1
Первые три месяца после вступления в наследство я прожила в своё удовольствие. Каждый день обедала в дорогих ресторанах, покупала одежду и драгоценности, туфли, сумочки, шляпки, перчатки и ещё миллион женских мелочей — всё, на что падал взгляд, так что денег едва хватало до следующей выплаты. Заглушая тоску по дому, записалась в бальную школу, познакомилась с приятным молодым человеком… Вот тогда и пришла первая записка, вызвав приступ обиды и гнева: "Никаких амурных приключений".
К счастью — или к сожалению — до визита поверенного в тот раз не дошло. Я сама всё испортила. Как всегда.
Герберт прочёл мне свои стихи. Я сказала "спасибо", потому что в самом деле была тронута. Но что такое "спасибо" для непризнанного гения! Он ответил, что не спал всю ночь, что это, наверно, его лучшие строки, и не стоит ли послать их в "Одинокий голос" на суд самого Скаретти? Он жаждал похвалы, восхищения, предлагал мне роль музы и первейшей, самой верной поклонницы. Но я не могла принять этот дар. Стихи были откровенно слабыми, в чём я с тяжёлым сердцем и призналась, постаравшись смягчить жестокие слова извинениями и сожалениями.
Конечно, Герберт счёл себя униженным. А я проплакала неделю, проклиная сьера В. К. и его бесчеловечные правила. Словно это он отнял у меня шанс на любовь, а не моё душевное увечье. Думала всё бросить, вернуться домой. Но у этих мыслей был вкус позора и безысходности. Что мне делать в Ниде — сидеть в четырёх стенах, прячась от людей до конца жизни?
С тех пор каждый месяц я откладывала половину выделяемого мне содержания на чёрный день, зная с кристальной ясностью, что однажды этот день наступит. Когда-нибудь я оступлюсь непоправимо, потому что не смогу или не захочу подчиниться чужой воле. Выплаты прекратятся, дом отнимут… К этому моменту я должна быть готова начать самостоятельную жизнь. Сейчас в моём тайнике почти три тысячи астр — этого хватит на годы.
Всегда следует готовиться к худшему, но как приятно тешить себя надеждой на лучшее! Я украдкой достала брелок с котёнком и, бросив взгляд на шторку между мной и Дювалем, поднесла к носу. Первый раз я понюхала брелок ещё ночью, но так и не поняла, отчего кривился Фалько. Должно быть, от возмущения моим недостойным поведением.
Изящная и неожиданно тяжёлая фигурка из бархатистого материала не пахла ничем. В этом я убедилась не раз и не два, пока писала родителям скучную открытку. Было приятно отвлечься, провести пальцем по крохотному, словно бы живому, тельцу, приложить его к щеке — фигурка казалась тёплой.