Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Встреча, по очевидным причинам, не состоялась.

Время, как обычно, все расставило. Книга выдержала шесть переизданий, последнее – в серии издательства «Пингвин» «Классика двадцатого века»; в 1971 году был снят фильм с тем же названием, по общему мнению – неудачный. В том же году рассказы и стихи Ричарда Фариньи друзья издали в сборнике «Долго возвращаться, долго уходить»; в середине 70-х на Бродвее прошел спектакль «Ричард Фаринья» с никому тогда не известным Ричардом Гиром в главной роли; записи выступлений, два альбома, посвящение на первой странице «Радуги земного притяжения» Томаса Пинчона и множество цитат, на которые натыкаешься повсюду, от песен Джима Моррисона и словаря слэнга до газетных статей на экономические и бытовые темы.

«Собери свои печали», – пели они под проливным дождем на фолк-фестивале в Ньюпорте, и толпа в несколько тысяч человек пела вместе с ними:

Бестолку кричать, плакаться в жилетку,Имена печалям раздавать —Времена плохие, времена глухие,Никто не в состоянии понятьНо если ты вдруг сможешь собрать свои печали,То все отдай их мне.Тебе осточертело, а я найду им дело —Отдай печали мне.Бестолку бродить, прятаться под крышу,Смотреть на след блуждающей звезды —Никого рядом с ласковым взглядом,Никто не понимает, кто же ты.Бестолку спорить, шарить в темных окнах,Разглядывая тень чужой мечты.Много ошибок, глупых улыбок —Никто не видит то, что видишь тыБестолку скитаться, рыскать по дорогам,Никто не скажет, как тебя найти.Много тропинок, много запинок,И нет никого позадиНо если ты вдруг сможешь собрать свои печали,То все отдай их мне.Тебе осточертело, а я найду им дело —Отдай печали мне.

…Еще бы он этого не знал, «сумасшедший муж сестренки Мими и мистическое дитя тьмы» – так писала о Дике Фаринье Джоан Баэз. Микро– и макрокосм, свет и тьма – чего больше в его книге: все испытавшей мизантропии Одиссея или плюшевой радости Винни-Пуха?

Бум-бум-бум, вниз по дурацкой лестнице.

Фаина Гуревич

Это – МИМИ

«Я должен скоро покинуть Сцену…»

Бенджамин Франклин из письма Джорджу Вашингтону 5 марта 1780 года

КНИГА ПЕРВАЯ

1

Гноссос находит дом. Фицгор и Хеффаламп видят призрака. Разработан план поиска пропитания. Кассирша знакомится с королем Мексики.

Теперь в Афину.

Юный Гноссос Паппадопулис, плюшевый Винни-Пух и хранитель огня, возвращался из асфальтовых морей и великих пустых земель: о, автотрасса номер 40 и нескончаемый 66-й тракт, и вот я дома, среди проеденных ледником ущелий, пальчиковых озер и прекрасных дев Вестчестера и Шейкер-Хайтс. Встречайте меня – с моей трескучей ложью, топотом огромных сапог и бурлящими от идей мозгами.

Домой в Афину, где Пенелопа корчится в возвышающей страсти измены, где Телемах уже нацелился, чтобы ударить ненавистного отца в пах ногой, где старый терпеливый Аргус трусит навстречу усталому хозяину, готовый вонзить клыки в его сведенную судорогой ногу и залить ее пеной смертельного гидрофобного ужаса. Так здравствуй же,

псих, что из сноввозвратился домой,сатир, чтобкосить косой,

пока не высохла роса, а есть солнце или нет, не так уж важно, ибо в этих холмах, вознесенных геологическими векторами и провалами, всегда слишком много дождя.

Топоча по вздыбленному склону, разметая подошвами усыпанные пеплом снежные курганы, воняя зайцами и олениной, и выдыхая анисовый аромат некой восточной жидкости. Никто его не видел (а если кто и видел, то их свидетельства отметались как невозможные, ибо людская молва постановила: дикие ослы Большого Каньона выели ему глаза после того, как распростертый у края Светлой Тропы Ангелов он умер от жажды; в Нью-Мексико татуированные пачуко сожгли его заживо тысячей вымоченных в царской водке сигарет; в Сан-Францисском заливе его сожрала акула, выплюнув ногу на берег Западной Венеции, и еще, если верить Г. Алонзо Овусу, он замерз до синевы в Адирондаках), и вот теперь он бредет вперевалку от тех озер (его нашли на куче сосновых веток: ноги сложены в полный лотос, знак загадочной касты на месте третьего глаза, абсолютно голый, с эрекцией – таким его обнаружили Дочери Американской Революции из Сент-Реджис-Фоллс, когда отправились наблюдать за повадками зимних птиц).

Я невидим, часто думает он. Я – Исключение. Мне дарован Иммунитет, ибо я не теряю хладнокровия. Полярность выбрана произвольно, я не ионизирован и не обладаю валентностью. Называйте меня инертным и бесцветным, но Берегитесь: я Тень, я волен покрыть собою человеческое сознание. Кто догадается, какое зло таится в сердце человека? Я Дракула, смотри мне в глаза.

Оторвавшись от горохово-зеленой стены городской автобусной станции, он волочит ноги по улице с безжизненным названием авеню Академа; он плотно закутан в парку (одеяло Лайнуса, тепло лесов, портативное чрево), а рюкзак набит тем, что необходимо ему в этой жизни: кодограф Капитана Полночь, сто шестьдесят девять серебряных долларов, календарь нынешнего 1958 года, восемь пузырьков парегорика, целлофановый мешочек с экзотическими семенами, пакет листьев виноградной лозы в специальном хумидоре, банка феты, обрезки проволочных вешалок, заменяющих шампуры для шашлыков, рубашка от бойскаутской формы, две палочки корицы, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, смена белья с этикеткой «Ткацкие плоды», выкопанная на распродаже в «Блуминдейле», запасная пара вельветовых штанов, бейсбольная кепка 1920-х годов, губная гармошка «Хенер»-фа, шесть кусков вяленой оленины и произвольное количество свежеотрезанных и засоленных заячьих лапок.

Пролистывая около автостанции пачку нераспроданных афинских «Глобусов», он наткнулся на объявление: в доме номер 109 сдается на время весеннего семестра квартира. Теперь он кружил перед этим домом, пыхтя после подъема, прицениваясь, вычерчивая пути к возможному отступлению, пересчитывая окна и двери. Кирпичный дом в деревянном каркасе, американская готика, свежая краска, белая отделка, швейцарские резные наличники на окнах. Легкий пасторальный налет, так славно проснуться майским утром в обжигающем похмелье и, запрокинув голову, вдыхать аромат незабудок.

Он неуверенно постучал и был встречен девушкой, тоньше которой никогда раньше не видел. Махровый халат с воротником из кошачьего пуха, длинные каштановые хвосты перетянуты желтыми аптечными резинками, бровей нет.

– Вы пришли насчет квартиры?

Английский акцент. Убийца кипрских крестьян; врожденная антагонистка, будь осторожен. Соври:

– Меня зовут Иан Эвергуд, мисс, вы абсолютно правы. Позволите взглянуть?

– Здесь беспорядок – мы как раз переезжаем в квартиру над Студенческой Прачечной. Вы знаете, где это?

Боже мой, высокие каблуки с халатом, под ним что-нибудь есть? Будь благоразумен.

– Не уверен – я больше года отсутствовал, а здесь все время что-то меняют. Роскошная квартира.

– Да, неплохая.

Чертовски умно. Именно квартира, а не хата. Она меня разглядывает.

– Я немного охотник. Был в Адирондаках. Придется вам простить меня за такой вид.

– Охотились? На животных?

– Некоторым образом.

– Как это ужасно. Убивать несчастных маленьких существ, которые не могут дать сдачи.

– Вообще-то, это был волк. Медведь-шатун.

– Правда? Медведь? Проходите уж, какой смысл стоять в коридоре.

– Четвертовал троих детей, пока я до него не добрался. Ужас, ужас. Выстрел, однако, получился превосходный.

– Вы англичанин?

– Грек.

– А-а.

Зря, можно было сказать что угодно. Попробуем еще раз.

– С примесью крови Маунтбаттенов. Мебель здесь останется?

– Вот эти два плетеных кресла – их, – она кивнула в сторону запертой створчатой двери в соседнюю квартиру. – Третье мое, и это парусиновое тоже. Могу продать, если вам действительно нужно, они не очень удобные; по крайней мере, сидеть неудобно.