Есть на Волге утес

— Будто про нас,— вздохнув, промолвил воевода и засунул ноги в овчины.

—...принимал тож в имения свои, полныя дома свои, а нам, холопам твоим, не отдает.

— Много там еще?—спросил Челищев, вытирая влажную шею.

— Столько же,— ответил подьячий.

— Давай сюда, утром дочту.

В опочивальне воцарилось молчание. Прервал его Андреян:

— Я еще не все высказал. Упредил меня тот дьяк из приказа, что и на нас с тобой подметное письмо есть. Что делать будем? Если дело до сыска дойдет...

— Чует кошка, чье мясо съела,— воевода прищурил левый глаз.— Сколько, Андреянушко, в слободе твоей было людей, когда ее тебе государь пожаловал?

— Триста пятьдесят душ.

— А сей день у тебя сколько? Токмо не лги, говори честно. Если что — на одну плаху ляжем.

— Тыщи с полторы.

— И все беглыя?

— Разныя. Теперь слобода раза в три больше города сталась.

— Зачем допустил?

— Не ты ли позволял?!

— Я позволял, я и запретить могу!

— Поздновато, Василь Максимыч, запреты класть. Полторы тыщи душ к слободе приросли, домов понастроили, землянок понарыли —не оторвешь. В тягло-вых-ту ходить кому хочется?

— А сколько еще в лесах, вроде кузнеца Ортюш-ки,— заметил Сухота.

— Эго кто — Ортюшка?

— Есть тут один,—Андреян махнул рукой,—Трижды от барина бегал, теперь в Заболотье хоронится. Золотые руки. Выгоду от него имею большую.

— Гроши, поди, какие-нибудь. А в случае чего...

— Не в кузнеце дело, Василь Максимыч.— Подьячий заговорил уверенно, он знал, что его теперь будут слушать внимательно,—Дело в мысли им поданной. Был я в том лесу. Вокруг болота, глушь. Приказных сыщиков теперь не остановить — они все одно приедут. Но омма-нуть их можно. Всех, кто в списках не числится, можно в те леса переселить, дабы спрятать. Смутная пора, я чаю, когда-нибудь кончится...

— А он, братан, дело говорит,—сказал воевода, подумав.— В случае чего, скажем: «Знать не знаем, ведать не ведаем».

— Стало быть, благословляешь?

— Выселяй. Год-другой в землянках поживут.

— Спасибо, воевода. Ради этих слов я и потревожил тебя.

Андреян поклонился, вышел, а подьячий чуток задер* жался. Потоптавшись у порога, сказал:

— Все ж даки Андреян Максимович совет мой выслушал в пол-уха. Тех бессписочных мужиков, сказал я ему, от домов не оторвешь ничем, окромя страха. Ныне и так беглых людей много, а скажи им про Заболотье, они скорее разбегутся, чем...

— Многословен ты,— недовольно перебил его воевода.— Дело говори.

— Тог Ортюха убежал из Алатыря. Позволь туда грамотку заслать? Дескать, тот беглый Ортюшка снова у нас. Сыщики мигом будут здесь. И попросить, чтобы они заковали его в железы на виду всей Красной слободы и шкуру ему спустили тут же. Ему не привыкать, а на наших страху нагоним. И пойдут они за болото, как милые. А так...

— Давай, пиши грамотку.

— Прости, воевода, чуть не забыл. Есть у того кузнеца дочь — девка красы неписаной...

— Ну и што? Мало ли красных девок на свете.

— Я в смысле хвори твоей. Лечит та девка травами всякую боль, и глаза у нее — чисто волшебные. Многим помогала она. Если велишь — приведу.

— Спрашивать было нечего — веди. Чай видишь—* муку терплю.

Когда подьячий ушел, воевода пытался уснуть, но нэ смог. Снова вздул огонь, стал читать грамоту дальше!

«...Из сел и деревень крестьяна, умысля воровски, бегут в посады и слободы, собрався человек по сту и больше, а дворы в тех селах жгут, а нам, холопям твоим, всякое разорение чинят. Идут явно в день и ночь, собрався в большие обозы, с ружьем, и с луки, и с пища» ли, и с бердыши, и убивства чинят и фалятся нас, холо-пей твоих, побить до смерти. Смилуйся, государь, вели тем, кто беглова человека принял, наказание зело суровое чинить».

Дальше воевода читать пе стал. В голову пришла страшная мысль: «Не дай бог бунтарский дух проникнет в спи места. Царь голову снесет или нет, а уж голытьба оторвет башку непременно».

2

На другой день по слободе и посаду слух прошел. Бабы испуганно шептались: всех бессписочных людей будут срывать со своих мест и выселять за реку Мокшу. Заволновались бессписочные, забегали. Ведь если это правда, то всех сгноят в замокшанских болотах. Начались суды-пересуды. Ехать или не ехать, а если ехать, то как туда добраться?

Долго бы еще судачили мужики и бабы около приказной избы, но вдруг услышали топот. Вырвалась на площадь на высоком жеребце девка, а за нею табун сытых лошадей. Еле успели люди сунуться в проулки, прижаться к заборам. Пронесся табун мимо, пыль поднял выше хором, остановился перед барскими воротами. Глянул Челищев из окна — ахнул. На его Белолобом девка сидит. Уж не дочка ли Ортюшкина, про которую Логин докладывал? Она, пожалуй. Хороша, ничего не скажешь. Ах ты, как красива! Особливо на коне. Глаза блег.-’-чт, _Косы как смоль, брови вразлет.

Мужики из-за углов тоже девкой любуются. Вот и Логин вышел. Еще более барина удивился:

— Чем же ты его, девчонка, покорила?

А она словно плеткой огрела:

— Тем же, чем и тебя! Помнишь!

Ну, истинно колдунья.

Вечером к воеводе пришел подьячий.

— Обещанную девку я привел, Василь Максимыч.

— Давно жду. Веди ее сюда.

— В сенях распоряжается. Велела воду кипятить.

— Она, што, и верно колдунья?

— Истинно сказать не могу, но совет дам. В глаза ее не гляди — утонешь.

— Мне сие не грозит. Я пятый год вдовствую без забот.

— А если она и впрямь колдунья?

— Хоть сама сатана. Лишь бы ногам было легче. Ночи напрочь не сплю.

Воевода хоть и не стар, лет полсотни с хвостиком, но на баб уже не глядел. Сперва схоронил жену. Потом забот полон рот, хворь навалилась—до баб ли? Чтоб еще раз жениться — и мысли не было. Потому на девку, что вошла в спаленку, он толком и ке глянул. Да и что глядеть— такая, как и все: платок, косы, сарафан с оборками, лапти. За девкой слуги несли два ушата, поставили их рядом с кроватью. Девка воеводу тоже не очень разглядывала. Будто всю жизнь то и делала, что воевод лечила. Молча села на порог, разула лапти, подоткчулг полы сарафана под пояс, засучила рукава. Слуг, что стояли рядом разинув рот, вытолкала за дверь. Подьячему кивнула головой: «И ты выйди»,— закрыла дверь на засов.

Воевода, вытянув шею, разглядывал ушаты. В одном курится паром вода горячая, в другом плавают льдинки. «Видат-ь, из погреба»,— опасливо подумал воевода. От холода он свои ноги берег.

Девка подошла к ушатам, вытянула из мешочка пучок трав, бросила в горячую воду, покрыла овчинным тулупом. Глянула на воеводу, сказала кратко:

— Подштанники засучи.

Воевода хотел было возразить, но девка упредила:

— Оголяйся. К тебе лекарь пришел, не поп.

Натянув на себя пуховое стеганое одеяло, воеводе,