Есть такие
Шрифт:
– А что, Сталин тоже был армянином?
– Усомнился Антон.
– Конечно. Все великие люди -- армяне!
– Нет, Артур, - смеялась Люба от всей души, - Сталин -- грузин и всегда был грузином.
– Откуда ты можешь знать! Ты же женщина и даже не армянка.
– Произнёс он пренебрежительно и хотел было развалиться, как в кресле, но перевернулся вместе со стулом.
Как хохотал зал, это надо было не только слышать, но и видеть.
– Пошли отсюда... Не могу больше... Живот свело... Наверное, рожу от смеха...
– Звала её сестрица.
– Аж челюсти все уже разворотило.
Валя смотрела,
– Ну, что скажешь!
– У Любы всё ещё не прекращалась истерика.
– Даже не думала никогда, что есть такие пустозвоны на свете! Это надо же такое сморозить, и король Артур -- армянин, и Пётр Первый -- армянин, и даже Сталин -- армянин! Нет, мне этого вечера никогда не забыть. Расскажу всем, с каким дураком мне встретиться довелось -- ухохочутся все! Ведь сопляк-сопляком, а в грудь себя кулаком стучит! Строит из себя мачо!
– Громко сказано "в грудь", у него что грудь, что шея -- одного детского размера.
– Обезьяна-обезьяной, а туда же -- великая нация. Я сначала думала, он шутит, потом -- что дураком притворяется, а оказалось, он и в самом деле считает себя отпрыском гордого армянского народа, из которого вышли и король Артур, и Пётр Первый, и Сталин!
– А какое отношение к женщинам, заметила!
– Если бы американцы показали такой сюжет в кино или в спектакле, наши средства массовой информации начали бы линчевать их и вдоль, и поперёк, что искажают российскую действительность!
– Люба, а ведь мы, я имею ввиду не только сегодня собравшихся, а всё человечество -- ведь мы не так уж и далеко ушли от наших обезьян. Ему ведь даже никто руки не подал, чтобы подняться! Перешагивали через него! Разбежались, как от чумы, по своим комнатам с хохотом!
ДОЛГОЖИТЕЛИ.
Раннее утро. Широкий двор. Стоянка авто заполнена в строгий ряд. По периметру -- дикие яблони, черёмуха, кусты облепихи, сирени, рябина плодами красуется. С обоих торцов девяностоквартирной пятиэтажки -- по одному ряду подросшие тенистые ели. За спиной -- белоствольные берёзы, отделяющие своей листвой стоящие соседние дома.
Примостившись на лавочках вокруг небольшого стола в тени роскошного клёна пять не похожих друг на дружку персон непонятного возраста со смешками перекидываются фразами, комментируя происходящие перед ними изменения.
– Гли-ко! Осинка-то краснеть начала...
– Знать осень хорошая стоять будет, - поддакнула соседка.
– А осинку-то эту никто и не садил!
– Так сама выросла, может с землёй привезли, посадки когда делали.
– А ведь уж сорок лет нынче будет, как в этот дом мы заселились...
– Да-а-а... Последние дома в тот год сданы были в нашем городе, с тех пор ни одной стройки люди не видели.
– Хорошие квартиры в нашем доме!
– Окна деревянные все уже на пластик заменили.
–
И балкончики у всех застеклённые.– И двери деревянные давно уже все заменили на двойные металлические.
– А помните, как дружно мы благоустраивали тогда свой двор? Сейчас не такие люди пошли, не дружные, каждый сам по себе живёт, от общих интересов отворачиваются.
– А молодыми-то мы какими тогда были!
– Да-а-а, вот такие мы, давно живём... А умирать не хочется... Скольких уже похоронили за это время...
– А мы всё ещё посмеиваемся себе!
– О! Катька проснулась -- ораву свою во двор вытолкала...
– Это надо же столько нарожать!
– Госпрограмму по размножению выполняет за нас с вами, - смеялась та, что беззубая.
– Ты, Устя, что зубы себе не сделаешь? Хоть бы рот свой прикрывала, когда хохочешь, а то на тебя смотреть страшно, все твои внутренности видно.
– Не на что мне вставлять. Покупаю только молоко, хлеб и картошку, остальное уходит на плату за жильё.
– А я в кофе себе отказала, не по деньгам стало. Травки завариваю, на водичку родниковую перешла, спасибо Халиде, привозит мне раз в неделю на своей тележке.
– Она ведь нам ровесница, а сроду с нами на лавочку не присядет, молодится всё.
– Ну и молодец, что бегает, пока может. Я вот тут с вами лето просидела, так у меня копчик начал побаливать.
– Это потому, что задница у тебя худющая, а нам с Верой ничего, мягко на своих. Не сиди дугой, выпрями спину-то и коленки соедини!
– Ира, ты что молчишь, не проснулась что ли, или анекдот опять очередной сочиняешь?
– Ага...
– Сочинила?
– Ага...
– Начинай врать, пока во дворе не шумно.
– Спрашиваю вчера соседку...
– Зойку что ли?
– Ага. Спрашиваю: "Что-то у тебя в последнее время муж подвижный стал?". Он ведь ещё недавно лежал у ней. "Весёлый, бодрый, по подолу меня шлёпнул, чуть ли не через ступеньку прыгает, волосы вроде погуще стали?". А она мне: "Да-а-а... Собака сдохла... Столько корма осталось... Не выбрасывать же".
Секунду осмысливали услышанное, и враз -- густую тишину раннего утра разорвал оглушительный взрыв дикого хохота такой силы, что вздрогнул клён, осыпав их большими уже желтеющими листьями, засвистела, картавя, сигнализация ближайшей машины. На балкон третьего этажа выскочил голый сосед с пультом, чтобы отключить этот больной свист своего авто. А они ржали, как лошади, над тем, что собачий корм оживил Зойкиного мужа до такой степени, что тот стал соседок по заднице хлопать. А голый сосед обозвал их долгожителями, матерясь, и крутил пальцем у своего виска, давая понять, что старухи совсем из ума выжили.
И тут вдруг среди широких кленовых листьев на столике обозначилась вставная челюсть -- вторая волна безудержного хохота сопровождалась визгами одной, басовыми ох-ами другой, третья скулила не в силах более смеяться, все начали ощупывать свои вставные зубы, пока одна из них не признала выпавшую от смеха челюсть своей.
Из трёх квартир жильцы выглянули. Соседка с балкона второго этажа показала кулак:
– Тише вы! Выходной ведь сегодня! Спят ещё люди-то!
Это подействовало, пришлось прикрыть им свои рты, но глаза от смеха ещё слезились, и, хихикая, они стали приводить себя в порядок.