Эстер Уотерс

— Ты опоздаешь, ты опоздаешь! — вопил он.

За исключением двух молодых людей, присоединившихся к компании по приглашению барышень, никого посторонних не было. Мисс Мэри, вся в белом и голубом, заняла место на козлах рядом с отцом и выглядела очаровательно, а черные волосы Пегги казались еще чернее под белым шелковым зонтиком, которым она небрежно играла, стоя в коляске и перебрасываясь шутками то с тем, то с другим, пока сквайр сердито не приказал ей сесть. Пора было отправляться. Уильям и кучер, державшие коренников под уздцы, бросились бегом к экипажу и вскочили каждый на свое место. Желтоватый профиль мистера Леопольда выглядывал из-за корзин и макинтошей, заполнявших экипаж.

— Ах, до чего ж хорош Уильям в новой красивой ливрее!.. Все, все про это говорят — и Сара, и Маргарет, и мисс Гровер. Зря вы не вышли поглядеть.

Миссис Лэтч ответствовала молчанием, и Эстер, вспомнив, что повариха терпеть не могла ливреи, пожалела о своих словах «Теперь она опять на меня взъестся», — подумала девушка. Миссис Лэтч быстро прошлась взад и вперед по кухне, открыла духовку, закрыла ее, поглядела в окно и, убедившись в том, что остальные служанки все еще стоят на дворе и не могут ее слышать, сказала:

— Как ты думаешь, он много на этот раз поставил на скачках?

— Ну откуда же мне знать, миссис Лэтч?.. Да ведь Серебряное Копыто обязательно победит.

— Обязательно победит! Сколько раз я слышала такие слова. Все они всегда обязательно должны победить. Я вижу, ты уже научилась рассуждать, как те, — сказала миссис Лэтч, отходя от окна.

— Я знаю, что это скверно — играть на скачках, да ведь что я-то могу — простая, бедная девушка? Если бы не Уильям, я бы и не взяла этого билетика.

— Так тебе, значит, очень нравится Уильям?

— Он был такой добрый… Такой добрый, когда…

— Ясно, ясно, — когда я была злой. Ты от меня тогда добра не увидела. Но ты всего не знаешь. Я очень была расстроена в те дни, ну и потом еще… Но ты на меня не в обиде? Я теперь кое-что для тебя сделаю — научу тебя стряпать.

— Ох, миссис Лэтч, — я уж так буду…

— Ладно, ладно. Когда ты прошлый раз гуляла с ним вечером, говорил он тебе, много ли поставил на скачках?

— О скачках-то он говорил, все тут про них говорят, а вот сколько поставил, не сказал.

— Ну да, они никогда этого не говорят… А ты не передашь ему, что я у тебя спрашивала?

— Нет, миссис Лэтч, не скажу.

— Это, понимаешь, ни к чему, только разозлит его. Восстановит против меня. Его теперь, боюсь, ничем уже не остановить. К этому стоит только пристраститься — все равно как к выпивке. Вот если бы он женился, может, тогда и поотстал бы. Если бы жена попалась с характером, взяла бы его в руки. Мне одно время казалось, что ты девушка с характером…

Сара и Гровер, громко переговариваясь, вошли в кухню. Скоро ли обедать будем, спросили они миссис Лэтч. Хорошо бы поскорей, потому как Ангелочек отпустила их сегодня на целый день, попросила только возвратиться домой часам к восьми, не позже. Ангелочек — добрая душа. Она сказала, что сама о себе позаботится и прислуживать ей не надо. Где еще найдешь такую хозяйку?

Миссис Лэтч велела Эстер поторопиться, и к часу дня с обедом было покончено. Сара и Маргарет отправились в Брайтон за покупками, а Гровер — в Уорсинг проведать супругу одного из кондукторов Брайтонской железной дороги. Миссис Лэтч поднялась к себе прилечь на часок. Кухня опустела. Шитье выпало из рук Эстер, и она стала раздумывать, чем бы ей заняться… Может, пойти к морю?.. Эстер надела шляпку… Последний раз она видела море, когда была совсем маленькой девочкой; ей вспомнились высокие корабли — они входили в гавань, и парус падал вслед за парусом. И высокие корабли, которые выходили из гавани, и парус поднимался над парусом, надуваясь ветром.

По висячему мостику, охраняемому львами, она пришла над тенистой речкой, пересекла заросший осокой берег и взобралась на каменистую отмель. Море лежало перед ней, притихшее, словно дикий зверь в клетке, полны лизали гальку. Небо было как раскаленная печь, и в воздухе стояло дрожащее марево. Между колесами полусгнившей купальной кабинки росли цветы. Эстер когда-то любила море, но здесь она чувствовала себя одиноко, как в тюрьме. Она глядела на безлесный берег, на цепочку далеких селений, и мысли ее внезапно обратились к Уильяму. Весь тот вечер припомнился ей — как она увидела его, когда он отворял калитку, и вплоть до той минуты, когда в ночной тишине они, стоя возле конюшен, слушали, как Серебряное Копыто переступает с ноги на ногу у себя в стойле. Обняв ее за плечи, Уильям объяснял ей, что она получит семь шиллингов, если эта лошадь выиграет скачку. Она знала теперь, что Уильям не интересуется Сарой, и мысль о том, что, быть может, она сама ему приглянулась, придавала совершенно новый и неожиданный смысл ее существованию. Мечты обволакивали ее, становились все более сладкими и неясными к перешли в жаркую послеполуденную дремоту…

Пробудившись, она увидела стаю облаков — белые облака плыли прямо у нее над головой, а дальше к западу они становились розовыми — и лишь потом заменила высокую печальную фигуру женщины. Женщина сидела неподалеку от нее, и Эстер показалось, что она ее узнала, Эстер поднялась и направилась к ней.

— Добрый вечер, миссис Рэндел, — сказала Эстер, обрадовавшись возможности перекинуться словом, — А я уснула тут.

— Добрый вечер, мисс. Вы, кажется, из Вудвью?

— Да, я судомойка. Господа уехали на скачки, в доме нечего делать, вот я и пришла сюда.

Наступило довольно долгое молчание, и наконец миссис Рэндел нерешительно заметила, что для скачек сегодня выдалась на редкость хорошая погода. Эстер отвечала, что да, хорошо бы там побывать сейчас, и разговор снова увял.

Губы миссис Рэндел зашевелились; казалось, она хочет что-то сказать. Но она молчала. И через несколько минут поднялась.

— Верно, пора уже чай пить, мне надо идти. Если вы не спешите, пойдемте, выпейте со мной чашку чая.

Эстер была немало удивлена, что эта дама нашла возможным пригласить к себе судомойку, и они вдвоем молча спустились с отмели и зашагали дальше по травянистому берегу к реке. По длинному мосту, похожему на тонконогого паука, с шумом проносились поезда, и казалось, что следом за ними летят вести из Гудвуда и невидимой стаей опускаются на прибрежный песок. И, словно встревоженная тем, что они предвещают, миссис Рэндел сказала, отпирая дверь своего дома:

— Сейчас скачки уже кончились. Там, в этих поездах, люди уже знают все, — знают, кто выиграл скачку.

— Да, там, думается, знают, и мне почему-то кажется, что я знаю тоже. Я чувствую, что выиграл Серебряное Копыто.

Дом миссис Рэндел был так же уныл, как она сама. Все выглядело каким-то обветшалым, скудная мебель повествовала о голоде и одиночестве. Но в сахарнице сохранилось еще несколько кусочков сахара. У миссис Рэндел был такой вид, словно она вот-вот расплачется. Накрывая на стол, она выронила из рук тарелку и стояла, жалобно глядя на разлетевшиеся по полу кусочки фаянса. А когда Эстер попросила чайную ложечку, самообладание окончательно покинуло хозяйку, и она дала волю слезам.

— У нас нет чайных ложек. Я даже забыла, что их уже нет. Мне не следовало приглашать вас к чаю. Надо было помнить, что у нас нет ложечек.

— Да это не имеет значения, миссис Рэндел. Я могу обойтись и без ложечки… Можно помешать в чашке вязальной спицей, вполне сойдет…

— Мне следовало бы помнить об этом и не приглашать вас к чаю, но я так несчастна, так одинока в этом доме, что уже не в силах этого перенести… Мне хотелось поговорить с вами, чтобы ни о чем не думать, я не хочу ни о чем думать, пока не узнаю, чем кончились скачки. Если Серебряное Копыто не победит, мы погибли… Не знаю, что с нами тогда будет. Пятнадцать лет я все терпела, держалась. Хорошо, когда в доме была хоть корка хлеба, а то ведь нередко и вовсе ничего. Но все это пустяк по сравнению с вечной тревогой… Он возвращался домой белый как мел, падал на стул, говорил: «Обскакал на голову у самого финиша», — или: «Сошел, а ведь шутя мог бы обскакать их всех». Я всегда старалась быть ему хорошей женой, утешала его, как могла, когда он говорил: «Потерял все полугодовое жалованье. Не знаю, как мы теперь протянем». Разве расскажешь обо всем, чего я натерпелась, сотой доли не передашь. Как страдает жена, если муж играет на скачках, этого никто понять не может… Как вы думаете, что я должна была чувствовать, когда однажды ночью он разбудил меня и говорит: «Я не могу умереть, Энни, не попрощавшись с тобой». Это было после того, как Арлекин проиграл скачку на Ливерпульский кубок. «У меня одна надежда, что ты как-нибудь выкрутишься, и Старик, я знаю, сделает для тебя все, что в его силах, хотя он сам страшно погорел на этих скачках. Ты не должна плохо думать обо мне, Энни, но мне так тяжело, что я не могу больше жить. Лучше уж уйти совсем». Вот что он говорил. Легко ли услышать такие слова от мужа в ночном мраке! Тут уж и за доктором-то посылать было поздно. Я вскочила с постели, поставила чайник на огонь и заставила его выпить воды с солью — несколько стаканов, один за другим, пока весь опий не вышел из него.