Эта гиблая жизнь

– Сегодня у Фомы пацаны из Железки будут... – зевнув, сказал водила.

– Ну, и хорошо, и мы с ними оттянемся, – отозвался второй. – Я уже давно в сауне не был. Только этого куда девать?

– Джамал сказал, чтоб его в холодную на кровать посадить... А там и Клава приедет. Потом, наверное, его ещё куда-то везти... Когда ж я домой си одни попаду?

И бандит-водила опять заразительно, в голос, зевнул.

Крупной статью своею она пошла в тебя, Ильин. Мозгами тоже, раз изучает философию в университете. Черты лица – от матери, но что-то и от тебя есть, вот эта посадка головы, полные губы, вообще очертание рта, ноздрей... Твоя, твоя дочь, Ильин, твоя, не сомневайся! – эта молодая бандерша, хозяйка цепи ювелирных магазинов, повелительница бандюков, «железная Клеопатра», подруга Джамала...

Встретились папаша с доченькой...

«Пятьдесят тыщ баксов... Пятьдесят!» – с ужасом думал Ильин.

Джип вылетел на окружную, помчался, лавируя меж обгоняемых авто. Манера езды водилы была бандитской, все виражи производились на полной скорости, агрессивно. Ильин пропустил момент, когда они свернули на узкое и пустынное шоссе. Извилистое, оно крутилось в лесу. Он не узнавал местности.

Ильин вообще-то был не робкого десятка. Поэтому он не потерял головы, хоть и впервые участвовал в подобном; он, тщательно высматривая дорогу (хоть по какому-нибудь признаку вызнать, что за местность, куда везут!), молился про себя, чтобы его не стали обыскивать и не забрали у него из ватерпруфа сотовый телефон (чтобы этот телефон не затиликал, он его сразу, как рванули давеча от Шурочкиного дома, отключил).

Бандит сбавил скорость; миновали пост ГАИ, причём Ильину показалось, что офицер-гаишник приветственно махнул полосатой палочкой бандиту-водиле... «Ахмет дежурит», – равнодушно констатировал второй. Метров через сто круто свернули влево, и кончился асфальт; пошла грязная, ямистая, обледенелая щебёнка; вскоре и лес кончился, вокруг расстилалось снежное поле с редкими кустиками да вдалеке теплились огоньки какой-то деревни, которые помигали Ильину дай сгинули... Минут через десять подъехали к кирпичному забору с узорчатыми воротами из кованого железа. Водила неторопливо вылез, гнусной перевалистой походкой на кривых ногах, мотая под светом фар полами расстёгнутой короткой дублёнки, подошёл к воротам и открыл их... Ильин отметил, что на воротах нет никаких замков.

– Слышь, мужлан, – обратился к Ильину второй, оставшийся в машине. Он, кряхтя, перекарабкался на шофёрское сиденье. – Ты шоб не дёргался, ладно? А то почки недосчитаешься.

Ильин знал, что – по правилам бандитов – на такие обращения надо отзываться – вслух: дескать, хорошо, услышал, понял, дёргаться не буду. Но он промолчал, проверяя реакцию. Реакции не последовало. «Небрежно работают», – подумал Ильин, «всерьёз не принимают».

Въехали на просторный двор; фары джипа высветили угол большого кирпичного дома – из тех, которые сотнями понаставлены в Подмосковье, выстроенные в новые сумасшедшие времена какими-то шалыми.

– Вылазь, – приказал ему подошедший водила.

Ильина привели не в дом, а на задок двора, в старое дощатое сооружение, которое когда-то, видимо, служило жильём, может быть, прежним хозяевам участка... Один из бандитов по дороге исчез, а второй, введя Ильина в этот затхлый сарай, включил свет – стосвечовую лампочку в патроне, свисающем с обитого фанерой потолка. Яркий свет ударил по глазам. Здесь несло хладом и плесенью: даже призраки людей, когда-то живших здесь, явно покинули эту халабуду. Никакого тепла. Мёртвая аура. Метамир. Мебель отсутствовала, даже стула не было – лишь допотопная голая кровать с панцирной сеткой и металлическими грядушками возле дощатой стены, покрытой грязными пятнами плесени.

– Здесь и подождёшь Клавдию Акимовну... – сказал бандит. – И тихо штобы. Такой аппарат видел?

Он сунул к лицу Ильину кулак с заострённой металлической палочкой, напоминающей авторучку. Ильин отшатнулся непроизвольно. Бандит с ухмылкой нажал на какую-то кнопочку на «авторучке», и Ильин увидел почти прозрачный голубоватый острый язычок пламени, сантиметра полтора длиной, с тугим шипением бьющий из острия.

– Две с половиной тыщи градусов, – проинформировал бандит. – Производство Япония. Гарантия.

– Не Клавдию, а Клеопатру, – процедил Ильин. Бандит скривил рот и убрал «авторучку». – Ништяк...

– И не «Акимовну», а без «а»: Кимовну. – Ништяк, я сказал.

– Что ты заладил: ништяк, ништяк... Клеопатра Кимовна Ильина. Верно? Вот так. Это моя дочь. Меня звать Ким. Ким Александрович Ильин. Паспорт показать?

Настойчивость Ильина сделала своё дело: бандит взглянул на него задумчиво-вопросительно, что-то прикинул про себя, посоображал... Серые алюминиевые глаза его на миг сделались человеческими... С грохотом, топая, вбежал второй, косолапый, как паук; в руках у него Ильин увидал наручники.

– Пацаны уже в сауне, пошли!.. Ну-ка, мужлан!..

Он схватил Ильина за левую руку, и спустя секунду Ильин оказался прикован к грядушке кровати.

...И остался Ильин один. И обрушилась на него пустота – глухая, беззвучная.

Как воскликнула давеча Шурочка? «Да есть ли на тебя Бог???» А ведь это выклик из души, годами выстраданный.

Что-то произошло тогда, в те лучезарные дни любви; то ли он слово какое по мальчишеской беспечности необдуманное ляпнул, что её обидело; то ли что-то сделал не так. Да, она тогда внезапно уехала из Треславля в свою Москву, сухо простившись с ним, а он не придал значения, обещал, что в сентябре обязательно заглянет к ней – что там ехать от Рязани-то: три часа на электричке! Но когда попал в Москву (в ноябре, а не в обещанном сентябре), её уже не было, подруги по комнате в общаге объяснили – всё, мол, отчислена и упорхнула; адреса не оставила. Почему он сейчас – сегодня – не спросил у неё, что же такое тогда случилось в Треславле? Не спросил, хотя это первое, что он должен был спросить. Господи, мутота какая-то, тайны идиотские, недоговоренности, умолчания, клубок обид и – чего ещё? К чёрту! Всё к чёрту! Не к чёрту лишь то, что он сидит в наручниках в плену у бандитов, и родная дочь вымогает у него 50000 баксов!!!

Во какие лихие времена настали на Руси-матушке! Бог мой, что ж это делается на белом свете?

Он посмотрел на часы, сдвинув с них наручниковый браслет. Четверть девятого. Ехали на дачу Фомы около часа. Недалече от Москвы, недалече. Ну, что: пора звонить Парамону? Пожалуй.

Он прислушался. Стояла мёртвая тишина.

Только теперь он ощутил адский холод. Пижонский ватерпруф ни черта не грел. Холод пробирал до костей, до нутра. А «где-то далеко» лежит на сиденьи его машины его чудная меховая шапка. На миг тёплые мысли о недостижимом доме застлали разум, как поле боя затягивается дымовой завесой. Как раз сейчас Сонечка пришла домой. Зинуля, недовольная тем, что её оторвали от компьютерных игр, отправилась на кухню ставить чайник. Сонечка, стаскивая в прихожей свои старенькие зимние сапожки, спрашивает её, не звонил ли папа.

Ильин вытряхнул из головы эти расслабляющие волю видения, решительно встал, передвинув браслет наручников вверх по грядушке, сколько можно было. Он схватился за грядушку и, с грохотом волоча за собою кровать (колесики внизу грядушек заржавели и не крутились), добрался до порога комнаты и выглянул в тёмный коридор.

– Пацаны! – негромко позвал он.

Подождав, он плотно закрыл дверь комнаты и выхватил из внутреннего кармана ватерпруфа телефон – с чувством, с каким, наверное, из ножен во времена д'Артаньяна выхватывали шпагу. Зажглись зелёненьким родные кнопочки, зажглись, милые, не подведут. Он натюкал номер Парамона. Занято. Ч-ч-чёрт! Клеопатра придёт к десяти. Бандиты вылезут из сауны самое позднее в половине десятого. У него чуть больше часа... Парамон! Бросай трепаться! Он тюкнул кнопку «redial». Опять занято.

Его взгляд упал на панцирную сетку. Такая кровать стояла у них когда-то в Треславле на дачке, в саду. Эта сетка крепится к грядушке особыми, цилиндрическими пазами. А ну-ка?!

Он так рванул сетку, что чуть руку себе в запястье не сломал наручниками. Те же пазы, только закрашенные Бог знает сколько лет назад. Он осторожно повалил кровать на бок, морщась от боли в пораненном запястьи. Он содрал там кожу. Он перестал вслушиваться в тишину, восьмым или каким там чувством догадываясь, что бандиты в спокойствии и о нём не озабочиваются. Изо всей силы, на какую был способен в своей согбенной позе, он споднизу так саданул ногой по раме сетки, что сетка – о чудо! – с грохотом выскочила сразу из обоих пазов.