Эта сладкая голая сволочь

Завтра мы с маленькой Ниндзей отбывали в Венецию. Поездка откладывалась трижды в силу разных обстоятельств. То Нина не могла – задолжала слишком много дежурств напарнику, то Карвалиха, согласившаяся приходить кормить и поить Додика, неожиданно уехала в Португалию на свадьбу сына, то в Венеции случилось наводнение.

Но проблема была не только в обстоятельствах. Что-то неладное происходило во мне самом. Ситуация выходила из-под контроля. А я просто не был готов к этому.

Нина, я это понимал, ждала от поездки многого. Может быть, слишком многого.

Все это время мы играли в игру – «мы оба играем в игру». И, как и положено в подобной игре, оба партнера знали правила назубок. То время, которое мы проводили вместе (а вместе мы проводили все больше и больше времени), мы с ней впивались, вгрызались, внедрялись друг в друга всеми мыслимыми способами. И не только физически. Что больше всего и беспокоило. Она умудрялась вызывать у меня щемящие чувства, рационально не обоснованные. Например, как красивая независимая женщина, умная, смешная (в самом изысканном смысле слова) и желанная, может вызывать острое чувство жалости, обезоруживающее тебя априори? Знаю, знаю... Хочешь быть сильным, прикинься слабым. Что за неприятности были у нее в детстве, о которых она отказывается говорить (я не очень и спрашиваю, надеясь на взаимную открытость)? Но у кого не было детских бед, казавшихся катастрофами?

Я страдал все школьные годы – маленький, щупленький, болезненный и, в чем был уверен, абсолютно серенький. А хотелось быть разом Ильей Муромцем, Вознесенским и Подвигом разведчика. Может, она тоже была гадким утенком (длинная, худющая, безгрудая, с острыми коленями и уязвленным от несоответствия советским канонам красоты самолюбием).

Меня (с гипертрофированной придирчивостью к деталям) в Нине ничего не раздражало. Редкие же несовершенства, которые я в ней находил, вызывали умиление. Я поначалу пытался бороться с ее непритязательностью в еде – Нине, кроме мяса, было все равно, что есть. А пристрастие к пачулям... Она добавляла их во все, даже в самые дорогие духи, которые я дарил... А, по ее определению, «географический идиотизм» и ненависть к цифрам... Нина путала тысячи с миллионами, километры с деньгами, а в исторических датах ошибалась на столетия.

Но, повторяю, меня все это в ней умиляло, как умиляются родители, глядя на собственных несовершенных детей.

Я обожал наблюдать за ней, особенно исподтишка. Нина пребывала в полной гармонии с телом – оно явно не доставляло ей неприятностей. Более того, Нина пользовалась им, как совершенной машиной или как оболочкой, подаренной Богом, естественной и потому не нуждающейся в особом уходе или внимании.

В бессонницу (а я всегда очень плохо сплю) я подолгу рассматривал Нину спящей. Ее любимая поза – на спине, она чуть склоняет голову в мою сторону, руки закинуты вверх, Нина будто заранее сдавалась мне на милость. При этом выражение лица у нее было ангельски безмятежным, словно у спящего ребенка, а на губах застыла полуулыбка тихого экстаза. И этот экстаз передавался мне. Но мой был буйным.

Гений и тут прав – «красота в глазах смотрящего».

Почему я ей безоговорочно верю? Что-что, а уж это мне не свойственно. Я и во сне недоверчив. Только мне кажется, что Нина не соврет. Хотя умом я понимаю, что, дожив до взрослости, она не могла избежать ситуаций, когда не соврать во много раз хуже и безнравственней, чем соврать. Даже святому. А уж женщине...

Доводы разума смиренно падали к ногам моего неразумного чувства. И я отдавал себе в этом отчет, не зная, что делать.

Нина – соблазн и искушение в собственном соку.

Все признаки болезни налицо – я влюблен. Феромоны в надорванном организме явно разбушевались и делали меня неадекватным.

«Самое время выпить», – подумал я и, встав с дивана, направился знакомой дорогой к бару.

Выпив, я подобрел к человечеству и к себе. Меня потянуло на сентиментальность. Стал сочинять себе надпись на надгробном камне.

...Здесь покоится... баламутствующий идальго. Верующий в ничто. Ждущий всего. Опасающийся большинства. Не доверяющий меньшинству...

...хватит самокопаний... пора подвести черту... почему бы не запрограммировать себя на счастье... нейтралитету – нет!..

...не ехать же за счастьем в какую-нибудь глубокую мировую дыру?.. вот оно, рядом, вернее, сейчас – на улице Грез, 13... дежурит... чтобы завтра отправится со мной в свадебное путешествие... по-моему, она именно так и воспринимает нашу поездку... почему бы и нет?.. все зависит от меня... на этом этапе... разве я не посвятил столько лет жизни, чтобы научиться не загадывать вперед и жить сегодняшним днем...

Как только появляются проблески счастья, жирный черный крест, который я поставил на прошлом, начинает шевелиться, корежиться под сердцем, будто нерожденный ребенок.

...дурила, думал, что расплатился... с самим собой, конечно... больше не с кем... никого в живых не осталось... даже страны той не существует... зато есть Нина... такая живая, такая конкретная, так ждущая счастья... может, я одним махом сделаю счастливыми двоих?.. Чего я, собственно, боюсь?.. никто в мое прошлое не лезет... и не обязательно вываливать на стол кишки откровений и обматывать ими партнера... у всех свои скелеты в шкафу... правда, скелеты скелетам рознь, на моих и десять шкафов не хватит... дай им волю, они забьют собой все – набьются в квартиру, не побрезгуют и отхожими местами, а потом полезут с косой... придется от них прятаться, в шкаф... и всю жизнь там просидеть... а они будут веселиться, заняв мое жизненное пространство...

Пришел Кошачий Потрох, забрался ко мне на колени. Выдавая переливчатые рулады, стал тереться мордой о мою трехдневную щетину. Он обожал это занятие. Видимо, принимал меня за щетку.

...лучше бы женился на Майе или какой-нибудь мари-катрин... француженкам, как правило, нет дела до души – у них другие приоритеты... поэтому они не такие ранимые...

...Чингисханчик мой чувствительный, трепетный... притворяется независимым... сам на меня смотрит... не-е-е, француженки так не умеют... живой локатор со смеющимися глазами и плачущей душой... с чего это я про ее душу?.. с чего бы это ей плакать?.. о своей душе подумай...

Чем больше я пил, тем сильнее разыгрывалось воображение. Дай ему волю, затащит в омут! В сто омутов.

Мне уже казалось, что душа Нины плачет из-за меня. Вспомнилась первая реакция моего организма на Нину – холодный пот и мокрые ладони, светящимся хвостом сигареты исчезающий след воспоминаний, тянущийся из подкорки. Или из космоса.

Может, это ностальгия по будущему? Может, я ее видел в другой жизни? Но этого просто быть НЕ... Слишком велика разница в возрасте. Если только Нина – не мой внебрачный ребенок...

На этой оптимистической ноте пьяные фантазии рефлексирующего стареющего козла соединились с его же литературными фантазиями. И я решил остановиться.

– Все! – сказал я себе вслух, для убедительности. – Хорош пить! В душ! И спать!

Тут я вспомнил, что Карвалиха просила меня постирать белье перед отъездом, чтобы было что гладить в мое отсутствие.

Я поплелся на нетвердых ногах в спальню, снял постельное белье, вернулся с ним на кухню и засунул в стиральную машину. Потом положил туда стиральные кубики и нажал кнопку.