Эта жизнь неисправима

Федор Александрович помолчал, щупая щеку. Очевидно, зуб болел не на шутку.

– "О, Русь моя, жена моя...", понимаешь!..
– снова взорвался он.
– Ну что это такое?.. Все говорили: Русь - мать, а ему - жена, понимаешь!.. В постель Родину тащит, понимаешь!.. Что такое?!. Не люблю!.. А вот Пушкин, это - по делу... Это - хорошо, это - приду...

На решающий прогон Гога появился с Диной Шварц, а может быть, и с кем-то еще, кого я не различил или не запомнил. Р. мог помочь делу только как актер, не хлопоча по пустякам, а сосредоточившись на оценках и действиях рыцаря Бертрана.

И то сказать, ребята свои задачи помнили, прием должен был сработать сам по себе, а пьесу я уже любил так, как будто сам ее сочинил не далее чем вчера.

Ну, мы вышли, сели на свои места, я сказал вступительное слово о том, как блок хотел сам поставить "Розу и Крест" в Большом драматическом и даже провел три репетиции; роздал актерам тетрадки с ролями, и началась "читка". То есть сначала читка, а потом - игра.

Иногда чудилось, будто он сам, председатель режиссерского управления "Больдрамта", в своем белом свитере появляется в репзале светлою тенью и болеет душой за себя и за нас. В конце концов, в тот день мы боролись с исторической несправедливостью: он столько сделал для этого театра, а его пьесы никогда здесь не шли...

Ради Блока или ради Бога, но все внутренне собрались...

По мере развития сюжета на глазах у зрителя возникал и сам спектакль вплоть до парадной премьеры. Начиная со второй сцены актеры стали отрываться от стола и тетрадок с ролями, добиваясь своего, взяли в руки оружие, воспользовались реквизитом, превратились в своих персонажей; зазвучала музыка, и вместе с наступлением весны в сцене "Майские календы" возник праздник посильной для нас театральности.

Чем мы были богаты, тем были и рады.

Через несколько минут после начала Р. заметил, что Гога выпрямил спину, потянулся в сторону сцены, засопел и начал поводить носом справа налево и наоборот, зорко следя за всем происходящим на площадке. Время от времени он склонялся к Дине и что-то шептал ей в подставленное ухо...

После прогона Гога сказал исполнителям, что в конце тяжелейшего сезона люди проявили себя с лучшей стороны, и у многих возникла перспектива хороших актерских работ.

Названные возликовали.

– Правда, это будет спектакль для эстетов, - не преминул добавить он.

– Таких много, - жарко вмешалась Дина Шварц, - таких очень много, мне уже все звонят и спрашивают о премьере!..

– Но мы, Большой драматический театр, - продолжал Георгий Александрович, как бы не замечая Дининой вставки, - имеем на это полное право, тем более что "Роза и Крест" пойдет на малой сцене...

Когда воодушевленные перспективой актеры ушли, он дал несколько советов, например: обозначить музыкой бой во время сцены "Майские календы", а к любовному дуэту Капеллана и Алисы предложил добавить легкую пантомиму в стиле Ватто.

Что касается артиста Р., то ему он посоветовал взять внешнюю характерность "в направлении Ричарда Третьего"...

– Он же урод, - сказал Гога, и Р. в который раз поразился его чуткости.

"Уродство" Бертрана он если не играл, то имел в виду. Правда, Р. не думал "в направлении Ричарда", а оглянулся на Квазимодо, потому что Бертран француз и простолюдин, с трудом выбившийся в рыцари, и, вероятно, в прогоне позволил себе дать на это подсознательный намек. Но Гога с шаманской проницательностью тайное намерение подхватил и тут же предложил развить его до внешней характерности.

Здесь таилась опасность, которой ни он, ни Р. еще не понимали: тонкой поэтической ткани Блока не могли подойти внешние приемы, уместные в романтической мелодраме Гюго или шекспировской трагедии...

Но Р. был восхищен его фантастической чуткостью к актерской природе, мгновенной реакцией на ее тайный сигнал, и, пусть в этом случае ошибочным, но покоряющим ощущением масштабной формы.

По поводу Гали Волковой (Изоры) дело обстояло хуже: она не показалась Мастеру необходимой для театра героиней. И хотя до Р. доходило заранее, что Гогу активно подбивают заменить "чужую" "своей", это его, мягко говоря, огорчило.

– Понимаете, Володя, - сказал Гога в нос и почему-то обиженно, - в ней нет явной сексуальности.
– такого аргумента Р. не ожидал и не нашелся с ответом. И потом, этически непонятно, почему главную роль играет актриса не из нашего театра...

– Но вы же решили: Волкова - "в порядке дебюта".

– Да, я помню, - сказал Гога, - но это не меняет дела...

Тогда Р. разволновался и пошел ва-банк:

– В таких случаях Товстоногов задает вопрос: "Ваше предложение?.." Я обращаю его к вам, Георгий Александрович!

И стал смотреть на него в упор.

Гога засопел и стал не спеша доставать новую сигарету. Потом вынул зажигалку и закурил. Потом спрятал зажигалку и подвинул поближе пепельницу.

Р. ждал, не отводя от него взгляда. Молчание затягивалось, и Дина стала ему помогать.

– Может быть, А.?
– неуверенно спросила она.

Мастер отрицательно покачал головой.

– А если В.?
– снова нашлась Дина.

Он только поморщился.

– Ну, тогда - Б., - убежденно сказала она.

– Нет, она здесь не подходит, - отвел третью кандидатуру Гога.

Очевидно, он сам успел перебрать наши возможности, и они его не устроили. Теперь, после прогона, он лучше представлял, какая здесь нужна героиня, и если Гале, по его мнению, недоставало сексуальности, то названным Диной - чего-то другого. А чего-то другого у Гали как раз хватало.

Нам вообще крупно повезло в том, что Мастер не взялся читать "Розу и Крест" до прогона и проглотил блоковскую драму вместе с театральной упаковкой. "Незнакомку" и "Балаганчик" он прочел перед самым запуском и тут же его отменил. Правда, тогда не было речи о блоковском юбилее, а теперь маячил юбилей...

Подумав еще мгновение, Гога резко повернулся к Дине и так же обиженно, как мне, сказал:

– В Б. нет настоящего драматизма!..

Теперь было ясно, откуда ветер дует...

Тогда я сказал:

– Георгий Александрович! Вы лучше меня понимаете, что значат пятнадцать репетиций в ноябре. На них упадет вся постановочная работа: бои, свет, музыка, костюмы... Дай Бог, чтобы я как-то довел этих актеров, а начинать от печки с новой героиней - завал!..

– Я вас понимаю, - сказал он мягко и все-таки упрямо, - поэтому не требую немедленной замены. Пожалуйста, подумайте и скажите мне после премьеры, кого вы собираетесь ввести.