Этим займется ОСС 117

– Идите, – шепнул маленький человечек.

Юбер подошел, перебрался через подоконник, держась за плечо "Голиафа".

– Не забудьте, – напомнил он очень тихо. – Вы должны быть готовы к уходу с завтрашнего вечера.

Он не стал ждать ответа и быстро пересек двор. Короткий осмотр – и Юбер вышел на улицу.

Его физическое состояние было еще далеко не блестящим. Голова по-прежнему болела, и некоторые движения он делать не мог; не мог он также глубоко дышать, так болели ребра. "Они меня вылечат", – думал он, направляясь к улице Чита.

Он спрашивал себя, какое наказание мог понести надзиратель, охранявший его в момент побега. Бедняга видел его в таком жалком состоянии, что ему не приходила мысль о возможности бегства арестованного; он не подумал, что укол морфия подействует так быстро и так эффективно. И, конечно, никто раньше не осмеливался бежать из здания МВД.

Ему потребовалось полчаса, чтобы не торопясь дойти до улицы Чита. Весь день, как актер перед важной премьерой, он повторял свою роль и думал, что сыграет ее хорошо.

В нескольких метрах от дома Монтелеоне Юбер создал маску: нижняя губа чуть отвисла, взгляд блуждающий и мягкий, вид безобидный.

Все же сердце сильно билось о больные ребра, и он был недалек от мысли, что "Голиаф" был тысячу раз прав, называя его сумасшедшим.

Но отступать было поздно, часовой его уже заметил. Шаркая, Юбер сделал последние шаги, отделявшие его от милиционера, и остановился перед ним, не говоря ни слова.

Удивленный милиционер несколько секунд стоял, не реагируя, потом спросил по-русски:

– Тебе чего?

Юбер ответил на немецком, мягким и монотонным голосом:

– Я хочу видеть моего старого друга, профессора Монтелеоне... Скажи, что его хочет видеть Хельмут Вайссенфель... Будь так любезен... Будь любезен...

Ему было трудно сохранять этот тон и удерживаться от смеха, видя физиономию милиционера. Он должен был понимать немецкий, как и многие его коллеги, охранявшие или допрашивавшие немецких пленных во время последней войны.

– Я Хельмут Вайссенфель, – повторил Юбер тем же мягким и монотонным голосом. – Я специалист по ракетам, как и он... Скажи ему, что я хочу с ним поговорить...

Милиционер выругался сквозь зубы. Ситуация явно была выше его понимания. Наконец он поднес к губам свисток и дунул в него.

– Знаете, – продолжал Юбер с глупой улыбкой, – мы скоро сможем полететь на луну. Да, да, не смейтесь... Фон Браун утверждает, что мы полетим на нее раньше, чем через десять лет, и я тоже уверяю вас в этом.

Показался второй часовой. Он дружески махнул рукой Юберу, которого принял за коллегу, и спросил:

– Что случилось?

– Мне кажется, это тот тип, что сбежал; у него совершенно чокнутый вид.

– Я Хельмут Вайссенфель, – любезно объяснил Юбер вновь пришедшему. – Я бы хотел встретиться с моим коллегой, профессором Монтелеоне...

– Он спит, – на всякий случай ответил первый часовой, так как второй совершенно лишился дара речи.

Юбер слабо махнул рукой, извиняясь.

– Тогда, – сказал он, – я вернусь завтра утром. У меня нет при себе визитной карточки, поэтому я попрошу вас проинформировать его о моем приходе. Всего хорошего, господа. Простите меня.

Он повернулся на каблуках и стал уходить.

– Стой! – крикнули оба милиционера одновременно.

Юбер остановился и снова повернулся к ним лицом с дружелюбным и совершенно безобидным видом.

– Мы... Мы проводим вас к профессору, – пробормотал первый по-немецки. – Не уходите.

Юбер поблагодарил их счастливой улыбкой.

– Вы очень любезны; очень, очень любезны. Да, да, не спорьте. Я скажу это вашим начальникам.

Они открыли ворота, провели его во двор, отперли дверь черного хода и проводили его в кабинет, где прошлой ночью состоялся разговор между Юбером и Монтелеоне. Первый снял трубку телефона со словами:

– Я предупрежу профессора; он еще не вернулся, но скоро приедет. Вы можете подождать его здесь.

Второй вышел из комнаты, и Юбер услышал, как он поднимается по лестнице; он, несомненно, пошел предупредить Монтелеоне о том, что происходит, и попросить его не показываться до решения начальства.

Первый набрал номер, подождал и заговорил на таджикском, в котором Юбер не понимал ни слова. Разговор шел довольно долго, и милиционер, казалось, нервничал. Казалось, на том конце провода ему отказывались верить. Начальников обмануть будет труднее, чем мелкую сошку, и Юбер был доволен, что смог потренироваться с этими двумя.

Наконец милиционер положил трубку и вытер лоб рукавом. Спустился второй.

– Профессор скоро приедет. Мы подождем его здесь втроем, – сообщил тот, который звонил.

Юбер широко улыбнулся.

– Охотно. Простите, что доставил вам столько беспокойства.

Милиционеры переглянулись. Теперь они, казалось, веселились. Завтра они смогут рассказать коллегам отличную историю.

– Понимаете, – вновь заговорил Юбер, – я бы хотел, чтобы профессор ввел меня в курс своих работ. На взаимной основе, разумеется. Мы, ученые, заинтересованы часто проводить такие обмены. Прогресс науки от этого только выиграет... Я надеюсь, вы со мной согласны?

Они ответили хором:

– Ну конечно, товарищ! Конечно!

Юбер переводил восхищенный взгляд с одного на другого.

– Вы называете меня товарищем, как это любезно! Видите ли, я не враг дружелюбности, даже между такими разными людьми, как мы. Вас называют примитивными. Но что такое примитивный, в конце концов? Как я говорил совсем недавно моему большому другу фон Брауну, примитивные существа намного ближе нас к природе, а значит, к истине... Но я, конечно, надоел вам?

Замерев, оба милиционера запротестовали:

– Вовсе нет... профессор.

Юбер продолжал говорить мягким, возбужденным голосом в течение примерно четверти часа. Потом снаружи послышался шум машины; хлопнули дверцы. Второй часовой вышел открыть дверь. Через тридцать секунд в комнату вошли санитары в белых халатах.

– Добрый вечер, профессор, – сказали они. – Мы ассистенты профессора Монтелеоне, и он попросил нас за вами приехать. Просим вас следовать за нами...

Юбер вздрогнул. Его увезут в сумасшедший дом на обследование; ему придется играть со всей силой, чтобы выкрутиться...