Это было в Ленинграде. У нас уже утро
Шрифт:
Ганушкин исчез.
Доронин снял пальто и повесил его рядом с шинелью Алексеева. Пока Ганушкин и молоденький, с детски открытым лицом солдат «действовали», расставляя на столе водку и закуску, Алексеев говорил:
— Вот ведь где встретились-то… Мне Ганушкин докладывает, а я не верю… Значит, ушёл, говоришь, из армии-то?
Доронин насторожился.
— Ушёл, — неохотно отозвался он. — Если можно так выразиться, демобилизован по партийной мобилизации.
Чтобы перевести разговор на другую тему, Доронин спросил о своём бывшем командире: где он сейчас.
— Павел Никанорыч —
— А Сухомлин, Горохов, Ванин? — перечислял Доронин своих друзей-однополчан.
Алексеев отвечал, что один из них получил очередное звание и служит в крупном штабе, другой — уже второй год в академии, третий — защитил кандидатскую диссертацию…
— Ну, а ты, Андрей, — обняв Доронина за плечи, спросил Алексеев, — что же ты теперь за человек?
— Ваш сосед слева, товарищ полковник. Директором рыбного комбината работаю, — сказал Доронин, глядя прямо в глаза Алексееву.
Полковник несколько секунд молча смотрел на него своими чуть красноватыми глазами из-под густых седых бровей, потом покачал головой и сказал:
— Вот оно что! Ну, теперь у тебя хозяйство-то, наверное, поболе полка… Гордишься небось? Нос задираешь?
Доронин покраснел и опустил глаза.
— Ладно, ладно, — продолжал полковник, — не скромничай. Тебе такое дело по плечу.
Доронин усмехнулся.
Если бы Алексеев знал, что сейчас представляет собой комбинат!
Они сели за стол. Доронину сразу стало весело — и от слов полковника, и от того, что перед ним стояли русские графины, тарелки, гранёные стаканы.
Полковник осторожно и сосредоточенно разлил водку.
— За встречу! — сказал он, подымая стакан.
Они чокнулись, выпили и некоторое время молча закусывали.
Потом Алексеев пододвинулся ближе к Доронину и тихо сказал:
— А у меня большое счастье, Андрей. Доронин с интересом посмотрел на него.
— Ты помнишь, Андрюша, кончилась война, и я, скажу тебе честно, задумался о своей судьбе. Ведь я старик, э-э, нет, не возражай, чего там, мне под пятьдесят, четыре войны за плечами… Вот я и подумал: куда меня теперь? В резерв? В отставку? Вдруг вызывают меня в отдел кадров. Слушаю — ушам своим не верю! Возвратили в родные погранвойска. Третью звезду дали и поздравили с почётным назначением на Сахалин. Как говорится, с повышением в должности и звании. — Алексеев засмеялся, и глаза его молодо заблестели.
Слушая Алексеева, Доронин смотрел на него со смешанным чувством восхищения и стыда.
«Как я мог подумать, что он осудит меня, будет сочувствовать, жалеть?» — думал Доронин. Просьба о помощи, с которой он собирался обратиться к Алексееву, теперь казалась ему простой и естественной, такой же естественной, как во время войны, когда он приезжал просить что-нибудь «взаймы» для своего полка.
— Пётр Петрович, — сказал Доронин, — от души поздравляю вас. Я понимаю, что значит такая честь для боевого офицера. Рад, искренне рад вашему счастью.
— Спасибо, Андрюша, спасибо, — растроганно проговорил Алексеев, пожимая протянутую ему руку.
— А я ведь к вам за помощью приехал, — начал Доронин, — Выручайте по старой дружбе.:
— Какая
ещё помощь? — спросил Алексеев, сразу переходя на ворчливый тон, каким он всегда встречал «просителей», но глаза его лукаво заблестели, и Доронин понял, что Алексееву очень приятно выступать в привычной для него роли «богатого», хозяйственного командира.— Людям у меня жить негде. Надо лес заготовить, а транспорта нет… Вот я сижу у вас в доме — сердце радуется: все своё, русское… А мои люди в бумажных домах живут…
Алексеев внимательно посмотрел на Доронина своими красноватыми глазами.
— Людей-то много? — спросил он.
— Более двухсот человек, — ответил Доронин. — И люди-то замечательные! — с неожиданной горячностью добавил он. — Почти все добровольно приехали! А жить негде…
— Идём, — сказал Алексеев.
Они вернулись в комнату, служившую кабинетом, и Алексеев, застегнув китель, сел за письменный стол.
— Что же тебе надо? — коротко спросил он.
— Три полуторки и тягач на трое суток.
— Ганушкин! — крикнул Алексеев. — Начальника штаба ко мне!
В комнату вошёл высокий молодой подполковник.
— Знакомьтесь, — сказал Алексеев, — товарищ Доронин, мой фронтовой сослуживец. Теперь рыбокомбинатом командует. Так сказать, наш сосед слева.
Алексеев приказал с завтрашнего утра выделить в распоряжение комбината четыре полуторки и два тягача.
Начальник штаба ушёл.
А Алексеев и Доронин ещё долго сидели, вспоминая былые походы, старых друзей, встречи и разлуки.
Наконец наступило время прощаться.
— Спасибо вам, Пётр Петрович, — взволнованно сказал Доронин. — Огромное вам спасибо.
Алексеев удивлённо посмотрел на него:
— За что же это? За полуторки да тягачи?
«Нет, не только за это, — хотелось сказать Доронину, — но и за то, что ты не сочувствовал мне, и за то, что ещё раз заставил меня понять, как я был не прав когда-то, и за то, что с таким уважением говорил о моём скромном ещё рыбокомбинате…»
Но вслух он сказал:
— Эх, дорогой Пётр Петрович, если бы вы знали… За все вам спасибо!
— Ладно, ладно, — ворчливо прервал его Алексеев. — Иди. Но имей в виду — транспорт я тебе даю с одним условием: явишься потом, доложишь, как использовал.
— Есть, — улыбаясь, вытянулся Доронин. Уже на крыльце Алексеев догнал его.
— Хочу тебе подарок сделать, — сказал он, протягивая Доронину какую-то тоненькую книжку. — Это я здесь у одного старожила раскопал. Прочитай. Любопытная вещь. Только верни. Вместе с транспортом верни, слышишь?
Он ещё раз попрощался с Дорониным.
— Ганушкин, проводить майора!
Когда Доронин проходил мимо, часовой на всякий случай встал по команде «смирно».
Приехав на комбинат, Доронин о удовольствием вдохнул запах мокрых сетей, бензина и рыбы.
Вызвав к себе командный состав комбината, он с радостью подумал о том, что на этот раз будет говорить с людьми уже не вообще, а о конкретном, живом деле.
Один за другим вошли Венцов, Вологдина, Черемных, «дядя Ваня», директор консервного завода и ещё несколько человек.