Это могли быть мы

– И, насколько я помню, ты сама бросила собственную дочь, беспомощного ребенка. Трикси – взрослый человек, имеющий все возможности, но предпочитающий пустить их псу под хвост. Вот так. – Он отошел от шкафа, аккуратно задвинув дверцу на место. – Я собираюсь заказать обед. Дай знать, если чего-то хочешь.

Вот и все. Он с ней не спорит, не ссорится, не орет, не причиняет ей боль. Не делает ничего. И именно поэтому она всегда ему проигрывает. С Эндрю было совсем не так – она легко могла заткнуть его за пояс, что обычно и делала. И все же она потеряла голову при виде него. Бедный Эндрю. Как он постарел. Каким потрясением было увидеть его таким в реальном времени, через океан и полтора десятилетия жизни.

Кейт все еще трясло. Эндрю все еще существовал. А это значило, что и остальные тоже. Оливия. Ее сестра, ее родители. Ее дети.

Эндрю, 2008 год

Эндрю закрыл глаза. В этот момент, в одиннадцать утра в субботу, ему было слышно все.

На кухне: пылесос уборщицы, гудение которого перекрывало звук радио.

В комнате Адама: удары и писк жестокой компьютерной игры, от которой он пытался, но так и не смог оградить сына.

В комнате Кирсти: прерывистые всхлипы, переходящие в полноценный рев.

В саду: рев бензопилы рабочих, которых нанял, чтобы спилить опасно наклонившийся гнилой ясень, который, на самом деле, давно стоило бы спилить самому. Эта мысль так и сквозила в их издевательской почтительности.

А в его груди: собственное сердце, стучащее от тревоги, со всем этим связанной.

По его просьбе Оливия могла бы все это прекратить, но ее не было дома. Она покупала на фермерском рынке дорогой хлеб и сыры, которые так любила. Он попытался зажать ноздрю, чтобы выровнять дыхание. Что-то вроде упражнения из йоги, которому его научила Оливия. Но в результате только услышал астматический хрип в собственных легких. Перед ним на экране компьютера мерно подмигивал курсор, напоминая одноглазого Джокера. За прошедший час он написал всего одно слово: «и». И… и… и… Что дальше? Какое существительное: вещественное или абстрактное? Какой глагол? Какое прилагательное? Он вздохнул и выключил компьютер, сохранив это единственное слово – «и» – в файл с громким названием «Роман». Начат в 1994 году. Закончен – наверное, никогда. Возможно, подумал он, вставая, загвоздка в названии документа. Возможно, назови он этот документ просто «чушь» или «полная чушь», это дало бы ему свободу действительно что-то написать. Слово «роман» давило слишком тяжким грузом, требовало слишком большого числа предложений, и все эти предложения требовалось расставить в нужном порядке.

Когда он открыл дверь кабинета, шум вдруг волшебным образом стих, словно в доме воцарился штиль. Радио замолчало, пылесос выключился. Компьютер Адама вдруг, почти без жалоб, стал тише, а потом и Кирсти перестала плакать. Оливия вернулась. Эндрю в очередной раз закрыл глаза и вознес сбивчивую, как это бывает у людей, выросших в нерелигиозной семье, простую хвалу за сам факт ее существования.

В комнате Кирсти Оливия склонилась над девочкой, лежавшей на игровом коврике, прижимая к груди куклу. Теперь, в шесть лет, различия между Кирсти и другими детьми росли с каждым днем – жестокая и непрерывная мука. Она так и не научилась говорить или ходить, не было никакой надежды приучить ее самостоятельно ходить в туалет, хотя она, конечно, умела извиваться, хватать и стаскивать предметы на пол: Адам с детских лет был приучен следить за ней вблизи чашек с чаем, тарелок с кашей и тяжелых настольных ламп. Проблемы со здоровьем тоже усиливались, и она уже перенесла четыре операции, во время которых разные части ее тела разламывали на куски и собирали снова. Ей было трудно держаться прямо, и она всегда казалась вялой и растекающейся.

Бедная малышка. Любовь к ней отдавалась болью в глубине сердца Эндрю, в чем он никогда не признался бы.

Он присел, чтобы погладить ее мягкие светлые волосы, а она протянула куклу, словно предлагая отцу взять ее. Она ведь мыслила достаточно ясно, чтобы осознавать это, верно? Она узнавала его и понимала, что он здесь? Это было не всегда ясно. Иногда она улыбалась мультикам по телевизору или смеялась, когда в комнату входил Эндрю, или махала руками Адаму, и тогда ему казалось, что все возможно. Просто не было возможности убедиться в этом наверняка.

– Какие-то проблемы?

Оливия обернулась и улыбнулась ему. Она всегда улыбалась, увидев его, какой бы ужас ни творился вокруг.

– Ничего серьезного. Мы потеряли Софи, но она нашлась под кроватью.

Они сами дали кукле имя Софи. Кирсти, разумеется, не могла назвать даже собственное имя. Оливия утерла сопли и слезы с лица малышки одной из влажных антибактериальных салфеток, которые они держали в каждой комнате.

– Хорошо поработал?

– Так себе, – солгал он. – Тут была Мэри, было шумно.

– Она обожает слушать поп-музыку. Может, попросить ее приходить по пятницам? Просто в это время обычно она работает у других клиентов.

В этом была вся Оливия. Ей и в голову не приходило сделать что-то ради собственного удобства. Она выпрямилась, рассыпав светлые волосы по спине.

– Может, пойдешь еще поработаешь? Я тут справлюсь сама.

– Ничего страшного. Дел еще много.

– А все уже сделано. Покупки, ужин, смена подгузников – все под контролем, – она улыбнулась ему жизнерадостной улыбкой, которая пронзала его в самое сердце, потому что свой труд Оливия преподносила как подарок.

Я хочу нравиться, я хочу, чтобы во мне нуждались. И он в ней нуждался, это точно.

Проклиная ее готовность всегда помочь, он вернулся в кабинет, в свой личный ад. Снова сев за компьютер, Эндрю уставился на мигающий курсор. Если смотреть достаточно долго, начинаешь видеть в этом мерцании ритм собственного сердца, отсчитывающий время твоей жизни. Ему уже тридцать шесть, а книга так и не написана. Еще и жены больше нет. Так что, на самом деле, он двигался не вперед, а назад. С осторожной подачи Оливии он отказался от работы юристом в Сити, и она каким-то чудом нашла ему другую работу – у местного юрисконсульта, знакомого с ее отцом. Работа была – скука смертная. Как раз то, что ему было нужно. Было так здорово, что больше не надо вставать в шесть, чтобы успеть на битком набитый холодный поезд, что каждое утро его тело переполнялось ощущением материального благополучия, смущавшим его сочетанием с чувством боли оттого, что Кейт с ним больше не было. Боли, которую он должен был чувствовать. И чувствовал. Да.

На деле, теперь он чувствовал себя богачом. Он стал богат временем – лишними часами дома, долгими прогулками, на которые Оливия уводила детей; богат людьми, которые заботились о Кирсти, о доме, о том, чтобы гладить его рубашки. Оливия, воспитанная чужими людьми, верила в возможность поручить работу по дому другим людям и, зная нелюбовь Эндрю к посторонним в доме, в основном организовывала все ненавязчиво, пока он был на работе.

Для человека, который вел себя совсем иначе, когда речь заходила о ней самой, она с невероятной энергией боролась за дополнительный уход и поддержку со стороны городских властей, и теперь Кирсти ходила в специальную школу пять дней в неделю и даже получила предложение уехать на каникулы, чтобы дать им отдых. Оливия нашла клубы по интересам для Адама и искала детского психолога, чтобы помочь ему «проработать» уход матери. Даже друзья, отстранившиеся после рождения Кирсти, вернулись после ухода Кейт. В основном сообщения присылали женщины. «Эндрю, поверить не могу, что она так поступила. Она просто взяла и ушла? А ее подруга осталась, чтобы тебе помогать?» Может быть, им нужна была просто пища для сплетен, но это были полезные знакомства, чтобы подвозить Адама и присматривать за ним после школы, даже если сам Адам громко жаловался, что маленький Хьюго или Джейкоб невыносимо скучен и туп.

И все равно, даже через год после ухода Кейт Эндрю все еще сидел и пялился на мигающий курсор. В какие-то выходные он мог совсем не поработать над книгой, убеждая себя, что был занят уходом за детьми, стрижкой газона, вывозом бутылок на пункт приема или разбором банковских документов. В другие дни у него заканчивались предлоги тянуть резину – а это могло быть что угодно, кроме писательства. И в такие дни ему приходилось сидеть за компьютером, купленным специально для этой цели, перебирая ранее написанное, словно переваренные макароны. Сюжет оставался неизменным еще с тех пор, когда ему было двадцать два: трое парней после университета меняют одну бесперспективную работу на другую, влюбляются и постоянно смотрят иронические комедии. Как он сам, когда учился на юридическом, жил в Клэпхеме и безуспешно пытался зазывать девушек на свидание – проблема была в том, что он родился слишком рано. Сайты знакомств с их безопасной анонимностью просто созданы для таких людей, как Эндрю.

Потом он познакомился с Кейт – в баре после работы, как все знакомились в те годы. Уравновешенная, амбициозная и точно знающая, чего хочет, Кейт втянула его в круговорот все более высокооплачиваемых работ и все более дорогих домов, потом – переезд за город, ребенок, второй ребенок и… на этом все. Их решительное восхождение по ступенькам жизненной лестницы прекратилось, а теперь и Кейт ушла, и Эндрю снова стал тем, кем и должен был стать – юристом из маленького городка, который сидит перед компьютером и не знает, что написать. Если не считать двоих детей и женщины, которая не была ему женой, но по какой-то необъяснимой причине жила здесь, распоряжаясь йогуртами на кухне, он все еще оставался тем же парнем чуть за двадцать, мечтавшим всего лишь о том, чтобы раскрыть книгу с собственным именем на обложке, набранным, возможно, каким-нибудь вычурным шрифтом, и напряженно выводить буквы чернилами на бумаге за большим столом у камина, пока жена печет булочки и жирными от масла руками отгоняет детей, чтобы не мешали отцу. Женщина в этих грезах была не Кейт – он не знал, кто это был. Кейт бы жаловалась, что от чернил остаются пятна на манжетах рубашки, а за выпечку она бралась только тогда, когда хотела произвести впечатление на других. Странно, но он вообще редко о ней думал. По правде говоря, он никогда не пытался ее отыскать или связаться с ней, или развестись. Проще всего было навсегда забыть обо всех этих неприятностях, о том, что она бросила его и детей и явно не собиралась возвращаться. Закрыть глаза и продолжать жить, стараясь не думать о том, что это значило. А значило это, что она настолько терпеть его не могла, что однажды просто ушла, не взяв ни детей, ни даже зимнее пальто.