Это могли быть мы
Шрифт:
А она думала об Адаме. Где Адам? С кем он? Наверняка с Оливией – она его не бросит. Когда родился он, все было совсем не так. Схватки подступали постепенно, дав время доехать до больницы и устроиться с книжкой, угрюмо ожидая предстоящее испытание. Что происходит на этот раз? Почему так больно?
Позднее.
Нежные руки касались ее. Ей хотелось плакать. Анестезиолог в зеленом медицинском костюме смотрит на нее добрыми глазами. Когда она поморщилась, почувствовав укол, он сказал:
– Простите, что причинил вам боль, Кейт.
Кейт… Кейт… Все зовут ее по имени, а она не может ответить. Голоса в голове: «Тазовое предлежание. ПСП…» Ничего не понятно. Ее ворочали, словно кусок мяса. Звенели какие-то
Еще позднее.
За дверью плакал Эндрю, и она испугалась за него, за себя, за них обоих, несмотря на боль и крики. А еще она немного злилась. Ему-то что плакать? Потом она перестала ощущать все, что ниже поясницы, словно часть ее тела исчезла. Потом каким-то образом оказалось, что уже ночь, и она лежала одна в тусклом свете лампочек, похожих на догорающие свечи. Никто к ней не подходил. Она сжала кулаки. Ниже пояса все пылало от боли. Зачесался нос, и Кейт сосредоточилась на этом ощущении, потому что оно означало, что она жива. Никто так и не подошел. У нее не было сил кричать, значит, она умирала. Ей захотелось помолиться. Но о чем? Об Адаме, об Эндрю. Но она даже не могла себе представить их лиц. О доме. О мебели, о ярких лампах. Будет нечестно, если она их больше не увидит. Снова голоса вокруг нее, вспыхивающие и гаснущие огоньки, убийственное облегчение оттого, что ее куда-то везут. Вафельное полотенце напомнило ей ее собственную детскую кроватку. Или это была кроватка сестры, Элизабет? Теперь всем занимался кто-то другой, и она могла оставить свое тело. «Я сдаюсь», – пыталась сказать она. Эндрю был где-то рядом, суетливо взмахивая рукавами накинутого голубого халата. Она ощутила ужасный страх, как и тогда, в машине: он не мог ее защитить. Частичка души, доверявшая ему, испытывавшая к нему слабость, огрубела и застыла. Теперь она понимала, что не может на него полагаться. Во всяком случае, не в главном.
Над ней склонилось чье-то лицо, темное на фоне четырех ярких как солнце огней.
– Здравствуйте, Кейт…
Хирург. Подобный богу.
– У ребенка возникли небольшие проблемы, поэтому сейчас мы сделаем экстренное кесарево сечение. Когда вы проснетесь, все уже закончится.
Закончится. Она ухватилась за это слово, как за соломинку. Теперь ей было все равно. Лишь бы это закончилось.
Еще намного позднее. Или раньше – без понятия.
Эндрю сидел на стуле возле ее койки, положив голову на молитвенно сложенные ладони. Он не спал. Она словно плыла. Ее тело исчезло, и это наполняло Кейт счастьем. Ее рука пульсировала, и, опустив глаза, Кейт увидела трубку, вставленную в вену. Тянущее ощущение в руке тоже говорило о том, что ей поставили капельницу. Значит, вот что чувствовал связанный Гулливер.
В горле пересохло, и она с тоской смотрела на кувшин с водой, пока Эндрю вдруг не вздрогнул, услышав слабое чмоканье ее распухших губ.
– Ты очнулась? – Он проследил за направлением ее взгляда. – Не уверен, что тебе можно… Но…
Он оглянулся в поисках стакана и, найдя его, поднес к ее губам, пролив немного воды на постель. Ему пришлось поддерживать ее, потому что она не могла держать голову. Кейт едва не захлебнулась, торопливо глотая воду. Эндрю обтер ей лицо.
Всплыло смутное воспоминание. Ребенок. Должен быть ребенок. Эндрю откинул волосы со лба, и Кейт заметила залысины, появившиеся за годы их знакомства, заляпанные очки, усталые глаза.
– Они собираются поговорить с нами. Мне одному говорить отказываются.
– Где?..
– Я не видел. Меня выставили, – он уставился в пол. – Кейт… Я не знаю…
Дверь распахнулась, и вошел коренастый мужчина в белом халате, седеющий, с кольцами на пальцах.
– Мистер и миссис Уотерс, – произнес он, переворачивая листок в блокноте.
Кейт было непривычно это слышать – на работе и в большинстве документов она пользовалась девичьей фамилией. За
его спиной маячили двое врачей помоложе – рыжая девица с шелушащимся носом и волосами, забранными в хвост, и юноша с огромным кадыком. Кейт вспомнила об Адаме. Кто с ним? Оливия, вспомнила она. Оливия не могла его бросить, и это принесло Кейт огромное облегчение, когда ее везли в операционную. Кто-то другой отвечал за все. Кто-то, на кого можно было положиться. Врач – в карточке на груди было написано «доктор Камерон Фрейзер» – вздохнул. Он оперся крепкими руками о край койки.– Мне очень жаль, но я должен сообщить плохую новость.
– Нет-нет-нет… – залепетала Кейт, хоть и не могла говорить.
«Не говорите! Не превращайте все в реальность!»
– Возможно, вы обратили внимание, что со мной сегодня студенты. Если хотите, могу попросить их выйти, хотя это и важно для их обучения.
Эндрю неуверенно посмотрел на меня.
– Наверное…
– Пусть уйдут! – откуда-то из груди Кейт наконец-то вырвался голос.
Господи! Неужели ему не понятно, что сейчас не тот момент, когда им нужны зрители?
Доктор Камерон Фрейзер вздохнул и взмахом руки, на которой легонько звякнул «Ролекс», приказал сопровождающим выйти.
– Мистер и миссис Уотерс, вы можете сказать, бывали ли в ваших семьях случаи генетических заболеваний, инвалидности и тому подобное?
– Кажется, нет… – недоуменно протянул Эндрю.
– Случаи мертворождения или младенческой смертности?
Они оба уставились на врача. Тот откашлялся.
– В общем, не важно. Мы постараемся во всем разобраться, хотя это и не всегда получается, особенно в таких случаях.
В каких случаях? «Скажите хоть что-нибудь!» Краем глаза она заметила бледное лицо Эндрю. «Скажи же хоть что-нибудь!»
– Но… э… доктор…
Она видела, что тому не хочется произносить эти слова, превращая их в правду.
– Малышка… С ней все нормально?
С ней. Значит, это девочка. Они говорили, что не хотят знать пол ребенка заранее, хотя Кейт втайне хотелось, чтобы все спланировать, покрасить детскую, представить себе свою дальнейшую жизнь. Кому не хотелось бы узнать, что именно ждет в будущем? Она надеялась на дочку. Мальчик и девочка – полная семья, все на месте, все галочки проставлены. Тогда почему она ощущала растущий ужас, овладевающий ее сознанием и мешающий мыслить рационально?
Доктор Фрейзер захлопнул блокнот.
– Зависит от вашего определения нормы. Она прекрасно дышит и по-своему вполне здорова. Но… В общем, боюсь, вы должны приготовиться к тому, что ваша дочь не совсем такая, как вы ожидали.
Адам, наши дни
Давным-давно, когда он впервые покинул родительский дом и начал каждую неделю созваниваться с отцом, Адам начал считать паузы в разговоре. Эта затянулась надолго. Четыре секунды, пять. Шесть.
– И что? – наконец не выдержал он. – В чем проблема?
Значит, мать вышла на связь. Она была жива, так что ничего странного, что однажды она должна была снова появиться на горизонте.
– В чем?.. В ней, Ади. Столько лет прошло. Она написала мне на электронную почту. Я прочитал, когда проснулся. Она в Америке.
Адам пожал плечами, хотя отец и не мог увидеть этого по телефону. Он слышал, как внизу на кухне дома, который они снимали все вместе, Барри спорит с Илоной из-за масла. «Это не я оставил крошки, это ты его брала, хоть и говоришь, что веганка». Как он от этого устал…
– Я знал, что она в Америке.
– Откуда?
– Пап, есть такая штука – интернет. Ты что, за все эти годы так и не пытался ее найти?
– Ну… нет.
Это означало, что он не хотел искать. Проще притвориться, что у Адама никогда не было матери или что она вышла за дверь, когда ему было семь, и испарилась.
– Ты не… не разговаривал с ней? – в смятении спросил его отец.
Господи!
– Нет, конечно. С чего она вдруг решила написать?
– Из-за книги. Пишет, что нам нужно поговорить.