Это офис, детка!
Шрифт:
Весь следующий день у меня из головы не выходил вопрос этого, черт бы его побрал, старого чудика Ивана Алексеевича. Он и в молодые годы был язвой, ставя нас, нерадивых студентов, в тупик своими каверзными вопросами. Когда Сашка Смирнов решил развестись, чтобы жениться на первой красавице Оленьке Чуровой, Иван Алексеевич встретил его вопросом: «И ты, Брут?» Сашка долго изводил нас: «Ну, чего он имел в виду? Что он хотел этим сказать?»
А Ленку, мою подругу, довел до слез после того, как она написала в каком-то сочинении «растеклась мыслью по древу». О, ей пришлось выучить все «Сказание о полку Игореве» наизусть и продекламировать его на осенней пересдаче. Спасибо Ленке, у меня в мозгу до сих пор намертво запечатлено: «Боян вещий, если кому-то хотел сложить песнь, растекался мысию по дереву, серым
– Иван Алексеевич, вы, говорят, кафедру рекламы открыли в институте. Возьмите меня на полставки, я вам такие лекции классные читать буду, студенты валом попрут. Я серьезно! У меня такие кейсы, московские вузы обзавидуются!
– Ну я же говорил – ангел, сущий ангел! Кстати, наше главное здание закрыли на ремонт, мы теперь лекции в драмтеатре читаем. Нам малую сцену в дневное время сдают по льготной цене.
Ольга
– Что вы чувствуете?
Уже пятую встречу этот чертов психотерапевт мучает меня этим «что вы чувствуете». Целый час он задает мне только один вопрос, который стучит в моей голове, как монотонная долбежка дятла. Поначалу это было интересно, мне даже нравилось: наконец-то кто-то меня выслушает! Столько всего накопилось за последние годы, уже не было сил держать в себе. Чувствовала, что если не расскажу кому-нибудь, свихнусь. Но, с другой стороны, боялась, что засмеют. Как же, директор компании, мать двоих детей, жена серьезного бизнесмена – и на тебе, плачется в жилетку. Нет, поплакать-то можно, с подружками, например, во время банных посиделок, да что толку? Хватит с меня этих недоверчивых лиц: «Ка-а-ак, и богатые тоже плачут?!»
О чудо-докторе я узнала от своей подруги Лельки. А она познакомилась с ним на каком-то семинаре, после чего стала ярым его адептом. Все телефонные разговоры последних месяцев плавно сводились к Анатолию. С Лелькиной подачи я знала о нем все, прочитала все его книги, прослушала все диски. Ну и что? Мало ли сейчас кукукнутых мозгоправов? Вон сколько курсов: три месяца, максимум, полгода – и ты дипломированный психотерапевт. Лелька уверяла меня, что таких, как Анатолий, в Москве по пальцам одной руки можно пересчитать. К нему и на прием-то попасть – большая удача.
Последнее оказалось правдой – ждать пришлось почти полтора месяца. К моменту нашей встречи меня уже так распирало от любопытства, что я даже не среагировала на озвученный гонорар – весьма приличный. Ничего, за эксклюзив положено платить соответствующе. Пожертвую одним маникюром в «Мальдо Фопполо»…
Мой энтузиазм пропал после второго сеанса, когда Анатолий спросил меня, сделала ли я домашнее задание. Конечно, нет, это что, школа, что ли? Тем более, я не собиралась делать его с самого начала. Бред какой-то: написать сочинение о любимом животном. Ага, щас, сяду за свой директорский стол и начну писать сочинение, слюнявя карандаш.
Я забыла об этой ерунде на следующий же день. Наверное, я бы и про следующую встречу не вспомнила, но бдительная секретарша Анатолия позвонила мне накануне и вежливо поинтересовалась, собираюсь ли я завтра прийти на терапию. Черт, пришлось тащиться.
На третьей встрече Анатолий спросил, что меня останавливает от выполнения домашних заданий. Я мялась, что-то говорила о том, что мне сложно собраться с мыслями, трудно найти свободное время… В какой-то момент сдалась и клятвенно пообещала подготовиться к следующему разу. Я и вправду что-то нацарапала на половине листка А4, да и то только благодаря тому, что совет директоров затянулся. Мой зам по связям с общественностью сцепился с финансовым контролером, началась перепалка, а я, воспользовавшись моментом, достала листочек, написала первую фразу: «Мое любимое животное – пантера» и начала расписывать, какая она красивая, грациозная, быстрая, смелая… На полстранички как раз получилось. Даже самой понравилось. Хоть какое-то разнообразие, а то от этих договоров и финансовых отчетов уже тошнит, как во время первого триместра.
Я ехала на очередной сеанс, и мое веселое
настроение уменьшалось, сжималось, съеживалось, а когда я, припарковавшись, вылезла из машины, исчезло вовсе. Может, ну его, домой поеду? Мне уже все понятно: надо быть в согласии со своим телом, чувствами и эмоциями, прислушиваться к внутреннему голосу, больше доверять себе, а не мнению окружающих. Все это я и без Анатолия знаю, тоже мне, Америку открыл! Но какая-то неизвестная мне ранее сила не давала повернуть назад, подпинывая в сторону третьего подъезда.– Что вы сейчас чувствуете?
– Да ничего я не чувствую, неужели вы не понимаете?! Я ничего не чувствую, ни-че-го! Ничего, ничего, ничего…
Я вскочила на ноги, стала лихорадочно запихивать в сумку свой листочек с домашним заданием, рванула в сторону двери, но, запутавшись в длинной юбке, свалилась на пол. На какое-то мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина. Анатолий смотрел чуть насмешливо, и тут у меня началась настоящая истерика. Я орала, что это бесчеловечно – ставить опыты на живом человеке, задавая ему один и тот же вопрос в течение пяти встреч, что это неприлично – смеяться, когда женщина спотыкается и падает на пол, что сыта по горло его дурацкими домашними заданиями. Я выкрикивала обвинения еще минут пять, не меньше, пока не устала и не плюхнулась на сиротливо стоящий в углу низенький табурет. И тут я начала… нет, не плакать, смеяться! Я смеялась так, что у меня слезы выступили на глазах; я заводилась все больше и больше. В какой-то момент смех перешел в неприличное ржание, всхлипывание, а потом, наконец, в слезы. Но плач этот был какой-то жалкий, детский. Я размазывала кулаками растекшуюся тушь, совершенно не обращая внимания на Анатолия, который сидел все это время на своем месте, как каменный истукан.
– Ольга, что вы сейчас чувствуете?
– Мне очень грустно, мне очень грустно и одиноко.
– А где вы это чувствуете в своем теле?
– Вот здесь, как будто у меня внутри пустота…
– А когда вы чувствовали такую же пустоту в последний раз? Это на что-то похоже? На что?
В родительский день мы вставали задолго до побудки. Спать было невозможно, все мысли были только об одном: скоро начнут приезжать взрослые. К десяти утра постели были заправлены «по-белому», полы в комнатах намыты до блеска, платьица выглажены (пришлось отдать заныканную шоколадку «Аленка» Ленке из второго отряда, чтобы пропустила меня в гладильную без очереди). Я даже зубы в честь такого случая чистила ровно три минуты, отсчитывая время по огромным настенным часам, висевшим в умывалке. Все, готова.
Первая партия родителей прибыла около одиннадцати. Часть ребят из отряда с визгом подбежала к автобусу, заметив в окошке своих. Я суетиться не стала, зная, что мама и папа приедут на своей машине, но все равно осталась караулить на воротах вместе со всеми – так все-таки веселее было.
К часу почти всех ребят разобрали родители, а моих все еще не было.
В половине второго Анна Васильевна повела меня и Андрюху из четвертого отряда на обед. В столовке, разукрашенной по случаю такого дня, яблоку негде было упасть – руководство лагеря распорядилось приготовить праздничный обед и пригласило всех детей вместе с родителями к столам.
Аппетита не было никакого, и я, воспользовавшись суетой, незаметно выскользнула на улицу. Странно, но плакать мне почему-то совсем не хотелось. Я пошаталась немного по территории, а потом направилась к секретному лазу в заборе, через который мы убегали в лес. Там было наше убежище, шалаш, который мы с мальчишками строили целую неделю, таская тяжелые ветки, собирая их по всему лесу, прилаживали как могли, чтобы получился настоящий шалаш, как у Тома Сойера и Гека Финна. Постепенно мы натаскали туда одежды, одеял, свистнутых в прачечной, печенюшек и свечей. При каждом удобном случае мы убегали туда днем, но остаться в шалаше надолго не получалось: бдительная Анна Васильевна чуть что, сразу поднимала шум: «Дети пропали!» Приходилось быть начеку. Но зато ночь была наша! Мы терпеливо лежали, дожидаясь, пока все заснут, а потом тихонько, на цыпочках, стараясь не издавать лишних звуков, выползали из корпуса. Самое страшное было идти по лесу на ощупь, почти в полной темноте, спотыкаясь о коряги и поскальзываясь на мокрой траве.