Этология стадных животных

— Поворачивайте-ка в табун, я думаю, и одной ночи наблюдений будет достаточно для выяснения правды. Я привезу вам одеяло.

Саша невозмутимо повернулся налево кругом и зашагал обратно в ночную степь. Через несколько минут я расстраивался, что затеял это дежурство. Однако переигрывать было поздно.

Поужинав, сказав ребятам, что вернусь в табун, я приторочил к седлу пару одеял, телогрейки, прихватил Саше перекусить и поехал в табун. Ночная степь, лишенная знакомых ориентиров, показалась мне просторней, а путь в табун слишком длинным. Еще раз я раскаялся в горячности. Однако ночное дежурство легче всего помогло бы понять, куда все-таки любят идти лошади. Только ночью, пока табунщики спали, можно было наблюдать за лошадьми без помех.

Очень скоро я убедился, что не смогу найти в темноте знакомых лошадей, описать строй табуна. Я спешился, обмот поводья вокруг шеи коня, прикрепил к кольцу трензеля веревку и, не выпуская конца веревки из рук, пустил коня пастись.

Быстро холоднело. Съежившись, спрятав руки под мышками, я сидел на кочке, чутко слушал, вглядывался в темноту. То, чего мне не удавалось распознать зрением, вскоре стало ясно по слуху. Табун, разойдясь широкой дугой, Медленно, пасясь, подвигался на ветер. То тут, то там слышалось ржанье. Вероятно, оно помогало лошадям ориентироваться. И мой серый тянул вслед за табуном.

Пришлось сколько-то пройти, чтобы снова углубиться в массу пасущихся лошадей. Они были много пугливее, чем днем, то и дело шарахались, обегали вокруг меня, чтобы зайти с подветренной стороны, опознать. Только тогда успокаивались.

Надо было найти Сашу, отдать ему одеяло. Я надеялся на случайную встречу. Между тем я заметил, что лошади не только вслушиваются в доносящееся со стороны ржанье, но и мой свист помогает им быстрее распознать во мне человека, друга. Стоило очередной группе шарахнуться, как я протяжно, успокаивающе, свистел, и лошади понимали мой сигнал, продолжали пастись. Звонко хрумкая, они стригли, срывали свежую, уже росистую траву.

Вдруг мне ответил свистом Саша. Мы сошлись и, кажется, оба обрадовались. Все же не с одними лошадьми хочется общаться человеку. О споре мы не вспоминали, стремление лошадей пастись на ветер, всякую опасность обойти так, чтобы ветер набросил ее на запах — все это было очевидным. Впрочем, Саша был верен своему методу, продолжал каждые 15 минут заносить в таблицу, куда идет табун.

Я расседлал коня, стреножил, пустил пастись, а сам устроился на потниках, укрылся одеялом. Лошади, наткнувшись на непонятный им предмет, начинали храпеть, обходили, собравшись полукругом, приближались все ближе, некоторые царапали копытом землю, вроде бы собирались проверить на одушевленность и меня. Поневоле приходилось сесть, свистнуть, отогнать их.

Мы вернулись в Каратам утром. В лагере уже не спали, все собрались.

Первый месяц работы в Каратаме я ездил на сером коне. И по облику, и по неугомонности он был настоящий джабе. Вспомнив науку, преподанную ему год назад Токаем, серый вскоре стал вполне надежным помощником. Одну только дурную привычку не удавалось у него угасить. С места он горячился, и стоило его тронуть — прыгал раз-другой вперед и вверх, как говорят наездники, делал лансаду, а потом уже переходил на ровный галоп. Когда знаешь привычки лошади и готов к ним, они не опасны, тем более что удержаться при лансаде на коне не столь уж трудно. Но ребята всегда с большим уважением наблюдали мой отъезд и не слишком надоедали просьбами «прокатиться».

Как это обычно у горожан да и вообще у людей, мало встречавшихся с лошадьми, ребята слегка путали обычную езду и обучение лошади с укрощением и вольтижировкой, горели желанием «прокатиться», а упрямство и норовистость коня считали признаками горячего характера.

Катя занималась какое-то время в конно-спортивной школе, была посмелее в обращении с лошадьми. Однажды в мое отсутствие Катя надела на Рыжего уздечку и, подсаженная подругой, села на неоседланного коня, проехала на нем. Табунщикам очень понравилось, как Катя держится на коне, и они охотно согласились взять девушек на сборы табуна. Я тоже не возражал. Рано утром, когда вместе с Володей и Сашей мы собрались в степь наблюдать сайгаков, прискакал Жылкыбай, привел оседланную кобылу для Тани, а Катя поехала на моем коне.

Девушки вернулись, когда я, уже закончив работу в степи, сидел у Токая в юрте, тянул кумыс. Кисловатый и терпкий, кумыс не только утоляет жажду, как утверждал Токай, но и пьянит. Изрядно навеселе мы вышли из юрты, заслышав голоса табунщиков и девушек.

Какая чудная была картина: девушки в костюмах бикини на разгоряченных конях. Одежду они подстелили на седла, чтобы было мягче. Зато ремни стремян до крови натерли им икры — нужно бы надеть сапоги.

Катя и Таня, счастливые и усталые, с полным правом хорошо поработавших людей прилегли на кошму, облокотились на подушки, Нарима поставила перед ними пиалы с кумысом. Она добро и покровительственно относилась к нашим девушкам, они бывали в гостях у На-римы и Жаналай, вели какие-то женские дела, что-то срочно заказывали прислать из Москвы.

Саша ездил в табун на пегом коне — под стать седоку мощном и спокойном. Алатай (как называют пегих коней казахи) неплохо бегал, иной раз, возвращаясь из табуна, мы затевали скачки, и Саша накоротке всех обходил.

«Конные» успехи помощников меня радовали, но все же я стал подумывать завести себе более резвого конька. Как раз в нашу бригаду приехал молодой тренер, учившийся на алма-атинском ипподроме, а теперь тренировавший лошадей нашего конного завода. С его приездом в бригаде возобновилось обучение лошадей. Я старался не пропускать ни одного случая понаблюдать за работой табунщиков. Меня интересовала краткость приучения лошади к работе под всадником. Случалось, через два-три часа после поимки конь, раньше не знавший узды, был настолько послушен, что табунщик мог отправиться на нем в степь искать отбившихся лошадей. А ведь в армии нормальный курс обучения лошади составляет полтора года, даже в военное время меньше чем за три месяца выездку не заканчивают. Конечно, сравнивать эти школы верховой езды надо осторожно: и задачи, и число навыков, прививаемых лошадям, в них различны [7, 14].

Вопреки общему мнению лошадь отнюдь не умна и не сообразительна. И мир в ее глазах, конечно, выглядит совсем не так, как в наших. Вечерами мы нередко спорили о способностях лошади. Девушек огорч али мои насмешки. Лаская нашего коня, они заглядывали ему в глаза, улыбались, готовы были расцеловать, а я говорил, что кони не различают выражение лица человека, его глаз.

Впрочем, одно свойство у лошадей исключительно — их память. Иной раз, приучая лошадь менять направление, три, четыре раза сопроводишь указание повода прижатием шенкеля, и, смотришь, новичок уже слушается почти одних только шенкелей.

Замечательная память лошади вскоре доставила мне много хлопот. Дав неуку короткую передышку во время заездки, позволив полежать, я потом долго не мог избавить его от дурной привычки ложиться под всадником.

Задумав обучить коня с самого начала, я вместе с Токаем подобрал себе красивого трехлетку, вороного с белой звездочкой на лбу, ноги в чулках. Отец у него был кустанайской породы, мать — джабе. Выезжая на работу в табун, я теперь обязательно находил «своего» жеребчика, косяк, в котором он жил. Молодой жеребец был в приятельских отношениях с серой кобылой — родоначальницей целого клана лошадей. Токай показывал мне в табуне штук десять ее дочерей. Косячный жеребец — напарник серой кобылы — относился к ее роману с «моим» жеребчиком терпимо. По крайней мере удовлетворялся тем, что молодой при встрече со старшим опускал голову и хвост, направлял вперед по-ослиному уши и покорно позволял косячнику себя обнюхать. В конце концов тот заканчивал проверку на лояльность презрительным фырканьем и отходил.

Кобыла относилась к своему молодому компаньону не только дружелюбно — в жару они подолгу вылизывали друг друга, а в свежую погоду стояли рядом, подставляя ветру головы. Она была на удивление терпелива, когда он раз за разом повторял свои попытки вскочить на нее. По неопытности он еще не умел это делать правильно, пытался делать садки сбоку, а то и на голову, если же подходил правильно, то не мог удержаться на задних ногах и быстро съезжал с крупа кобылы.

В один из июльских дней, когда табун пережидал жару, столпившись на террасе над Каратамом, Жылкыбай поймал «моего» вороного. Подождав, пока ему надоест рваться и прыгать, Токай осторожно завел конец другой веревки ему под бабку задней ноги, после чего уже было нетрудно его повалить. Тотчас я сел вороному на голову, не давая поднять ее от земли, а Токай тщательно связал ему ноги. Потом мы надели недоуздок, поверх него уздечку, седло, для верности Токай затянул еще и чересседельный ремень. Все застегивали старательно, на последнюю дырочку. Поводья замотали вокруг шеи, а к недоуздку привязали капроновый фал в палец толщиной, для верности пропустили его еще и в кольцо трензеля, отмерили махов пять свободной веревки и завязали конец ее за хвост укрючного коня. Потом сняли с обучаемого путы и разбежались. Токай — уже верхом на укрючном коне — тронулся вперед, потянул за собой вороного.