Этрусское зеркало

Чужой приехал сюда незаметно, он постарался не попасться никому на глаза. Он скрывался под покровом ночи, а ливень смыл его следы. Он тщательно все подстроил и не учел только одного - силы любви одного существа к другому, которая растворяет страх, отчаяние и любую боль, примиряет с чем угодно, ломает устои и сокрушает принципы.

–  Я не знаю, где ты… - шептал Глеб, склонившись над мертвой Алисой.
– Не чувствую тебя, не слышу. Не могу исполнить твою последнюю волю, потому что ты никогда не говорила об этом. Мне придется полагаться на собственные представления о тебе и твоих желаниях. Подай мне знак, если я допущу ошибку!

Алиса молчала. Глебу показалось, что ее ресницы дрогнули… но это были лишь тени от мерцания свечи. Камни ожерелья на ее шее вспыхивали сиреневатыми бликами, как остывающие звезды…

–  Я возьму его на память о тебе, - сказал Глеб, расстегивая украшение.
– И зеркало тоже, если позволишь.

Он положил ожерелье и зеркало в большой внутренний карман куртки, где обычно носил с собой документы, деньги, зажигалку, фонарь, нож и сложенную вдвое кепку. Достал из шкафа новое покрывало, купленное в подарок матери, осторожно завернул в него тело Алисы, взвалил его на плечо, задул свечу и вышел в сырую черную ночь…

Он знал, куда нужно идти. Его ноша оказалась на удивление легкой, или же нервное напряжение придало ему сил. Глеб не задумывался об этом. Дождь прекратился, и только с деревьев с шумом срывались вниз тяжелые капли. Ноги проваливались в хвою, в мягкий сырой мох. Скоро сосняк закончился. Поднялся ветер, разорвал пелену туч, и выглянула луна. Ее тусклый мрачный глаз то закрывался, то открывался, помогая Глебу не сбиться с пути.

Он спустился в низину, покрытую мелколесьем. Под ногами чавкало. Запахло торфом. Местные васильковские и ключевские грибники считали это место гиблым и обходили его стороной. Говорили, что под слоем почвы якобы прячется подземное озеро, и можно в него провалиться. Здесь недалеко Глеб нашел островок, заросший осинником и волчьими ягодами, на котором часто уединялся, жег костер. Сырые дрова не хотели разгораться, и Глеб соорудил для себя поленницу, притащил еловых веток, накрыл ее. В поленнице была припрятана и старая канистра с бензином.

Выбравшись на островок, он сразу почувствовал под ногами твердую землю, положил тело Алисы и, стараясь ни о чем не думать, принялся разбирать поленницу, готовить костер. Большой погребальный костер для своей возлюбленной. Она любила огонь и не была бы против.

Дождь совершенно прекратился, и Глеб счел это добрым знаком. Значит, Алисе по душе его приготовления. Он делал все как в лихорадке, сам объятый пламенем нервного возбуждения - не замечая ни времени, ни звуков, ни ветра, ни стука своего сердца, как бы выпав из мира живых вместе с Алисой. Они оба были теперь на другом берегу - не доступные никому и ничему: свободные…

Когда пламя занялось как следует, раздуваемое ветром, охватило тело Алисы, Глеб покачнулся - ему показалось, что он отрывается от земли вместе с ней, улетая в черное, бездонное, полное дождевых туч небо… прорываясь сквозь них к далеким прекрасным звездам…

Он сел на мокрую землю и закрыл глаза. Жар пламени ласкал его страстно, исступленно, как иногда, в редкие мгновения интимности ласкала его Алиса… она дарила ему свое последнее тепло, последний огонь любви, последний горячий поцелуй…

Глеб пришел в себя, очнулся… когда на краю мглистого неба появилась первая стылая прозелень…

–  Я спал?
– пробормотал он, не желая возвращаться оттуда… где нет ни ревности, ни страданий, ни потерь… - Мне снился страшный, ужасный сон!

Он посмотрел на остатки ночного костра и понял, что сон продолжается. На ватных ногах Глеб поднялся, собрал все в кучу, обложил дровами и снова поджег. На этот раз горело быстро, а то, чего огонь не одолел - Глеб закопал, засыпал прелой листвой.

Пора было уходить. Как в тяжелом дурмане Глеб шел обратно через низину и сосновый лес. В дом войти не смог… Привел себя в порядок во дворе, ополоснувшись ледяной водой из бочки. Он не ощущал холода - двигался как заведенный, без мыслей, без чувств.

Поднялся хмурый рассвет, и Глеб, подчиняясь положенному ритму, отправился на стройку. По дороге он осознал всю бессмысленность своей жизни, работы, учебы… Для него теперь все изменилось, настала иная пора - время возмездия. Алиса не просила его об этом - он сам так решил.

–  Остальное вы знаете, - заключил Конарев свое длинное повествование.

Воцарилась тишина.

–  Ты, часом, не спятил, парень?
– хрипло произнес Фарбин, первым нарушая молчание.

Глава 28

Глебу налили еще коньяку и закрыли его, сонного, в одной из комнат. Чтобы не натворил глупостей.

–  Вы ему верите?
– спросил Альберт Демидович сыщика, когда они остались наедине.

Господин Смирнов развел руками:

–  Это имеет значение? Думаю, все так и было. Во всяком случае… теперь мы знаем, где Алиса. Будете звонить в милицию?

–  Вы меня удивляете, - вздохнул Фарбин.
– Зачем? Бедная девочка… Неужели она… ее больше нет? Невозможно представить!

Он склонился, сжал руками голову.

–  Глеб пришел сюда, чтобы наказать убийцу, - сказал Смирнов.
– Он думал, что это вы… или Рогожин. А поскольку Савва Игнатьич умер без его вмешательства, он взялся за вас. Глеб винит вас в равной степени. В его глазах вы оба заслуживаете мести. Как бы то ни было, Алису вы у него отобрали - соблазнили ее своим богатством, неограниченными возможностями, вы развратили ее, вовлекли в блуд. Рогожин рисовал ее обнаженной…

–  Чушь! Может, я этого и хотел, но получилось по-другому: Алиса оказалась слишком пленительной, влекущей… Ее грех был ангельски невинен! Даже Савва не устоял перед ее чарами. Видимо, он сам подарил ей «этрусское» зеркало - вещь, которой очень дорожил.

–  Вы уверены?

–  Зная Рогожина - да. Никто не догадался бы вложить в руки мертвой девушки краденое зеркало. Оно принадлежало ей…

–  … и убийца нашел зеркало в сумочке Алисы - больше при ней ничего не было. Он сделал намек. На Рогожина? На Глеба? На вас? Он должен был понимать значение этого предмета, - задумчиво произнес Всеслав.

–  Думаете, это сделал я?

Лицо Фарбина дрогнуло, губы сжались. Сыщик проигнорировал его вопрос.

–  Мои догадки превратились в нечто большее, когда я увидел «Нимфу» в гробнице, - сказал он.
– Я готов был поклясться, что это - оригинал. Потом, когда Ева показала мне фотографии… девушка на картине, ее лицо… голова менады над вашим камином… снимок Алисы… аметистовое ожерелье - все смешалось. Может быть, если бы я знал Алису при жизни, видел бы ее, то намного раньше сообразил бы, что к чему.