Этюды, картины с целины
Шрифт:
— Ну, что? — спросил он.
— Дал добро, — сказал я. — Берём Хованского.
— Слава Богу, — вздохнул Леонтий.
Мы отправились на помощь остальным опричникам. Шевляга со своими людьми справился бы и сам, но я ощущал внутри острую необходимость присутствовать лично, просто на всякий случай.
Среди опричников хватало и москвичей, и знатоков города, прекрасно знающих, кто где обитает, где чьё подворье в Москве, и двор Бориса Хованского не был исключением, хотя сам князь Хованский отнюдь не славился гостеприимством или пышными пирами, как многие прочие князья.
В
На улице уже стемнело, ехать пришлось с факелами в руках, словно мы были не государевыми слугами, а рыцарями ку-клукс-клана. Подворье Хованского было уже оцеплено моими подчинёнными, и мы проследовали к самым воротам. Максим Шевляга как раз намеревался стучать и вызывать хозяев.
— Никита Степаныч! Ты как раз! — воскликнул он.
— Вызывай, — выдохнул я, утомившись скачкой.
Шевляга ударил по воротам рукоятью плети.
— Отворяйте! — крикнул он.
Ответа не последовало. Только трещали факелы да лаяли соседские собаки. Я скрипнул зубами. Если придётся вытаскивать Хованского по-плохому, то всё может пойти наперекосяк.
— Опричники государевы приказывают! Отворяйте ворота! — повторил свой приказ Шевляга.
За высоким забором московского подворья Хованских таились сокрытые во тьме секреты, которые не спешили нам открываться. Свет в окнах не горел, поместье казалось брошенным, покинутым, но предчувствие ясно говорило мне, что это только видимость. Предчувствие свербило в затылке неприятным неуёмным зудом. Предчувствие чего-то плохого.
— Ломайте, — сдавленным голосом произнёс я.
Топоры с громким хрустом вонзились в сухие деревянные засовы, застучали один за другим. Опричники, сдавленно хекая, наносили размашистые удары, только щепки успевали лететь. Даже если Хованского нет на месте, его подворье стоило проверить. Да и в любом случае при отсутствии хозяина всегда на месте остаётся приказчик, следящий за порядком и сохранностью имущества. Приказчик бы наверняка вышел на зов. Даже ночью.
Я, ёрзая в седле, наблюдал за тем, как мои люди выламывают калитку. Было немного нервно.
Наконец, топоры одолели деревянный засов, покосившуюся воротину оттащили в сторону, штурмовики гурьбой начали забегать внутрь. Каждый из них знал, что делать, все движения и манёвры многократно были отточены и отрепетированы на тренировках и во время других штурмов, но почему-то именно сейчас я нервничал так, как никогда прежде. Наверное, потому, что от князя Хованского зависел успех всей операции. Если его не удастся взять живым и допросить, Старицкий вновь сумеет выкрутиться, и он мне этого не простит. И его матушка тоже.
Вскоре зазвучали первые выстрелы.
— Началось… — проворчал я.
— Никитка! Сам не ходи! — предостерёг меня Леонтий.
Я всё ещё сидел в седле, поминутно хватаясь за рукоять сабли, хоть и сомневался, что сумею дать отпор хоть кому-то. Сабля придавала мне уверенности.
Пистолеты за поясом тоже. Вот выхватить пистолет и пальнуть я точно сумею, даже при всей этой слабости. Я выскользнул из седла, спустился на землю, держась за стремя.— Никита! — прикрикнул на меня дядька.
Выстрелы в поместье прозвучали снова. Послышались сдавленные крики, снова выстрелы, лязг железа.
— Надо идти, дядька, — сказал я.
Все остальные опричники были уже там. На улице оставались только мы и те немногие, кто караулил пути отхода.
— Я с тобой! — проворчал он.
Возражать я не стал, всё равно Леонтий настоит на своём. Не отстанет.
— Тогда идём, — сказал я.
Пистолет будто сам скользнул в руку, я взвёл курок. Порох на полке был свежим, сухим, готовым к выстрелу. Зато я чувствовал себя как выжатый лимон.
Князя Хованского я в лицо не знал. Но почему-то не сомневался, что узнаю, и смело шагнул внутрь подворья. Дядька грузно шагал позади меня с обнажённой саблей в руке.
Пожалуй, стоило отправить сюда побольше народа. В слободе ещё остались незанятые опричники, и можно было бы поручить им штурм, но уже поздно. Всё уже началось.
Выбитая дверь, покосившись, висела на одном подпятнике, мы с Леонтием скользнули внутрь, в темноту княжеского дома, внутри которого слышались крики, звуки сражения и периодические выстрелы.
Пистолет в руке казался неимоверно тяжёлым. Таким он и был, не сравнить с ПМом или каким другим ручным оружием, держать его мне приходилось двумя руками, иначе я рисковал попросту не успеть его вскинуть и нажать на спуск. Вот только в отличие от пистолета Макарова в нём было не восемь патронов, а всего одна пуля, пусть и в разы более убойная.
Глаза привыкли к темноте. Стало можно различать очертания дверных проёмов, окон, дверей, мебели. И людей, лежащих замертво. Не только людей Хованского, но и наших, зарубленных, застреленных и заколотых. Стонали раненые, кто-то тихонько скулил, прося его добить.
Мы с Леонтием перешагивали через них, понемногу двигаясь дальше. Нас здесь явно ждали, и совсем не с распростёртыми объятиями.
Пришлось немного ускориться. Распахнутая дверь в просторную светлицу оказалась забаррикадирована мебелью, на баррикаде висел убитый опричник, где-то дальше по коридору слышались звуки боя.
— Сюда, — ткнул я в сторону баррикады.
Просто так загромождать всё мебелью никто не станет, значит, хозяева не желают, чтобы мы проникли туда, внутрь.
Леонтий оттащил мёртвое тело в сторону, начал продираться сквозь этот завал, пока я прикрывал его с пистолем в руках.
— Ох, Никитка, неужто ждали нас, — пробормотал Леонтий, отпихивая опрокинутый шкаф.
— Наверняка, — хмыкнул я.
У него получилось немного разобрать эту баррикаду, так, чтобы можно было протиснуться внутрь светёлки.
— Ох, ети его мать… — выдохнул он.
Дядька был уже немолод, чтобы с лёгкостью тягать тяжёлые шкафы и ящики. Но я сейчас не подвинул бы даже складной рыбацкий стульчик. Леонтий скользнул внутрь светлицы, я последовал за ним, и в этот момент из темноты на нас кинулась какая-то девица с длинным кинжалом в руках.