Ева и головы

— Для цирюльника тоже?

Эдгар оттянул двумя пальцами веки.

— Люди вроде меня, люди многих моих дел обязаны уметь читать зашифрованные письмена и тайные знаки. Я прочёл их, о делах и поступках барона же мы узнаем во время нашего путешествия на юг.

Ева была особенного мнения о мыслительных способностях великана. Некоторые его измышления приводили девочку в восторг, но вместе с тем она была изумлена, что этот строгий человек с огромным носом, который также символизировал его серьёзность, выслушал Эдгара с открытыми ушами.

Шаги шумом водопада отдавались в коридорах и залах. На самом деле дом был не таким уж большим, но с наступлением сумерек он казался настоящим замком. Вмонтированные в стены держатели для ламп так и оставались холодными — если там и были лампы, никто так и не сподобился наполнить их маслом и зажечь. Те, на которых ламп не было совсем, смотрелись, как некоторые самые страшные кутьи обитателей Конской головы.

— Быстрее, быстрее, — бормотал Эдгар и буквально тащил за собой Еву, которая уцепилась за рукав его одежды. — У нас же нет света! Пока солнце здесь, хотя бы краешком, мы должны успеть до нашей с тобой комнаты.

Глаза великана вращались в глазницах, и казалось, будто то копошатся в могилах мертвецы. Ева старалась не смотреть на него, решив, что ещё немного, и она сама испугается, и тогда придётся полагаться на погруженного в пучины мыслей великана. А это всё равно, что спасаться от шторма в севшем давным-давно на мель, пропахшем водорослями судёнышке, в котором опасаются селиться даже ящерицы. Её занимали некоторые мысли, и девочка хотела поскорее получить ответы.

— Ты смог бы копаться в человеческом теле столько, сколько захочешь. Делать людей, как плотник строит дома! Почему ты отказался?

Эдгар помолчал, уставившись в пустоту. Кажется, сознание на минуту перестало фиксировать сумрак, который он всегда так боялся.

— Это сложный вопрос, маленький крылатый сверчок, и ты верно угадала. Я многое воображал здесь, в своей голове, — палец, который был чуть тоньше, чем запястье Евы, ткнулся в прошитый венами висок. — Но воображать не значит — действовать.

— Ты просто боишься, — сказала Ева, в её голосе мелькнули издевательские нотки. — Боишься того, чего не можешь понять.

— Я не могу понять почти ничего, — Эдгар улыбнулся беззащитной улыбкой, какая могла бы быть, наверное, у травоядных животных, если бы они умели улыбаться. — Я очень глупый, пусть и большой. Мироустройство такое тонкое, такое ловкое, что кажется, будто сделаешь неловкое движение — и оно развалится прямо на глазах. Но если начнёшь думать о некоторых вещах, понимаешь, что не можешь их объяснить. Тогда говорят, что это Божий промысел или происки дьявола. Но если попытаешься изменить порядок вещей — скажем, посадишь дерево кверху ногами — будет ли это шагом наперекор воле Божией? Будет ли это плохо или хорошо? Греческие философы говорили, что человек совершенен в той оболочке, в какой его создал Всевышний. Наши земные властители с ними соглашаются, но, по-моему, они даже не задумываются. Если бы у меня кто-то спросил, что бы ответил я? Я же не знаю. Я всё время в сомнениях. Спроси кто-нибудь, лучше ли, если у человека будет больше пальцев на руке, или хуже — Эдгар печально покачал головой, — не отвечу.

— Глупый и трусливый, — безжалостно сказала Ева, пытаясь таким образом спрятаться от собственного страха. — Но хотя бы ты умеешь воображать. Мои родители никогда в жизни ничего не воображали.

Эдгар помолчал. Кажется, он хотел сказать «я до смерти боюсь, что Бог прихлопнет меня на месте, точно муху», и девочка почти слышала, как его голос звучит у неё в голове. Но чуточку позже она поняла, что он на самом деле говорит, только немного другое: «я до смерти боюсь, что Господь мой отправит меня так далеко от себя, что я больше никогда не смогу сказать ему ни слова».

Пахло собачьей мочой. Коридоры и лестницы отодвигались и прятались от двух людей. Расстояние, которое, казалось, можно было преодолеть за несколько Евиных шагов, требовало их с добрый десяток, а то и вовсе оказывалось не тем, чем сначала. Один раз они наткнулись на огромное бронзовое зеркало, самое большое, которое Ева видела в своей жизни. Чуть попозже она поняла, что зеркал, вообще-то, не видела наяву никогда.

Поверхность его, точно ряска гладь заросшего пруда, покрывала пыль и паутина. «Нам нужно в тот проход» — бурчал Эдгар, щуря правый глаз (днём он видел, как сокол, зато темнота застигала врасплох все его органы чувств, кроме слуха), а Ева чуть не перепугалась насмерть, когда из дверного проёма им на встречу устремились две смутные тени.

Эдгар коротко всхлипнул и свернул в смежный коридор, примыкающий к внешней стене здания. Сюда проникало немного света снаружи, и у каждого светлого пятна они грелись, словно кошки возле горящей лампы.

— Значит, мы теперь двинемся на восток? — спросила Ева. В пыльных залах её голос звучал как комариный писк, но тишина была ещё страшнее.

— Если будет на то воля Господа… и этого господина, Валдо.

— Я приготовлю к путешествию ослика! Ему не помешает чистка. А ещё я могу сшить для него новую попону. Здесь много пыльных тряпок, которые никому не нужны. Как думаешь, Валдо не заметит их пропажи?

В голове Евы уже зародились и начали расползаться пустыни востока. Словно огромный слизень, подгребать под себя безлюдный Рим, просыпаться песчаными ручейками сквозь окна и дыры в стенах. Эдгар мог различить в голосе девочки характерный скрип.

— Стоит только отпороть все эти гербы. Если кто-то увидит на осле покрывало с гербом знатного дома, наши с тобой сердца попробует на вкус железо какого-нибудь стражника.

— Эти глупые гербы недостойны Господа, — высокомерно сказала Ева.

— Конечно, недостойны. Но земные законы таковы, что наш Господь для всех остальных всего лишь грязный ослик.

Ева выпятила нижнюю губу.

— Именно поэтому я его завтра же отмою.

Солнце, уже вроде бы отправившееся на покой, хитрым образом продевало свои лучи-нитки сквозь игольные ушка декоративных башенок и верхних этажей самых высоких зданий. На улице догуливали какие-то молодые повесы — приставали к торговке сладким пшеном, которая стояла прямо напротив их дома.

— Почему они ещё на улице? — спросила Ева, когда они замерли, буквально дыша светом, у очередного окошка. — Неужели не видят, что близится ночь?

— Это город, — сказал Эдгар. — Здесь тьма не имеет такой власти. Здесь по улицам задолго до заутрени ходят стражники с огнём. И у загулявшего не может быть страхов, кроме как расстаться с кошельком в переулке. Ну, и с жизнью, если будет сильно неосторожен. Но это, согласись, сущий пустяк. Другое дело — жизнь под городом, в сообщающихся между собой казематах и подвалах. Вот куда ныряет тьма, когда наступает её время. И она там злится, мечется в четырёх стенах, и горе человеческому существу, которому не посчастливится там оказаться.