Ева и головы

— Я подскажу тебе путь, — сказала Ева.

Но он как будто не слышал. Повозка, покачиваясь, утекала в ночь, а великан бормотал себе под нос обычные для него заговоры и присказки. Причмокивал и позволял какому-то жуку ползать по своей нижней губе, даже того не замечая.

— Я ведь так уже делала, — сказала Ева. — Подсказывала тебе дорогу. Ты просто не замечал.

— Если бы я мог, я бы проводил эти страшные, богохульные операции на себе. Но я не выдержу такой боли. Я боюсь боли! И погрузить себя в сон не могу… Говорят, где-то на востоке языческие мудрецы знают травы, которые могут лишить чувствительности твоё тело, но оставить голову холодной, а руки — точными, как укус комара. Говорят, их использовали, чтобы человек мог пройти всю пустыню, не почувствовав ожогов ни от солнца, ни от песка, также для создания настоящих убийц, нечувствительных к укусам стрел и к приступам страха.

— А разве бывают ожоги от песка? — спросила Ева.

— В арабской земле бывает всё, — с суеверным страхом сказал Эдгар. — То земля нехристей. Воздух там ядовит, люди ходят задом наперёд и черны как уголь, солнце встаёт из кипящей воды на краю мира.

Ева недоверчиво задрала подбородок.

— С высоты твоего роста не видно, что там происходит?

— Залезь на крышу и сама посмотри. Земля неверных ещё далеко, хотя тёплые ветра уже две недели овевают нас и тащат за собой. Чуешь, как тепло спать по ночам? Даром, что приближается день святого Михаила, что скоро наступят зимние холода и твои родные земли занесёт снегом.

— Снег — чудеса, — сказала Ева. — Он прилетает из далёких горных пиков, где камни высотой с самый высокий городской собор, но целиком изо льда. Волки там о копытах, как горные козлы, и с длинной шерстью. Колдуны, бороды которых достают своими кончиками до пальцев ног, насылают друг на друга вьюги и метели… В зимние месяцы, когда падает снег и дует ветер, если долго смотреть на небо, можно увидеть кончик этой бороды. Я видела сама. Там, откуда ты родом, снег должен идти каждый день. Каждый день!

И Ева хлопнула ладошами от переизбытка чувств. Эдгар поскрёб затылок.

— Моё детство скрыто туманом. Иногда кажется, будто я всегда был таким большим, всегда бродяжничал на пару с моим дорогим Господом и своим умением.

— Ты мне сам рассказывал. Про травму, про камни в своей голове, про речку…

— Да, рассказывал, наверное, — ковыряя в носу, сказал Эдгар. — Но со временем туман завладевает всем. Я пытаюсь вспомнить, но в голове бродят разве что заблудившиеся идеи и какие-то странные, далёкие друг от друга мысли. Я не знаю, откуда они взялись. Я подвожу их одну к другой, но они не знакомы. И не желают друг друга знать. Как родственники, находящиеся в давней ссоре, как это заведено у высокородных — ссоре, уходящей корнями в глубину веков.

Эдгар вращал глазами, ни на чём не фокусируясь.

— Мнится мне, что там, откуда я родом, не было снега. Мнится мне, что там даже не разговаривали на ломбардском и на северных наречиях, таких, — здесь он сделал паузу, набрал в лёгкие воздуха, как будто собирался сдуть белые шапки разом с целого поляодуванчиков, прижал язык к нёбу и раскатисто, долго произнёс: — будто растут горы и плывут по морю галеры. Будто дышат в спячке медведи. О чём это я?.. Ах, да, такого языка на моей родине не было. Там росли кипарисы, было тепло и всё время светло, а когда выпадали дожди, они ливнями могли извергаться на землю целыми неделями, от дня святого Дмитрия до дня святого Михаила.

— Странные вещи ты рассказываешь. Разве там водятся великаны?

— Получается, водятся, — Эдгар выглядел до крайности удивлённым. Он рассматривал свои ладони, словно надеялся обнаружить застрявший в линиях песок.

— Ты забываешь меня, да? — с сожалением сказала Ева. Что-то дёрнуло её сказать. — Забываешь, зачем я здесь?

Эдгар смотрел на неё сверху вниз, словно спрашивая, «о чём ты?» Ева подумала, что он, наверное, уже не помнит, как так получилось, что они начали путешествовать вместе.

Теребя на коленках платье и глядя в сторону, она продолжила, стараясь чтобы голос ступал медленно и вязко, подбираясь к великану на кошачьих лапах.

— Ты видишь, но не замечаешь человека, который готов сделаться твоей куклой. Наше путешествие вместе уже очень, очень долго тянется. Даже Мгла уже не различает, где кончаешься ты и начинаюсь я. Я твои дополнительные руки, твои вторые ноги и голова. Но ты… ты больше обращаешь внимания на свою тень, чем на меня.

— Тень… — сказал Эдгар и замолчал. Медленно-медленно его желваки шевелились, будто принадлежали не человеку, а большому жуку. — Их будет царствие небесное. Твоё есть царствие небесное. Зачем тебе я, с моими греховными поползновениями?

Ева положила руку ему на колено, толстое, как колода.

— Я выдержу. Что ты хотел услышать больше всего, как не добровольное согласие?

— Хотел услышать, что Бог меня простит. Хотел больше не знать сомнений, — Эдгар имел намерением сказать это твёрдо, но голос его плыл и плавился, точно масло на огне. — Нет, я не могу.

Девочка решила идти до конца.

— Я как второе твоё лицо. Если ты хочешь испытать на себе свои безумные идеи — используй меня. Я полностью могу тебе довериться. Как если бы ты был Иисусом.

Эдгар вздрогнул, как от удара. Темнота была — выколи глаз, но это движение не укрылось от Евы. Великан бросил повод и зажал уши руками.

— Не богохульствуй! Искорка, от которой вспыхнет кровля дома, я не стану тебя слушать!

Он кричал, и девочка почувствовала как все заготовленные, бережно вынашиваемые речи смываются потоком слёз.

— Не кричи! — сказала она. — Не кричи, пожалуйста…

Но великан не слышал. Он раскачивался из стороны в сторону, прижав ладони к ушным раковинам. Лошадь, почувствовавшая, что повод больше не сжимают ничьи руки, с лёгкой рыси перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась.

— Ты забыл уже, зачем меня подобрал, — сказала Ева, когда он опустил руки. Ей показалось, что великанский профиль сейчас покроется трещинами, словно статуя в заброшенном греческом городе. — Меня выгнали из дома, я пришла ночевать в сарай, где уже был ты. Ты сказал, что покажешь мне всю империю, земли, лежащие за её границей, сказочные земли с необычными людьми, которые разговаривают на курином языке. А я за это разверну всё, о чём ты думаешь, в другую сторону. Стану твоей мадам Женщиной. Теперь ты можешь забыть о мёртвых телах, забыть Мириама. Ты всё время ждёшь какого-то знака, а между тем малейшие знаки нарушают твои планы. Что ты всё время ищешь?

— Ищу того, что хочет Господь, — прохрипел Эдгар. В его горле клокотало так сильно, что Ева испугалась, как бы он не рухнул замертво прямо на месте.

Она охотно впускала в своё сердце беспокойство за Эдгара, мысли о грядущих днях (что же будет, когда они войдут в Константинополь и, переправившись через канал, углубятся в пустынные земли?), лицо Мириама, испуганное, жалкое, которое необычайно чётко отпечаталось на подкорке сознания — потому что боялась, что другого рода страх найдёт лазейку в её сознание. Липкий, скользкий страх за свою жизнь — не лезь сюда. «Уйди» — говорила ему Ева, как говорила когда-то крикам родителей и хриплому, птичьему голосу деда, когда они обсуждали судьбу своей младшей дочери и внучки. Задолго до того дня, как дед слёг с болезнью, и в их дом зашёл вместе со свежими весенними сумерками заезжий цирюльник.