Евпраксия

— Вы напрасно, Берсвордт, считаете, будто я такая упрямая. Ведь смогла же из православия перейти в католичество и назвать себя Адельгейдой. Потому что нет принципиальной разницы, основные догмы христианства сохраняются там и тут. Но отречься от Креста животворящего? Никогда. Кто бы меня ни убеждал — Генрих, вы или же епископ Бамбергский.

— Генрих и епископ от вас не отступятся.

— Оба далеко и прибудут сюда нескоро.

— Про епископа ничего не знаю, а его величество должен появиться здесь четвёртого сентября.

Евпраксия замерла и встревоженно вперилась в собеседницу:

— Как — четвёртого? Почему я об этом узнаю последней?

— Извините, ваше величество, мне самой сообщили час назад.

— Боже, и вы молчали!

— Не успела. Не хотела отвлекать вас от принца.

— Ну, так говорите теперь. Он надолго? С чем приедет?

— Представления не имею. Мне сказал шамбеллан замка, дон Винченцо. Прискакал гонец и велел готовиться к встрече.

Государыня осенила себя крестом:

— О, Святая Дева Мария! Помоги мне перенести приезд императора. Вдруг захочет мириться? Как себя вести?

— Не упорствовать, быть послушной.

— Я не возражаю в принципе. Главное — на каких условиях?

Лотта вкрадчиво улыбнулась:

— На каких бы то ни было, сударыня.

Адельгейда дёрнула плечом:

— Вы несносны, Берсвордт! Подчиниться готова — только не в вопросах Креста и веры!

— Что ж, тогда ждите неприятностей.

В то же самое время в замке Каносса (Италия)

Во главе итальянских врагов Генриха IV находились четверо.

Первой была женщина — маркграфиня Тосканская Матильда. Ей в ту пору исполнилось сорок шесть, и она переживала вторую молодость с юным, семнадцатилетним мужем — герцогом Швабским Вельфом. Их союз укрепил ряды оппозиции: «молодых» благословил сам Папа Урбан II и тем самым освятил сплочение Юга Германии с Севером Италии в их борьбе против императора. К этой тройке — Урбан, Вельф и Матильда — год назад присоединился старший сын Генриха от первого брака — Конрад. Он порвал с отцом вскоре после скандала с Евпраксией, взяв её сторону.

В родовом замке маркграфини — Каноссе — завтракали трое. Грузная Матильда, жгучая брюнетка с хорошо заметными усиками и как будто бы даже с баками, ела свежий творог и сыр, дабы не толстеть больше, но в таких количествах, что восстановление некогда утерянной талии не имело никаких шансов. Двадцатидвухлетний Конрад тоже не был худ: он пошёл в свою мать, первую жену Генриха, итальянку, маркграфиню Берту Сузскую; чуть сутулясь и тараща глаза, как любой близорукий человек, без особой охоты жевал жареное мясо. Только Вельф отличался живостью и свежестью — пропорционально сложенный, стройный, крепкий, он имел весёлые ясные глаза, пухлые, ещё не взрослые губы и копну великолепных белокурых кудрей, вообще чем-то походил на ягнёнка; пил и ел немного, больше говорил. В частности, сказал:

— Наши люди в Вероне передали сведения о возможно скором появлении у них императора.

— Это усложняет задачу, — оценила Матильда. — Крошка Адельгейда может согласиться на примирение с мужем. Как вы думаете, ваше величество? — обратилась она к Конраду. (Дама имела право так его назвать: несколько лет назад Генрих IV сам официально короновал сына в Аахене и провозгласил своим наместником в Италии; вскоре после этого отпрыск перешёл в стан его врагов).

Молодой человек посопел, размышляя, а потом ответил:

— Я не исключаю. Мачеха по-прежнему влюблена в отца, несмотря на всё случившееся. Если он задобрит её, насвистит в уши всяких нежностей, покачает на руках Леопольдика — сдастся наверняка. Русская натура. Больше чувствует, чем думает.

— Плохо, плохо. Наши планы под угрозой провала.

— Может, просто выкрасть? — предложил Вельф. — Каждое воскресенье Адельгейда ходит на мессу в церковь Сан-Дзено Маджоре, и её сопровождают только каммерфрау и четыре охранника. Налететь и увезти ничего не стоит.

— А последствия? — усомнилась Матильда. — Обратит гнев на нас, а не на супруга. Нет, она должна стать нашей союзницей, чтобы добровольно — только добровольно! — рассказать христианскому миру о бесовских действиях императора. Это будет скандал на всю Европу! Пострашнее, чем любая военная кампания. От такого удара он уже не оправится. Маленькая русская устранит императора с политической сцены.

Белокурый шваб посмотрел на супругу с нежностью:

— Вы безукоризненны в ваших рассуждениях, мона Матильда. Лишь одна закавыка: как осуществить их на практике? Если императорская чета примирится, дело наше будет проиграно.

Женщина кивнула:

— Совершенно верно. Остаётся одно: организовать побег Адельгейды до приезда Генриха.

— Да, но как?!

— Я пока не знаю. Чем-то напугать. Страх перед императором должен пересилить любовь к нему.

Конрад произнёс:

— Говорят, что мачеха молится на сына. Не отходит ни на шаг от болезненного мальчика. Значит, страх может быть один — за здоровье и жизнь Леопольда.

— Выкрасть сосунка? — догадался Вельф.

— Нет, ни в коем случае! — отмела его предложение маркграфиня. — Вновь возненавидит не Генриха, а нас, похитителей. Надо поступить по-другому. Например, убедить государыню, будто государь вознамерился отнять у неё ребёнка. Вот тогда... не исключено... что добьёмся чего-то дельного...

Герцог восхитился:

— Вы неподражаемы, дорогая! Не перестаю удивляться вашему уму и находчивости. — Он схватил жену за руку и расцеловал в неуклюжие кургузые пальцы.

— Полно, полно, дурашка, — усмехнулась она, потрепав его белёсые кудри. — Время не для нежностей, а решительных действий. Надо во всех деталях обсудить план, чтоб не ошибиться. Потому что другого столь благоприятного случая может не представиться.

Конрад произнёс:

— Я собственноручно напишу мачехе. Мы с ней в дружбе. Мне она поверит.

— Очень хорошо! — оживилась дама. — И сегодня же пошлём грамоту в Верону. Медлить нельзя ни часа. Мы должны опередить императора.

И они, сомкнув серебряные кубки, осушили их за успех опасного предприятия.

День спустя, Верона

В церкви Сан-Дзено Маджоре в день святой Адельгейды — 2 сентября — было немноголюдно: лишь сама именинница — императрица, в тёмном домино [7] , несколько её приближённых, в том числе и Лотта, неусыпно следившая за своей госпожой по приказу Генриха, да с десяток прихожан самых разных возрастов и сословий. После проповеди, посвящённой деяниям праведницы, давшей имя сегодняшнему празднику, после чтения из Святого Писания и органной музыки несколько родовитых веронцев подошли к государыне, чтобы выразить ей своё почтение и поздравить с Днём ангела. Евпраксия отвечала рассеянно, иногда даже невпопад. Думала только об одном: для чего приезжает Генрих? Для хорошего, доброго, заветного — примирения и взаимного прощения — или для дурного, злого, ненавистного — окончательного разрыва? Лотта что-то знает, но молчит как рыба. А зато капеллан, падре Федерико, говорит без умолку, хоть ему практически ничего не известно. У других же спрашивать не имеет смысла. Да и неудобно: коронованная особа, а сидит в неведении, как последняя стряпка. Стыд! Позор!

7

домино — шёлковый плащ с капюшоном.