Евпраксия

— Слава императору! — крикнул Удальрих фон Эйхштед.

— Слава! Слава! — поддержали все.

После осушения чарок и разжёвывания жаркого от епископа поступил вопрос:

— Не пора ли, ваше величество, позаботиться о границах империи на востоке? Я имею в виду Константинополь.

Генрих посмотрел на него с явным раздражением:

— Это слишком хлопотно. Да и денег нет.

— У него вечно денег нет, — пробурчал Егино. Он, одетый в точности как монарх, представлял собой карикатуру на самодержца. — Потому что всё на баб тратит. При такой политике ни на что не хватит — ни на армию, ни на нас с Назетткой... Что за жизнь такая? Вот подамся в Англию — будете тогда плакать.

Рупрехт продолжал:

— Для чего воевать в одиночку, ваше величество, если можно организовать коалицию? Заключить союз с Венгрией и Русью, вызвать из Бургундии Готфрида де Бульона. И тогда уже идти в наступление.

Император не согласился:

— Не получится... Готфрид прибежит непременно: он мой друг и давно мечтает о походе на Дарданеллы. Ну а прочие? В Венгрии у власти наши недруги. А на Русь я уже отправлял посольство, но оно вернулось с дорогими подарками и без обещания помогать. Больше унижаться перед князем из Киева не стану.

Духовник рассмеялся:

— У меня план иной. Предлагаю брачный союз — принца Конрада с дочкой князя Всеволода Киевского, Евпраксией. Вот и деньги, вот и подкрепление армии!

Карлик отозвался:

— Нет, меня! Нет, меня жените! Я люблю жениться! Я готов жениться хоть каждый день!

Пировавшие захихикали, кто-то отпустил солёную шуточку о мужском достоинстве дурака.

— Цыц, молчать! — крикнул самодержец и ударил кулаком по столу. В зале стало тихо. — Продолжайте, патер. Значит, у Всеволода — дочь на выданье?

— Говорят, красавица. Вы и сами можете убедиться, посетив Кведлинбург.

Император откинулся на спинку деревянного кресла, удивлённо спросил:

— Кведлинбург? Я не понимаю.

— Очень просто, — пояснил священнослужитель. — Евпраксия в монастыре получает образование. Ведь она невеста Генриха фон Штаде. Скоро свадьба. Но одно слово вашего величества — и торжественная церемония будет расстроена. А приданое отнимем у Генриха Длинного без труда. Он щенок и раззява.

— Без труда отнимем! — оживился Удальрих фон Эйхштед. — У меня давно руки чешутся — погулять по Нордмарке. Ненавижу этих папских прихвостней с севера! — Он оскалился, показав огромные, вкривь и вкось растущие зубы. Вид у рыцаря был довольно дикий: волосы торчком, перебитый нос и налитые кровью глаза.

А монарх не спеша опустил перста в чашу с розовой водой, поднесённую проворным прислужником (вилки были запрещены, так как напоминали вилы чертей из преисподней, и при еде пользовались ложкой и столовым ножом, помогая себе руками, — так что омовение пальцев до и после трапезы было обязательным ритуалом).

— Я подумаю над вашей идеей, патер, — согласился Генрих. — Конраду скоро шестнадцать, и жениться ему в самый раз. Он вообще засиделся в своей Италии, под крылом у маменьки. Надо приобщать принца к рыцарским делам.

— И не худо бы — к нашим идеалам, — уточнил Рупрехт. — Нужно принимать его в Братство. Потому что в Италии заразится только ложными ценностями, папским пониманием христианства.

— Решено! — отрубил владыка империи. — Завтра поутру едем в Кведлинбург. Я хочу взглянуть на эту невесту.

— И поцеловать её в щёчку. Вот так! — завизжал Егино, тиская Назетту; обезьяна тоже визжала и пыталась укусить карлика за ухо. Все покатывались со смеху, глядя на них.

Вечером следующего дня самодержец со свитой был уже в Веймаре, где заночевал; а оставшийся путь до Кведлинбурга занял у него шесть часов. Отдохнув с дороги, он отправился в монастырь и предстал перед аббатисой — сильный, дерзкий, в чёрном дорогом бархате и с серебряной изящной цепочкой на шее, левая рука в перчатке — на эфесе меча, правая упирается в бок, в серебристый пояс.

Отношения между братом и сестрой никогда не были сердечными. Бывшая принцесса сделалась монахиней по стечению обстоятельств — после смерти мужа и потери ребёнка; занималась больше школой для девочек, нежели божественными делами; не слыла фанатичной христианкой, но и не одобряла действий сумасбродного и беспутного брата. А вражду с Папой Римским осуждала открыто, называя ставленника Генриха — Климента III — самозванцем. Тем не менее приняла высокого гостя подобающим образом, как положено было по этикету.

Венценосец сказал:

— Вы прекрасно выглядите, сестра. Монастырский быт вам на пользу.

— Благодарна за похвалу. Но ответить тем же — значит оказаться неискренней. Ваше величество, вы могли бы быть и румянее, и свежее. Видимо, едите слишком много скоромного. И не бережёте себя.

— Ах, беречь себя! — отмахнулся он. — Каждый день приносит какие-то неприятности. И ни в чём не вижу успокоения.

Адельгейда выразилась понятным образом:

— Надо жить по заповедям Христа, и тогда не будет поводов для сомнений.

Император развёл руками, закатил глаза и демонстративно вздохнул.

Оба церемонно проследовали в покои настоятельницы. Резвые монашки торопливо накрыли обеденный стол. Брат с сестрой выпили вина и, обменявшись несколькими дежурными фразами, перешли наконец к главной теме.

— Что вас привело в Кведлинбург? — обратилась к брату бывшая принцесса. — Я не столь наивна, дабы полагать, будто вами двигало исключительное желание навестить меня...

— Нет, ну почему же! — вырвалось у Генриха, но потом он сам почувствовал, что переиграл, и весело рассмеялся. — Да, не стану спорить: побудило меня к поездке очень важное дело... Говорят, в вашем монастыре проживает и учится дочь великого князя Киевского?

— Совершенно верно. Через две недели Евпраксия примет католичество и уедет от нас, чтобы обвенчаться с Генрихом Длинным. Свадьба назначена на двадцать второе августа.

Самодержец закинул ногу на ногу, поболтал носком сапога и негромко бросил:

— Свадьбы этой быть не должно.

— Как?! — воскликнула аббатиса. — Вы меня пугаете.

— Я решил женить на русской моего старшего, Конрада. Мне необходим союз с Киевом. Для похода на греков, на Константинополь.

Адельгейда разнервничалась, отодвинула от себя серебряную тарелку и побарабанила пальцами по столу.

— Но жених и невеста поклялись перед алтарём, что обручены. Свадьбу отменить может только смерть одного из них.

Генрих усмехнулся:

— Что вы предлагаете? Отравить маркграфа?

Женщина ответила резко:

— Не паясничайте, ваше величество! Вы прекрасно поняли мою мысль. Клятва у алтаря священна. То есть принадлежит Всевышнему. Ни один из смертных не имеет права посягнуть на неё.

Император кивнул:

— Да, согласен. Но ведь я — помазанник Божий. Значит, не простой смертный. И такое право имею.