Евреи в тайге

Человек с перевязанной рукой перебил его:

— Мы придумали другой выход! Мы можем поселиться в Биракане и устроить там коллективную молочную ферму. Есть подходящий дом.

— Давайте деньги! — вставил человек в калошах.

Кое-кто из переселенческих работников, у кого, повидимому, наметан глаз, заметил:

— А не рассыплется ваш коллектив, не станете вы ссориться, когда поселитесь все в одном доме?

Тут все стали весело хлопать друг друга по плечам. Человек с перевязанной рукой, подлавливая плечом сползавшее пальто, хлопал каких-то двоих и приговаривал:

— Мы? Мы поссоримся?

Рыжий подмаргивал и смеялся:

— Мы развалимся? Мы?

— Мы такие товарищи, — сказал еврей в калошах, — что могут падать с неба камни, а мы не разойдемся!.. Это мне нравится! Мы, и вдруг разойдемся!..

Остальные сочувственно гудели и хлопали друг друга по плечам.

Комиссия постановила обследовать дело на месте и выделить двух членов для поездки в Биракан. Надо было осмотреть имущество, ознакомиться с хозяйственными возможностями.

Я тоже поехал. Перед вечером, часов в семь мы были на вокзале. Пришли и некоторые члены коллектива. Однако выяснилось, что коллектив распался.

— То есть он не распался, — пояснил еврей с перевязкой. — Но просто мы разошлись. Четверо выступили, и пусть с ними знается нечистая сила! Даже лучше!.. Это же были заведомые лодыри и жулики.

— Как лодыри? Как жулики? Ведь утром вы говорили…

— Что было утром, не надо вспоминать вечером. Я вам говорю, что так лучше. Тем более, что мы имеем четырех других на их место. Это уже настоящие. Поверьте, это золотое дело — коллектив в Биракане. На него много желающих.

— Почему, в таком случае, откололись утренние четыре человека?

— Что вам непонятно? Поссорились мы, и кончено…

Биракан в двух-трех часах езды на запад от Тихонькой. Это волшебное место. Поселок расположен у подножия горы. Внизу вьется железная дорога и гудит бурливая Бира. Горы покрыты лугами и лесом. В глубине гор — целебные серные источники и курорт Кульдур.

Дом, который хотели купить переселенцы, уже не продавался. Впрочем, они нашли другой. Хозяин просил четыре тысячи за усадьбу. Осмотрев ее, измерив и составив опись для доклада в Тихонькой, мы пошли, в ожидании поезда, пить чай в китайскую харчевню. Здесь у моих переселенцев разыгралась фантазия.

— Значит, в конюшне ставим лошадей! — начал один.

— Живем только во флигеле. Дом оставляем под наем.

— Устраиваем заезжий дом для больных, которые едут на Кульдур.

— Китайцу столовку закроем…

— Наши жены не хворые держать столовку…

— Позвольте! — воскликнул я. — Ведь вы имели в виду молочную ферму?!

— Одно другому не мешает. Ферма — фермой, а заезжий дом особо, и столовка особо, и извозчичьи лошади особо.

Аппетиты разгорались. Компаньоны уже видели себя главными поставщиками продуктов на курорт Кульдур. Был поднят вопрос о снятии в аренду станционного буфета. Но в харчевню вошла молодая еврейка в потрепанной кожаной куртке. На руках у нее был грудной ребенок.

Мои спутники, повидимому, знали ее и стали забрасывать вопросами:

— Ну, что?

— Нашла?

— Нет? А где он?

Еврейка опустилась на стул и раздраженно сказала:

— Такой сволочь, такой дурак! Он думает, я его не найду. Он думает, что если он мне говорит, что едет ходоком в Крым, так я ему верю. Ничего, я уже знаю, где он!

Из дальнейшего я узнал, что у молодой особы сбежал муж. Он пытался убедить ее где-то в Умани или в Балте, что едет устраиваться в крымских колониях и когда устроится, вызовет ее. Сам же он уехал в Биробиджан. Она узнала об этом и пустилась за ним в погоню. Но и он принял свои меры:

— Теперь он на Сахалин подался, такой идиот! Ну, ничего! Все равно. Я еду на Сахалин, аж у него в глазах потемнеет.

Только появление этой особы отвлекло моих евреев от дальнейшего развертывания планов насчет их будущей жизни в Биракане.

А меня эти планы пугали: до чего не были они похожи на планы коллектива! Я видел лавочку с мордобоем и — увы! — не ошибся. Я имел возможность в Тихонькой следить за компаньонами несколько дней. Я, шутя, спрашивал рыжего при каждой встрече, не поссорились ли они еще. Однажды мой вопрос потерял характер шутки. Рыжий ходил с перекошенным лицом, глаза у него были налиты кровью.

— Ну, что? — спросил я.

— Уже!

— То есть?

— Как вы говорили! Они оказались мерзавцы.

Остальные члены «коллектива» держались, однако, такого же взгляда о рыжем. Я их встретил в канцелярии Озета.

— Это же первый лодырь и жулик и дурак на свете! — говорили они.

Компаньоны передрались, однако, уже после получения кредитов. Какова судьба денег — не трудно догадаться.

Я спрашивал, почему этим людям дали кредиты.

— А что нам с ними делать? Раз привезли людей, надо их хоть как-нибудь устроить.

Удивительного во всем приключении нет ничего: из Тихонькой, действительно, трудно, почти некуда ехать человеку, который не имеет специальности и хочет заниматься земледелием: фонды, действительно, не подготовлены, дорог и жилищ, действительно, нет. В бараках поэтому застревают не одни инвалиды. В жуткий барачный быт втягиваются и люди трудоспособные. Они разлагаются и деморализуются. Сколачивание «коллективов» вроде описанного — бытовое явление.

Среди барачных жителей складывается поневоле какой-то особый, жуткий быт. Некоторые умудряются получать переселенческие кредиты и ссуды сидя в бараке, и проедают их, даже не выехав на землю. Другие, менее изворотливые, нищенствуют.

Те, кто вырываются из барака, не имея никакой возможности добраться до земледельческого труда, оседают в поселке и устраиваются, кто как может.

Одни проедают кредиты, другие ищут случайных заработков, третьи ремесленничают или дают домашние обеды.

И все это только результат того, что колонизация была поведена без подготовки и без плана.

Дальневосточный краевой комитет партии резко осудил приемы и результаты работ в Биробиджане. Краевой комитет констатировал невыполнение целого ряда директив и промахи в основных статьях руководства, — в жилищном, дорожном и колхозном строительстве.

Эта глава была уже написана, когда пришло сообщение об образовании нового административно-хозяйственнного органа, в руках которого будет сосредоточено руководство колонизацией Биробиджана.

Можно теперь надеяться, что другой бытописатель, который посетит Биробиджан через год-два, увидит другие, разумные порядки и другие, радостные картины. Край вовлекается в систему больших промышленно-колонизационных комбинатов. В создание хозяйства Биробиджана уже в ближайшие годы вкладываются миллионы, и на сей раз не на началах растерянного и беспомощного кустарничества, как это было до сих пор, а на началах ответственного делового расчета.