Евреи в жизни одной женщины (сборник)

Гений моего любимого остроума К. Воннегута, пошёл дальше, он разрешил людям вселяться в любые тела: быть толстым, тощим, молодым, старым, легко перевоплощаться в мужчину, женщину. Квадратик для фото в анкете – провоцировал. В него можно втиснуть face кого угодно: подруги, знакомого, соседа. А дальше, по Воннегуту, или как хочешь, просто от себя, живи с чужим лицом, веселись и плыви среди этого океана людей по течению.

Я ещё не опомнилась от своей дерзости и смелости, как мне уже пришло сообщение от незнакомца весельчака: «Давай пошалим». С перепугу я вырулила на плотного дядьку в возрасте, с лицом сфинкса, что-то залепетала, обращаясь к нему, как бы ища спасения и защиты. Через секунду мне предложили интим услуги мальчика по вызову. «Мальчику» по всем параметрам уже стукнуло 60. Я ужаснулась, нашла худенького печального дядьку и вступила с ним в бесстыдный виртуальный контакт. Дядька откликнулся сразу. Он был положительный труженик, не то археолог, не то геолог, и я честно каждый день выходила с ним на связь. Разговор явно не клеился. Дядька осторожно, но настойчиво, прощупывал, чем я занимаюсь. Ответить конкретно чётко и ясно я не могла. Не потому что не хотела, просто не могла. Ну не хожу я на работу, не занимаюсь бизнесом и не обслуживаю толпу в супермаркете. Наконец, я пошарила по его анкете и нашла, что мой объект не только одинокий и заброшенный в далёкую экспедицию, а ещё и бездомный. Во Львове его ждёт скромная комната в общежитии.

О господи, сказала себе я и решила прекратить беседы в этом бесперспективном окошке, но разговор тянулся, как уставший поезд. Мой реципиент уже спрашивал, где я буду отдыхать летом и обозначил место, как бы намекал на будущий совместный отдых. Это был Крым, мой любимый Крым. В подтверждение намерений он запустил в вирт новое фото. Скучающий худой мужчина стоял во всём своём унылом великолепии на холме Судака, за ним сияла генуэзская крепость.

Я вспомнила, как пахнет там полынь ночами, как отчаянно звонко стрекочут цикады, и мне стало необъяснимо себя жаль. Потом мой собеседник, подбираясь ко мне, как паук к жертве, вдруг как-то не к месту спросил, не мучит ли меня вечерами тоска. Тут я и поняла, что ответить мне совсем нечего. Я не стала объяснять не то другу, не то очередной, тучей надвигающейся проблеме, что оптимизм – моя единственная по жизни палочка-выручалочка и навсегда закрыла это окошко. Затем, окончательно осмелев, я отправила своего вечно печального приятеля в папочку под названием «чёрный список», подумала, и вовсе удалили его из своей жизни. Сделать это было легко. Маленькая стрелка послушно выполняла любое моё желание. Я посмотрела в пустоту, зияющую теперь на месте виртуального собеседника, и облегчённо вздохнула: «Как хорошо. В жизни на это ушли бы годы».

На сайт знакомств я попала больше под нажимом окружающих, чем по своей доброй воле. Мои знакомые, женщины простые, совсем не смыслящие в компьютерах, зато хорошо ориентирующиеся в жизни, никак не могли понять, зачем мне интернет. Я пыталась объяснить им свои высокие цели. Звучало умно, но неубедительно, у них же был на вооружении заезженный стереотип: женщине нужен инет исключительно для поиска жениха. Иначе, зачем терять время?

«Информация? Это уж совсем смешно. Ты бы мужа себе нашла. Вон, другие»… Я нутром понимала, что они, благополучные простушки, по большому счёту правы. И поддалась, поместила анкету с фото, где я сидела на кроваво-красном пластмассовом стуле на даче, непричёсанная, в спортивных штанах, чуть разорванной на плече голубой блузе в горошек и пила где-то там, за кадром, пиво. Фотографии сами по себе были хороши в контексте. Ритм беседы и её накал они улавливали, но коварные модераторы ритма не чувствовали, внешний вид посетителей сайта их волновал меньше всего, и они удалили большую часть фото, из-за чего движение исчезло, а на стуле осталась сидеть неряшливая, размахивающая руками женщина.

Потом я полезла в дневники, которые впечатлительно раскрывали весь тонкий интеллект собравшегося народа на выданье. И тут между строк очень серьёзной, хорошо знающей жизнь дамы я увидела лицо. Меня вдруг кольнуло. Я поводила «мышкой», быстро нашла анкету, просмотрела целый фотоальбом. «Еврей» – сразу определила я, напряжённо вглядываясь в фото. Еврейским в нём было всё: щетина, волосы, повадки.

«Откуда прилетела к нам эта птичка?» – заинтересовалась я. На этот вопрос сразу получить ответ не удалось. В строке анкеты, где значилось место обитания героя, стояла интригующая запись: «Страна Нумея». «Что за чертовщина?» – подумала я и решилась спросить напрямую, мол, где это, и куда вас занесла нелёгкая? Сначала он ответил: «Сам не знаю, потом мгновенно переехал из загадочной Нумеи, в российские Тетюши. Провести меня было сложно. Германия. Ну, где ещё в наше время вольготно живётся отдыхающему от страстей молодости еврею?

«Кого, кого, он так мне напоминает?» – думала я вечерами, прикипая к экрану. Над немецкими Тетюшами медленно, но верно, нависла моя электронная петля. Говорить приходилось почти одной. Тетюши отвечали коротко, телеграммой, но с объёмным почти недосягаемым подтекстом. Телеграммы отличались от обычных, пространной пунктуацией. Многочисленные кавычки, восклицательные и вопросительные знаки ковром рассыпались по тексту. Смыслом шифровки владела только одна сторона – отправитель. Но мне уже и не надо было ничего понимать. Я знала, с кем говорю сейчас. И неважно, что с экрана смотрело совсем не то, безразличное, чуть надменное, и незнакомое мне лицо.

– Тук, тук кто дома? – закидывала я осторожно слова в окошко.

– Как там у вас, в Тетюшах?

– А у вас?

– Мы на границе. Бдим.

– ((((Получается?

– Стараемся. Иногда заносит.

– Сбавьте скорость. Не надо слишком быстро гоняться за нарушителями. Можете разбиться.

– К сожалению, машину не вожу. Слеповата, глуховата, старовата. Атта. Атта.

– (((???.

– Что? Расшифровывать не надо. К тому же спешу. Надо варить борщ. Уже варю.

– Мне тоже пора обедать.

– Нет, борщ отменяется. Приготовлю сборную солянку с маслинами. Без косточек. С лимоном. О-о-о-о.

– Не играйте с рефлексами. Вы же не Павлов. Всё. У меня началось обильное слюновыделение. Где мои макароны? Я побежал.

Вчера

Я познакомилась с ним во Львове. Подруга неосмотрительно взяла меня с собой. Не устояла. Слишком долгие были уговоры, ропот, укоры и даже слёзы. Я была настойчива, она – строга и беспристрастна. Нет – и всё. В один прекрасный день что-то сломалось, и она уступила. Мы оказались в чистом натопленном купе напротив друг друга. «Зачем ты едешь во Львов?» – строго спросила она меня чуть позже. «Не знаю» – мечтательно-протяжно откликнулся полумрак верхней полки, где почти парило от счастья моё молодое тело. Внизу громко зашуршала газетой попутчица. Шорох прикрыл лёгкий, деликатно подавленный смешок.

Дорогой подруга, творческая личность, почти раскаивалась. Сейчас её терзали сомнения. Не совершила ли она роковую ошибку? Дистанцию талант ценил и в свой мир, по возможности, никого лишнего не допускал. Но отступать было поздно и некуда. Поезд уже нырял в туннели, его пористое, окнами, тело приобретало в горах извилистую, змейкой, форму. Он пыхтел, стучал и отплёвывался, неумолимо приближая нас к цели. К тому же я так мило суетилась, волновалась и таяла в предчувствии новых встреч и знакомств, что сердце её, далеко не камень, растаяло.

Как выяснилось, подруга волновал только один вопрос: как я, благополучная мать двоих детей, войду в мир богемный, не совсем понятный сирому обывателю.

– Понимаешь, – говорила она виновато – ты не удивляйся. Александра живёт одна, хозяйством не занимается. У неё совсем иное в жизни предназначение. К кастрюлям она равнодушна. Так вот, в быту она несносна. Есть у неё любимая собачонка, а на кухне полы дощатые и Минька… – чуть запуталась в объяснениях подруга.

– Минька – это художница, прозвище такое? – радостно дёргалась я навстречу её словам.

Да нет, же. Слушай меня внимательно. Сосредоточься, наконец. Убери с лица улыбку счастливой идиотки.

– Хорошо. Я стараюсь.

– Минька – собака, маленькая, комнатная… Так вот она закапывает под пол кости. Сначала кости растаскивались по кухне, но потом Минька дырки вырыла, прячет. Если увидишь кости в дырах давно не крашенного пола, не удивляйся и не падай в обморок. Поняла? – выпалила она, наконец, автоматной очередью.

– Ага – кивала я.

– Спать будешь под печкой, на полу. У меня за перегородкой кровать. Спальных мест в квартире больше нет. Александра обитает в другой комнате. Вход в неё отдельный, через коридор на лестничной площадке. Гостей принимает радушно, но ненавязчиво. Гости больше предоставлены сами себе, чем ими занимается хозяйка. На неё и на меня, не наседай. У каждого ТАМ своя жизнь, и никто в неё не вмешивается – продолжала давать наставления приятельница.

– Поняла, поняла. Не волнуйся. Я знаю. Ты мне уже говорила. Я простыни с собой взяла. Если нет подушки, могу и без подушки обойтись – залепетала я снова не о том.

– О господи, – застонала она – ну что мне с тобой делать?

– Ничего, не переживай, всё будет хорошо – заверила я.

Квартира Александры сразила сразу наповал. Чёрные шторы на окнах, гуцульский платок из овечьей «в барашках» шерсти, тоже чёрный, с бахромой, наброшенный, как скатерть, на круглый стол посреди комнаты, как будто только-только за ним проводился сеанс спиритизма, грубый мольберт с недописанным портретом мужчины под траурным окном.