Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга
Шрифт:
Десятую главу Сафронов тоже не отметил, выразив, однако, в резкой форме общее мнение: «Это все литературщина, и, к сожалению, не лучшего качества. Борьба с Безыменским — попытка добить плохую компрометантную поэзию. Здесь меня нет. Я только там, где великие книги, великие мысли и великие события». Последнее замечание, сделанное без ложной скромности, меня отчасти покоробило. Внутренне Сафронов вовсе не ощущал собственной приниженности. Он знал цену собственным высказываниям. Ставрогинское чувство превосходства в нем не умирало и давало о себе знать. В приличное время и в пристойном месте Сафронов довольно быстро реализовал бы природные таланты, которыми наделил его Бог. Но советизированные Томск и Кузнецк оказались гуманитарными тупиками, а не оазисами, где могли цвести хотя бы не требующие заботы кувшинки и васильки.
От самого обреза листа с началом одиннадцатой главы — столбиком на полях — я прочитал: «Лучшее, что есть в романе. Это мое!» И на протяжении всего фрагмента,
В конце главы Сафронов подвел итог: «Она не понимала меня. Я вовсе не собирался поджечь библиотеку, чтобы уничтожить ее книги. Как можно уничтожить то, что любишь больше жизни? Я любил книги больше жизни и люблю их сейчас не меньше. Я хотел лишь подчеркнуть, что книги одурманивают, когда вокруг творится черт знает что! Книги и культура несовместимы с насилием над личностью и природой. Когда насилие побеждает, книги укрывают достойнейших от грубости жизни, спасают, опаивают снотворным, а иногда и губят, открывая перед смятенным взором иную — прекрасную — картину бытия. Вот что хотел ей сказать. И я был прав».
Время на дворе стояло прямолинейное и однолинейное, и даже Наталья Петровна, умница и одинокая жертва, не пожелала разобраться в подлинных мыслях Володи Сафонова, а Эренбург, обостряя сюжет, ей не помог. Никто не знает и никогда не узнает, как создавалась глава. Возможно и, более того, вероятно, что Эренбург, конструируя текст, соединил ощущения Сафронова с громадным впечатлением, которое на него произвела университетская библиотека. В моей жизни она сыграла не меньшую, если не большую роль, чем в жизни образа, выведенного Эренбургом, и прообраза, встреченного в бывшем крольчатнике Бактина.
— Леон Блюм — глава французского правительства — сперва хотел открыто начать поставки вооружения республиканцам, а затем струсил, дал отбой, — нередко говорил Каперанг, перекладывая вину на чьи-то плечи.
Леона Блюма я знал по карикатурам — в полосатых штанишках и черном фраке он походил на какое-то насекомое. Я только не знал, что его Гитлер держал в концлагере как социалиста и еврея. У нас тщательно скрывали биографию премьер-министра.
— Не стоило нам притворяться, что мы не участвуем в испанских событиях. Это все англичане виноваты с их проектами невмешательства. Разве можно скрыть поставки вооружений? Десятки кораблей швартовались в испанских и французских портах. Десятки! Боеприпасы перебрасывались через границу с басками. Я сам чуть не погиб на торной тропе, сопровождая караван в горах. Прятки были выгодны лишь Гитлеру! Фашисты не очень-то скрывали собственную причастность. Они сразу послали не каких-то там советников, набранных с бору по сосенке, а настоящих вояк. У нас интербригадовцы, а у них кадровые, обученные солдаты и техники. И всю эту банду возглавлял генерал-майор Шперле. Его фамилию знала вся Испания. Здоровенный мужик со зверской физиономией кулачного бойца. Листовки и его фотку сбрасывали с самолетов. Он разгромил Картахену, превратил в руины Гернику и сокрушил Мадрид. Он и сформировал этот проклятый легион «Кондор», который и прокладывал путь марокканцам. В Бургосе его называли Сандерсом, чтобы в Гибралтаре наблюдателям замылить глаза.
Кондор! Кондор! Само слово наводило ужас. Я читал в какой-то детской книге, что кондор — хищная птица, американский гриф, гнездящийся в Андах. Грифы питаются падалью. У них отвратительный вид. Но немецкая военщина — любительница хищников: кондоры, тигры, пантеры. Целый зоопарк. Я не мог смотреть на часто печатающийся фотомонтаж Джона Хартфильда «Madrid 1936. No pasaran! Pasaremos!», который изображал двух этих самых кондоров в испанке и фашистской фуражке, нависающих над зданиями, с германской символикой на пернатой груди. Мне вообще хищники омерзительны, в том числе и орлы, с их когтистыми лапами, впивающимися в потерявшую упругость живого растерзанную добычу. Кондоры, однако, хуже их в тысячу раз. В кино я закрывал глаза, когда показывали планирующего вниз грифа, и задыхался от вонючего, как чудилось, запаха, льющегося с экрана. Не нравилось и обобщенное изображение крылатого льва-грифона. Неприятно, когда из боков вытарчивают чешуйчатые крылья. В общем, я испытывал не то чтобы ненависть к орнитологии, но сильную к ней нелюбовь. Из всей зоологии я признавал лишь комнатных собачонок — умненьких, смешных и добрых. Немецкие овчарки — самые ужасные животные. Принадлежащая начальнику Кадиевского горотдела НКВД, по фамилии, кажется, Колбасенко, немецкая овчарка разодрала мне спину, перепрыгнув через ограду и со спины сбив наземь.
Тошнило от всего фашистского, когтистого, напоминающего об охоте, смерти и убийстве. Грифоны Хартфельда и морда немецкой овчарки с безумными глазами олицетворяли и до сих пор олицетворяют мир зла.
Клеймо «Кондор» легион получил не случайно. Оно происходит от слова, корнями уходящего в язык кечуа. Испанцы, привыкшие
к желтым аренам, заляпанным алой кровью быков, лошадей и матадоров, не чувствовали ни к грифам, ни к звукосочетанию condor такого отвращения, как воспитанник киевской советской школы. Меня всегда удивляла приверженность Хемингуэя к тавромахии. Бьющиеся в агонии лошади с вывернутыми внутренностями, хрипящие разъяренные быки, мертвенно бледные лица кукольно одетых матадоров, рев потной и пропахшей алкоголем немытой толпы — и это Испания? Что могло волновать Хемингуэя в подобном зрелище? Франсиско Гойя глубже и тоньше ощутил зловонные прелести тавромахии.Название легиона сразу распространилось по полуострову. Шперле очень быстро включил в него пехотные и танковые части и создал объединенное командование. Интербригадовцам и осколкам республиканской армии противостояли толково обученные немецкие и итальянские солдаты, которых меняли через три-четыре месяца. Франко проявлял далеко не испанскую расторопность. Чин генералиссимуса и титул каудильо попивая кофе не заработаешь. Он немедленно перебросил на вспыхнувшую мятежом территорию метрополии туземные войска под командой специально подобранных республиканских офицеров, изменивших присяге. Подробно изучив — без национального чванства и партийных шор — настоящую боеспособность и военный дух доблестных потомков Дон Кихота, Франко еще в молодости добился перевода в соединения, сформированные исключительно из солдат-туземцев африканских колоний. Он был высокого мнения об их возможностях и пользовался среди ветеранов войн в Марокко славой заговоренного. Пули пока не трогали маленького Франсиско. Марокканские полки с энтузиазмом восприняли весть о восстании армии против республиканского правительства. А Гитлер, не теряя темпа, сразу же послал туда транспортные самолеты «юнкерс» на помощь Франко для переброски войск в метрополию. Сталин, разумеется, потерял темп и довольно долго колебался.
Шестьдесят лет подряд я вспоминаю почти каждую ночь огромные тяжелые машины, летящие над Киевом в первый день войны, и почти каждую ночь я засыпаю под их протяжный гул. Многие из них прежде чем атаковать Киев, расправились с Мадридом и Герникой. Казалось, они вжимали одним шумом дома в асфальт, пока цепко удерживая в лапах фугасы, рвущиеся вниз. Великолепные по своей каменной и зеленой архитектуре коренные районы города люфтваффе сразу исключило из перечня объектов, предназначенных для бомбометания. Они мечтали захватить здания целенькими и жить в них с удовольствием, припеваючи, жить, а не тужить, то есть не бегать в ватерклозеты на улицу. По этой, скорее психологической, причине «юнкерсы» с пронзительным ревом облегчались, пикируя над окраинами, стремились развалить мосты, элеватор, электростанцию, то есть то, что восстанавливалось довольно быстро и без особых хлопот.
Но и нападая на намеченное, немцы проявляли определенную сдержанность, преследуя в основном сиюминутные военные цели. Инфраструктуру Киева, оборудование и объекты жизнеобеспечения позднее ликвидировали подрывники спецотрядов НКВД. Сталин прекрасно понял намерения верхушки вермахта и минировал жилые кварталы Крещатика, Николаевской и Фундуклеевской улиц, а также дома недалеких от центра районов Печерска. Совершенно игнорируя потребности оставшихся в окружении мирных жителей, по приказу Хрущева вывезли и испортили большое количество турбогенераторов, трансформаторов, котлов, дизельно-моторных установок, электродвигателей и прочей хозяйственной оснастки. Разрушались и вывозились после демонтажа километры электроцепей. Гостиницы «Континенталь», «Гранд-отель», «Интернациональная» и «Спартак» уничтожили взрывами и поджогами. Неисчислимое количество деревьев, клумб и газонов при эвакуации отступающие войска привели в негодность или уничтожили. Агенты НКВД подняли на воздух Успенский собор в Лавре, ссылаясь на военную необходимость — естественно, после изгнания немцев, — повредили систему водоснабжения и лишили киевлян возможности пользоваться канализацией. Как грибы после дождя во дворах выросли деревянные будки на два-три очка. Пользовались ими долго, наверное, до середины 50-х годов.
Но то, что сделал Шперле-Сандерс с Картахеной, Герникой и Мадридом, Хрущев, Серов, Кудря и прочие не сумели сделать с Киевом. Остальные развалины на Софиевской площади, по обе стороны Крещатика — от площади Сталина до Красноармейской — надо записать на счет войск, атаковавших город в начале ноября 43-го. Бомбили его тогда беспощадно и обстреливали из тяжелых орудий.
Сталин сразу применил тактику выжженной земли и, не считаясь ни с какими потерями, попытался сделать существование в захваченном гитлеровцами месте практически невозможным. Помогло ли это фронту? Трудно с определенностью ответить. Если и помогло, то весьма в незначительной степени. Стоила ли игра свеч? Давали ли подобные внешне патриотические будто бы действия толчок, усиливающий и организующий сопротивление? Или наоборот: вызывало ли беспощадное отношение к оставшимся на оккупированной территории озлобление, позволяя немцам использовать его — этот подход — в собственных агитационных и провокативных целях? Помог ли здесь Сталин Гитлеру, как он помог два года назад, заключив пакт о ненападении, с секретными статьями в придачу, и ударив осенью в спину Польше? В «незалежном» вот уже десять лет столичном городе Сталина обвиняют во всех смертных грехах. В Москве придерживаются прежней точки зрения, фактически одобряя тактику выжженной земли.