Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга
Шрифт:
Жестокость мало помогает приближению цели.
— Под Сталинградом и в самом Сталинграде нацменов собралось десятки тысяч, — утверждал зек. — Украинцев и волжских татар не пересчитать. Кубанцы, дончаки, терцы наравне с тевтонами воевали против своих. Один кубанец по фамилии Ищенко мне ввернул: «А кто — свои? Эти, что ли? — и он кивнул на восточный берег. — Да ни в жисть! Никакие они не свои! Хуже дьяволов!»
Дончаки тоже отказывались от братства с русскими. «Какие мы русские?! Мы — готы, потомки готов». Особенно хорунжие настаивали: готы мы, готы! А когда их пытали, что за готы на Тихом Дону объявились и когда, — отвечали: «Хрен знает! Немаки нас готами объявили». Немцы дончакам доверяли — специально подобранная конвойная сотня охраняла ставку фюрера. Когда генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн вступил в командование группой армий «Дон», то с удивлением узнал, что штаб защищает казачий эскадрон и никаких других соединений вермахта поблизости нет.
В мае 2001 года радио принесло известие, что Тур Хейердал отправился на Дон искать потомков
— И не в жидах корень! Жиды жидами, а политкомиссары политкомиссарами. Они хуже жидов! Они не сегодня-завтра нас возьмут — ни единого живым не оставят. Немцев еще пощадят, а нас нет, — говорил этот кубанец по фамилии Ищенко. — Ни за что! Мы для них хуже гадюк. Вот и посекут нас! — зек рубил слова зло, увесисто, беспощадно, но в них ощущалась правда. «Не верю, — сказал я тогда кубанцу, — чтобы русские русских не пожалели и так с ними поступили. Не верю! Осудят — кайло в лапы или пилу и в рудник, а то на лесоповал — прощение отмаливать». Ан нет! По его получилось, а не по-моему. Как взяли дураком с Паулюсом, так и погнали в лагеря, но по дорожке, по дороженьке стали втихаря нашего брата славянина в немецкой форме чистить. Особо косорылым плохо — татарам, калмыкам, киргизам и черножопым азербайджанцам. Их в район Сталинграда много нагнали. Выдернут такого из ряда и прямо, не отходя от кассы, или приколят штыком, или пулю в лоб зажарят. И дальше глазами шныряют. СМЕРШ, что ли, зачищал. Смершевцы сплошь офицерье: заградотряды у них в услужении, СМЕРШ курносых в первую очередь отфильтровывал. Так, наверное, всех в пути и перещелкали. Хоть кубанец ты, хоть русский, калмык или татарин — не скроешься. Я это сразу сообразил. В сомнительных случаях требуют отвечать по-немецки. Вот и улика! А никто из наших по-немецки ботать не может.
— Вы-то как спаслись? — спросил я.
— Я хитрый — я под немца косил. Раненным притворился в голову. Таким манером до главного фильтра и добрался. Там не стреляли. Тысячи от тех сталинских заградотрядов к немцам перебежали, да ненадолго. Сколько народу зазря переколошматили! Сколько мальчишек-губошлепов сгинуло! Ужас!
И впрямь! Зачем Сталину понадобилась ссылка в приказе за № 227 на опыт отпетых фашистов? Вопрос не бездельный и немаловажный. Был ли вождь самостоятелен и свободен при принимаемых решениях? В тюремном письме от 1 июля 1953 года к Георгию Маленкову Лаврентий Берия писал: «Но скоро после перевода в Москву, когда немного навели порядок в МВД после Ежова, т. Сталин выделил МГБ из МВД, особый отдел передал Наркомату Обороны и только в начале войны, когда надо было остановить бегущие — отступающие наши войска, был вновь объединен мог бы МВД — возвращен Особый отдел из Наркомата обороны и после проделанной работы по остановке бегущих войск, когда было расстреляно несколько десятков тысяч дезертиров, созданные заградительные отряды и др. — вновь было выделено МГБ». Бессвязность и безграмотность бериевского текста не в состоянии затемнить тот факт, что заградотряды не есть результат введения в действие приказа за № 227 и Сталину вовсе не надо было уравнивать РККА с вермахтом для пущей важности. Все прекрасно знали о существовании заградотрядов. Зачем же он это сделал?
Более того, первые заградительные отряды создали в 41-м году согласно директиве Ставки ВГК от 5 сентября командующему войсками Брянского фронта генералу Еременко. Ему разрешалось создать такие отрады в тех дивизиях, которые зарекомендовали себя как неустойчивые. Еременко Сталин любил, считал надежным и цепким в обороне. Продвигался генерал по службе без помех. Когда на Юго-Западном фронте сложилось критическое положение и танки Гудериана грозили замкнуть кольцо вокруг Киева, Еременко пообещал вождю разгромить «подлеца Гудериана». Вождь поверил, а Еременко не справился с поставленной задачей и пропустил танковые колонны в заднепровские районы Украины, где они и встретились в районе Лохвицы с 1-й танковой армией фон Клейста. Судьба города была решена. В мемуарах Еременко покрыл Сталина на пределе допустимого, как ни один из маршалов и генералов.
Заградотрядам предписывалось не допускать самовольного отхода частей с занимаемых позиций, а в случае бегства — останавливать, применяя при необходимости оружие. Сквозь официальную лингвистику проглядывает страшная сущность этого института, дающего право армейскому командованию на произвол и полную безответственность. В октябре 44-го заградотряды были якобы расформированы.
Штрафники ненавидели заградотряды. Заградотряды ненавидели всех и особенно штрафников. Между штрафниками и заградотрядами происходили стычки. В лейтенантской прозе подобных описаний не найти. Давление заградотрядов на штрафников осуществлялось методичнее и в целом сильнее, чем на соединения, показавшие свою неустойчивость в боях. У штрафников отсутствовал выбор. Только вперед! Только к линии огня! Назад хода нет! Взаимоотношения заградотрядов и остальных частей, в том числе и штрафников, не регулировались никакими письменными распоряжениями и приказами. Здесь все зависело от воли командующего армией. Искать документальное подтверждение в архивах совершенно бессмысленно. Начальствующий состав решение о блокировании того или иного отрезка фронта заградотрядами принимал
с учетом приказа за № 227. И в нем состояла опора нравственная, а также юридическая. Отсутствие гласности оставалось непременным условием. Фронт знал и по-своему оценивал создавшееся положение. Зачем же Сталин убеждал русских перенимать опыт врагов, как не раз прежде случалось, и использовать его, то есть опыт, для достижения победы? Непонятно! Необъяснимо! Ужасно! Унизительно! И обидно! А главное — бесполезно!Приказ за № 227 мало повлиял на ситуацию, и отступление, вызванное более глубокими причинами, чем те, которые просвечивались сквозь жестокий текст, продолжалось. Правда, ответственность за действия давно применявшихся заградотрядов сводилась к нулю. Тактические навыки и военное умение сплошь и рядом уступали место страху.
— У немцев под Сталинградом никаких заградотрядов не использовалось, — утверждал зек. — Уж я-то знаю!
Еще бы ему, гаду, не знать, подумал я с неожиданной злостью. Рашпилем орудовал на пользу фрицам! Но я промолчал, и злость исчезла. Я видел перед собой несчастного, истерзанного судьбой человека. Тогда, в каптерке, я еще не имел ни малейшего представления о тексте пресловутого приказа, и слова зека звучали немного туманно и не очень внятно. Только на склоне дней я проник до конца в их смысл и значение. Русскому человеку не чуждо чувство особой гордости, которое проявляется неожиданным образом и в неожиданных обстоятельствах. Здесь корень русских побед. Здесь их тайна. Часто унижение для него хуже смерти. Отчаяние лежит в основе героики. И то и другое не бессознательно.
Между тем никто не разобрал по косточкам сталинский приказ, который сыграл в сталинградский период двойственную роль, в том числе, к сожалению, и злодейскую. Официальная цифра расстрелянных потрясает. Сейчас в газетах пишут, правда вскользь, что штрафники удержали Сталинград. А почему же не пишут, что за ними стояли заградотряды? Заградотряды располагались и на восточном берегу Волги. Легенда об устойчивости штрафников определялась наличием заградотрядов, которые действовали по своему усмотрению, отчитываясь только перед высшим командованием и особыми отделами. Штрафники и в Сталинграде оставались штрафниками. Они храбрее и устойчивее не становились. У нас и в прессе, и в литературе образ штрафника достаточно размыт. Он изображается личностью уже переродившейся, готовой пожертвовать собой во имя очищения и великой цели. Это ложь. Основная масса, основной костяк штрафбатов не мог столь быстро отказаться от собственной криминальной природы. Безвыходность — вот фундамент мощного сопротивления штрафников. Ни у Виктора Некрасова, ни у Константина Воробьева, ни у Вячеслава Кондратьева нет ничего о трагической доле штрафников.
Когда мы видим на кинопленке момент встречи советских солдат, сомкнувших кольцо окружения 6-й армии Паулюса и обнимающих друг друга, когда мы видим это бушующее море тел и голов, когда мы видим тысячи ушанок, подброшенных вверх, когда мы слышим, как люди самозабвенно кричат: «Ура!», мы начинаем невольно сомневаться в сложившемся исподволь мнении, что именно штрафники удержали город на Волге. Уж слишком много пришлось собрать в одном месте преступников, дезертиров, неустойчивых, трусов и прочих обвиненных поспешно существовавшей сталинской системой. Как в этом во всем разобраться? Зачем же нам был этот фашистский и вряд ли в натуре существовавший опыт? Кто-нибудь когда-нибудь доберется до истины.
Штрафников в клокочущей радостью массе хватало. Азарт боев очень часто превращал их в воинов иного плана — не искупающих кровью вину, а защищающих ценою большой крови родину. Любопытное и важное явление, не отмеченное членами Союза советских писателей. Еще одно явление, не затронутое этими членами, — как сталинградский триумф был отмечен бойцами заградотрядов: сколько их и находились ли они в массе солдат, рванувшихся в зимнем поле друг к другу? Где они находились в тот момент и что ограждали? А их ведь числилось в составе армейских группировок не так мало. Не взвод, не рота, не батальон. Малым количеством не удержишь отступающих.
— Обморозились крепко — не так, как немцы, но крепко. Пока со мной — как они утверждали, изменником — следователи на фильтре разбирались, кровожадность у них поутихла. Стрелять подустали, про рашпиль начали выслушивать спокойнее, морду больше не били, кормили по уставу, появилась надежда выжить, да и зачем им была теперь моя жизнь?!
Он касался еще десятков сталинградских штрихов, о чем здесь не место вспоминать, но то, что я изложил, оказалось странным образом прелюдией, то есть необходимым объяснением, к важному минисюжету с участием Эренбурга. В тот или иной день я спросил зека:
— Как же вам удалось выпутаться? Помог ли рашпиль?
— Да нет! Это я по наивности так думал. Текучка помогла. Судили нас чохом — под гребенку, что называется: по десять — двадцать человек за раз. Сунули срок, поражение в правах и сюда, в Нарым. Вот досиживаю! Гуталин дуба врежет — нам скостят. Слух идет, что ослабел очень. Как былинка качается. Гуталин-то выветрился, побелел.
Обязанности, которые выполнял Савич в заграничной командировке, кроме корреспондентских и переводческих, при внимательном чтении мемуаров Эренбурга вызывают недоумение. Чем он занимался среди республиканцев и интербригадовцев? Какую человеческую позицию занимал? Кому служил? Во что верил? Конечно, Эренбург излагает происшествие, по понятным причинам, сколь возможно мягко, но суть приведенных реплик не нуждается в комментариях и сама отвечает на непременно возникающие вопросы.