Еврейское остроумие

В конце двадцатых годов, после очередного скандала на фондовой бирже, Фюрстенберг выходит из здания биржи вместе со своим знакомым.

— Если так пойдет и дальше, — говорит тот, — нам всем придется просить милостыню.

— Я тоже так думаю, — отвечает Фюрстенберг. — Только спрашивается — у кого?

На вопрос знакомого, что представляет собой Вальтер Ратенау, Фюрстенберг ответил так:

— Недавно я увидел в витрине великолепные гравюры и подумал: если такое у них в витрине, то какие замечательные работы должны быть внутри? Я вошел внутрь — и что я могу сказать? Сплошной тинеф (дерьмо).Вот что такое Вальтер Ратенау.

Из окна вагона Фюрстенберг видит на перроне Кельнского вокзала своего знакомого банкира Луи Хагена. Тот, заметив Фюрстенберга, просит его:

— Дорогой господин Фюрстенберг, мне тоже надо ехать этим поездом в Берлин, но билетов в спальный вагон уже нет. Позвольте мне поспать одну ночь на втором диване вашего купе!

— Отказать просто так я не хотел бы, — отвечает Фюрстенберг. — Дайте мне подумать до утра.

У Фюрстенбергов собралось большое общество. Один господин подходит к хозяину и говорит:

— К сожалению, я должен откланяться. Мне необходимо вернуться домой пораньше.

Фюрстенберг вздыхает:

— Что мне проку, если уходит один!

Ратенау хотел отсрочить на четыре недели обговоренную с Фюрстенбергом встречу.

— А тогда уже я не смогу, — раздраженно сказал Фюрстенберг. — Тогда у меня будут похороны.

На бирже кто-то подошел к Фюрстенбергу с вопросом:

— Скажите, пожалуйста, где здесь туалет?

— Здесь нет туалетов, — ответил Фюрстенберг. — Здесь все справляют нужду друг другу на голову.

Богатый берлинский коммерсант-выкрест показывал старику Фюрстенбергу свою недавно обставленную виллу.

— Столовая стиль Людовика Пятнадцатого, — пояснял он. — Мой кабинет — в стиле бидермайер, гостиная — эпохи Дюрера…

Фюрстенберг хотел открыть еще одну дверь, но хозяин удержал его со словами:

— Там всего лишь спальня моего папы.

— Понимаю, — сказал Фюрстенберг. — Там дохристианский период.

"Все акционеры без исключения, — говорил Фюрстенберг, — глупы и нахальны. Глупы потому, что доверяют свои деньги чужим людям, а нахальны потому, что за свою глупость еще и дивиденды хотят получить".

Фюрстенберг говорил: "Чистая прибыль — это та часть общей прибыли, которую правление при всем желании не может утаить от акционеров".

Шоттлендер, известный землевладелец и банкир из Бреслау, купил целое стадо крупного рогатого скота. Он хотел отправить животных в Бреслау вечером, последним поездом, но сделать это не удалось. Тогда он телеграфировал жене: "Вынужден переночевать в Штрелене. Поезд не берет скотину".

Шоттлендер поставил армии попоны для лошадей. Военный представитель доказывает, что попоны слишком короткие. Тогда Шоттлендер заворачивается в попону и говорит:

— Смотрите, я могу завернуться в попону несколько раз! А разве бывают лошади крупнее меня?

Шоттлендер дружелюбно говорит только что принятому ученику:

— Поначалу вы будете наклеивать марки, подметать конторские помещения, снимать копии с писем. Потом вы перейдете в бухгалтерию. Только в кассу вам пока нельзя. Вы слишком молоды. Для кассы нужен более опытный человек. Что значит — хочу работать в кассе? Это место требует доверия! (Злобно.) Во-первых, я вас совсем не знаю. Во-вторых, недозрелый юнец вообще не подходит для кассы. (Уже орет.) Это наглость с вашей стороны! Убирайтесь отсюда сию минуту!

Сочинителю, который принес в театр Лессинга в Берлине новую трагедию, директор театра Оскар Блюменталь вернул рукопись с такими словами: "Нельзя думать об окружающих самое худшее".

Венский журналист вместе с коллегой поехал по служебным делам в Америку. В самом начале путешествия он спросил коллегу.

— Вы здесь ориентируетесь? А то мне надо, знаете…

— Идите прямо по коридору, — ответил коллега, — пока не наткнетесь на дверь с надписью: "Для джентльменов". Но вы тем не менее можете войти…

Либштокль был венским театральным критиком во времена знаменитого режиссера Макса Рейнхардта. Хотя он не был евреем, ему нравилось говорить с еврейским акцентом. Однажды один из его еврейских коллег спросил:

— Либштокль, вы ведь не из наших. Почему же вы говорите с еврейским акцентом?

— Я-то могу, — ответил тот, — а вам — приходится!

Макс Рейнхардт, который очень любил барочную роскошь на сцене и в частной жизни, устроил в своем зальцбургском замке большой прием. В окружении слуг с факелами он встречает гостей на лестнице под открытым небом. Его друг Либштокль подъезжает, выходит из экипажа и застывает на месте.

— Что случилось, Макс? — спрашивает он. — Короткое замыкание?

Любовница Либштокля, оперная певица, гастролирует в Мюнхене. Ночью, после спектакля, она шлет ему бесконечно длинную телеграмму о том, что Его Величеству было угодно принимать ее в придворной ложе и т. п.

Разбуженный среди ночи Либштокль шлет ответную телеграмму: "Тебе бы мои заботы!"

Во время Первой мировой войны доктор Самуил Гольдхирш был полковым врачом в 6-м уланском полку. Все знали о том, как он ставит диагнозы и лечит больных.

Улан жалуется на судороги в желудке. Доктор Гольдхирш говорит ему:

— Делайте влажные компрессы.

— Теплые или холодные?

— Теплые становятся холодными, а холодные — теплыми. Это что в лоб, что по лбу, понятно?

Известный боксер-еврей едет со своим менеджером в Калифорнию на поезде. Какой-то верзила просовывает голову в купе и спрашивает:

— Есть здесь хоть один еврей?

Боксер вскакивает, чтобы осадить обидчика, менеджер его останавливает.