Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

считалось рабом смысла и мысль о красоте изгонялась из поэзии; его заботой

было реабилитировать красоту хотя бы как редкость, необычность, изысканность

отдельных слов и словосочетаний. Тому же служили и элегантные метафоры ("так

приходится мне бедствовать до отчаянья", говорит Еврипид; "Да, чаша зол с

краями налита", переводит Анненский, "Орест", 91) и даже реминисценции из

Пушкина ("Скажу ясней: тоска меня снедает", "Орест", 398). Но, воспитавшись

на Достоевском, он хорошо понимает, что житейский прозаизм на нужном месте

острее ранит читателя, чем выисканная красота: поэтому Елена об Оресте

по-бытовому просто спрашивает: "Давно ли он в постели-то, Электра?" (ст. 88,

и т. п. почти на каждой странице), а в кульминационном месте "Ифигении в

Авлиде" Клитемнестра кричит Агамемнону: "Пожалуйста, спокойнее!" (ст. 1133:

перевод совершенно точен, но посмертные редакторы упорно исправляли это на

приподнятое "Остановись!").

Что не удавалось - из-за филологической честности - вписать в слова

поэта, то вписывалось в пояснения к ним - в статьи, которыми Анненский

сопровождал каждый свой перевод. В предисловии к "Театру Еврипида" Анненский

обещал читателю "комментарий психологический и эстетический", историю

Nachleben Еврипида, "отношения его поэзии к живописи", а при необходимости -

к событиям общественным или политическим.

Комментарий психологический - это тот самый "новый язык чувств", о

котором мы говорили. Анненский смотрит на трагических персонажей как на

живых людей, современных людей, "вечных" людей - и строит свои статьи как

серии психологических характеристик, образ за образом, от центральных к

второстепенным, от поступков к переживаниям. Еще древние говорили, что

Софокл писал людей, какими они должны быть, а Еврипид - какими они есть;

Анненский избегает это цитировать, но для него это аксиома. Еврипидовские

герои у него "человечны", "рефлективны", "аналитичны" по отношению к

собственным чувствам, и, видя их такими, Еврипид заслуживает зваться поэтом

будущего.

Комментарий эстетический - это, по сути, часть комментария

психологического: как развились и усложнились человеческие чувства вообще,

так и эстетические вкусы в частности - мы видим красоту и в том, в чем

античный человек еще не видел. В предисловии к "Медее" Анненский рассуждает

о том, что, глядя на канатоходца, зритель внутренне хочет, чтобы он сорвался

и разбился; вот основа восприятия трагического. (Коллег-филологов это

шокировало.) Еврипид у него не только "поэтичен" и "изящен", но и

"причудлив" и "музыкален". Если что в Еврипиде рискует не понравиться

современному читателю, то это объясняется его "причудливостью", за которую

Анненский называет его "великим мистификатором". А "музыкальность" - это

иррациональность, это соприкосновение загадочного мироздания с душой

человека не через образы, а через символы: "Все мы хотим на сцене прежде

всего красоты, но не статуарной и не декоративной, а красоты как

таинственной силы, которая освобождает нас от тумана и паутин жизни и дает

возможность на минуту прозреть несозерцаемое, словом, красоты

музыкальной..." и т. д. ("Театр Еврипида", I, с. 47; что на самом деле это

прозрение - лишь иллюзия, он напишет лишь потом, в записях для себя).

"Статуарность и декоративность" была идеалом парнасцев, "музыкальность" -

идеалом символистов, Анненский учился и у тех, и у других, но иногда эти

идеалы сталкивались. Здесь Анненский держится символистского идеала: поэзия

воздействует не реальными зримыми образами, а намекающими бесплотными

символами, поэзия не должна быть живописной (это и есть для него "отношение

поэзии к живописи"). Но отделаться от парнасского соблазна он не может и

наполняет своего Еврипида вводными ремарками с описаниями декорации и лиц в

стиле живописи прерафаэлитов или Беклина: сейчас, через сто лет, именно они

кажутся безнадежнее всего устарелыми.

В филологии XIX в. противостояли две национальные школы, немецкая и

французская (а третья, английская, смотрела на них свысока). Немецкая была

более исследовательской, французская - более оценочной; немецкая старалась

вписывать античную поэзию в контекст античной культуры, французская - в

контекст культуры современного читателя. Анненскому-поэту была ближе,

конечно, французская школа, Анненскому-филологу - немецкая. Он выходил из

положения так, как делается часто: в основу работы молча клал французские

книги (Патэна, Дешарма, Фаге), а ссылался чаще на немецкие (даже на

случайные второстепенные диссертации). Разве что в статье о "Троянках",

недоработанной, он проговаривается и позволяет себе целую пышную цитату из

старого Патана.

Работа над Еврипидом начинается в 1891 - 1893 гг. в Киеве: Анненскому

только что минуло 35 лет, он "на середине странствия земного", потом он не

забудет упомянуть, что Леконт де Лиль тоже стал писателем в 35 лет. Как

кажется, около этого же времени он начинает писать и те свои "настоящие"

стихи, которые в 1901 г. будут собраны под мрачным античным заглавием "Из

пещеры Полифема", а в 1904 г. выйдут под заглавием "Тихие песни". Начиная с

1894 г. и до 1903 г. почти ежегодно он печатает по пьесе со статьей (обычно

в почтенном "Журнале Министерства народного просвещения"). Как менялась за

это время - от "Вакханок" до "Медеи" - переводческая техника и поэтический

стиль Анненского, - это еще предстоит исследовать.

Для самого Анненского оттачивание своего стиля на оселке Еврипида

закончилось в 1901-1902 гг. В эти два года он пишет три собственные пьесы на